И Давид готов пустить в ход своё оружие. Испытать то, чему его научил старенький профессор.

- Кашперовский- шарлатан, - заявил как-то он, тряся жиденькой серой бородкой. – С твоими способностями ты бы мог действительно исцелять людей. Ох, парень, твой голос- алмаз, которому необходима правильная огранка. Ты далеко пойдёшь, тебя ждёт великое будущее.

Старик учил, а Давид учился, ловя каждое его слово. Пил информацию, как сладкий нектар, чувствовал собственное превосходство над другими студентами. Ведь только он – лучший на курсе, удостоился такой чести.

Так и не узнал  Игорь Семёнович, что стало с его любимым учеником, как резко судьба повернулась задом, а большое великое будущее уползло от Давида юрким, скользким червем. Старый профессор умер в одиночестве, не было у него ни жены, ни детей.

Похороны организовала администрация  института, а за гробом шли лишь коллеги да студенты.

Правильно говорил  отец: « Все беды от женщин».  Погубила  Давида любовь к Аиде – студентке факультета химии, сожгла, смяла.

Под ногами противно хрустел снег, мороз ввинчивался под кожу, норовя опутать внутренности холодными жгутами. И как только Алёна, его маленькая, хрупкая Алёна, решилась на такую смерть? Давид ненавидел холод, и зиму с её снегами, морозами, пронизывающими ветрами тоже ненавидел. И чем так восхищались Пушкин и Есенин? Мёртвое время года, ни травинки, ни бабочки, ни птички! Лишь надрывно, сварливо каркает вороньё. Солнце, злое, яркое, слепит глаза, обливает голые верхушки заиндевевших тополей, вычурной, неуместной позолотой. Воздух упругий, колкий, тяжёлый для дыхания. В нём, как в густом желе, застыли запахи продаваемых Новому  году ёлок, бараньей шерсти, парного мяса, мандаринов и рыбы. Поселковый рынок жил своей жизнью. Торговля шла бойко, весело, празднично. Ещё бы! На носу Новый год, а это значит, есть у тебя деньги или нет, хорошо ли ты живёшь или плохо, а изволь купить к столу самое лучшее. Изволь позвать родню и друзей, нарезать Оливье, а если уж вовсе шикануть хочешь – салата с крабовыми палочками, нажарить окорочков, наварить картошки, налить бокал самогону или шампанского, это уж у кого на что средств хватит, и чокнуться бокалом после тягучей, вязкой и тяжёлой, словно глина, речи президента.

Вдоль рыночной площади ютились ларьки. Давид остановился в нерешительности. Что же ей купить? Мандаринов? Ну. это само собой, и просто так поесть, и к празднику. Что за новый год без мандаринов? А из забугорной гадости что? Батончик, который не тонет в молоке? Батончик, до отказу набитый орехами? А может, батончик, обещающий райское наслаждение? Алёне, наверное, будет приятно.

Лишь войдя в здание школы, Давид сообразил, что опаздывает. Коридоры были пусты и безмолвны, в воздухе стойко укоренился запах сбежавшего молока, предназначенного ученикам на второй завтрак или ланч, как принято, было сейчас говорить. Психолог открыл дверь своего кабинета, бросил на кресло, купленные на рынке продукты и поспешил в класс, где должен был сегодня провести беседу.  Губы сами собой сложились в хищную, зловещую  улыбку.

- Вы опоздали, - басовито протрубила директриса, как только Давид показался на пороге кабинета.

Ирина Борисовна, своей фигурой напоминающая квадрат, стояла у доски, держа в руках мел. Как всегда в своём неизменном чёрном пиджаке, очках и красными губами. Жирная муха не иначе.   В классе во всю шёл урок химии. Хороший, нужный предмет, и весьма увлекательный, разумеется, если с преподавателем повезло. А вот ему- Давиду Кирченко с химичками как-то не везёт. Одна променяла его любовь на сытую жизнь с синюшным наркоманом, другая – стала заклятым врагом. 

Давид пробежал взглядом по лицам ребят. Парни и девушки были слегка встревожены, но не настолько, чтобы испугаться. Да и кого им бояться, если уж на то пошло, его что ли? Он ведь - свой парень, старший друг. Да и учительская братия не столь серьёзно к нему относится. Ведь никаких знаний он детям не даёт, оценок не ставит. Поиграет, поболтает – вот и вся работа. Лишь Кукайкин  побледнел, так, что красные прыщи стали ещё больше видны, а тонкие, словно две чёрточки, нанесенные слабой, неуверенной рукой  губы  затряслись. Ох, дружок, не взяли бы тебя древние римляне  в легионеры, такого пугливого, склонного к побледнениям. А вот Казакову бы взяли, сидит вся пунцовая, жаром дышит.

- Приношу свои извинения, Ирина Борисовна, - ровно ответил Давид, усаживаясь рядом с крашеной блондинкой Надей Казаковой, от чего девица поплыла, щёки вспыхнули, большая красивая грудь, обтянутая розовой кофточкой заходила ходуном от учащённого дыхания, пухлая, совсем не детская попка заёрзала на стуле. Затрепетали белёсые реснички, короткие полненькие, словно сардельки, пальчики нервно забарабанили по столешнице. Уголки губ невольно ползли вверх, и девушка едва сдерживала их на месте, чтобы не расплыться в счастливой глупой улыбке. Бедняжка, она даже не подозревала о том, что Давиду глубоко наплевать на её смятения. Да, он всё заметил, всё учёл, но даже не усмехнулся. Не до того ему было на данный момент.

- Хорошо, - смягчилась начальница, кладя мел на полочку под коричневым прямоугольником доски. – Сейчас я дам ребятам домашнее задание, и можете начинать беседу. Но учтите, Давид Львович, я позволяю вам сделать это на моём уроке лишь по тому, что ситуация произошедшая в девятом «А» не требует отлагательств.

- Спасибо, - сухо поблагодарил школьный психолог, всё так же ровно, без лишней демонстрации чувств благодарности. – Думаю, необходимо позвать  Наталью Георгиевну, всё же она- классный руководитель.

- Казакова, - обратилась директриса к блондинке. – Найди, пожалуйста Наталью Георгиевну.

Девушка направилась к двери с явной неохотой, умоляюще глядя в сторону Давида. Девчонка из всех своих сил пыталась пробиться к сердцу психолога. Томная поволока в расширенных глазах,  покачивание бёдрами, зазывное, вовсе не девичье. Давид сделал вид, будто разглядывает таблицу Менделеева, висящую рядом с доской, большую, отпечатанную крупным шрифтом, но выцветшую на солнце.  Что-что, а томные взгляды этой девицы его не трогали ни чуть, и даже не льстили. Напротив, кинув случайный взгляд в сторону упругой попы, обтянутых капроном крутых икр, он испытал раздражение, жгучее, с привкусом горького отвращения. 

На место, влюблённой по уши Надежды, рядом с Давидом опустилась Ирина Борисовна. Его тут же окутало тяжёлым запахом «Красной Москвы», от чего заломило в висках.

- Почему Вахрушкина находится у вас дома?- прогудела она, едва не касаясь красными губищами мочки его уха.

- Потому, что она больна, а ухаживать за девочкой, как я понял, некому. Людмила Константиновна в отпуске, лекарств в школе нет. Что же прикажите делать? Чем лечить?

- Вы, как я смею заметить, не врач, а психолог, - гудение начальницы приобрело стальные нотки, словно женщина надела на голову жестяное ведро. Губы сложились подковой, выражая недовольство. – В конце концов, в нашем посёлке есть больница.

- Да, есть. Но туда надо ложиться со своими лекарствами, постельным бельём, и еду желательно тоже с собой прихватить, иначе протянешь ноги, - усмехнулся Давид, кисло и сам ощутил оскомину на зубах от этой кислоты.  – Знать, доля моя такая – чужие обязанности выполнять. 

- О своих бы обязанностях подумали. И о том, что ваши действия весьма предрассудительны.

Чёрт! Да она же своим гудением ему барабанную перепонку порвёт!  А запах… Какая жуть! Неужели самой приятно это нюхать?

- А я о них и не забываю, - Давид расплылся в безмятежной, благодушной улыбке, так прельщающей женский пол. – Девочка пережила стресс, сейчас она уязвима и слаба. Представьте, что будет с ней, если она вновь окажется здесь.  Ей необходима спокойная обстановка, домашняя, я бы сказал. А что касается домыслов и досужих сплетен, так они не так страшны, как воспитательные методы некоторых педагогов, доводящие школьников до самоубийства.

- Знаете, что я вам скажу! – рявкнула труба, но тут же смолкла. В класс огромным красным шаром вкатилась  Наталья Георгиевна, за ней семенила Надя, сканируя бегающими, слегка прищуренными глазками класс. Узрев, что на её месте рядом с Давидом расселась директриса, девчонка недовольно прикусила нижнюю губу и подошла к своей парте, давая понять, что своего не упустит. 

Давид поднялся, предлагая девушке сесть. Надя разочаровано опустилась на стул, и буровя психолога настойчивым взглядом шоколадных глаз, старалась мысленно поделиться с парнем своими душевными страданиями. От Кирченко не укрылось и то, как Надежда брезгливо отодвигается от, растёкшейся по стулу Ирины Борисовны. Наталья Георгиевна опустила своё грузное тело рядом с Артёмом, в чёрных очках которого отражались прямоугольники люминесцентных ламп. Лапшов и Ленуся сидели рядышком, плечо к плечу, бедро к бедру. Их лица выражали лишь тупое, непоколебимое безразличие и уверенность в собственной правоте. Олега и Марину одолевали скука и желание поскорее покинуть душный класс, насквозь пропахший потными носками и немытой головой. Давид и сам не переносил духоты, но сейчас она была ему на руку. Ничего так не тормозит сознание, как нехватка кислорода. Что ж, ребятки, придется потерпеть! В глазах Натальи Георгиевны читался вызов, на лице директрисы играла насмешливая, снисходительная улыбка. За такой улыбкой прячутся взрослые, слушая рассуждения чужого ребёнка. Вроде бы и общаться с глупым малышом неинтересно и утомительно, но и оттолкнуть его не удобно, всё же дитя. 

- Будите нам о любви к ближнему втирать?-  гоготнул Олег Погодин после затянувшейся паузы. Не плохой, по сути парень этот Олег, отличник, великолепно играет в шахматы. Но ведь и он, поддавшись стадному чувству, улюлюкал и прыгал возле бака, кидал снежки и камешки. Не со зла, а просто так, чтобы не выделяться из толпы.

- О любви к ближнему проповедует батюшка в церкви, - зло ухмыльнулся Давид, чувствуя, как едкая горечь поднимается в нём, бурлит, вскипает, пенится, готовая выбраться за края, затопить всё окружающее пространство. Но нельзя, не сейчас, иначе – ничего не получится.

- Ну, дура она, раз решила сдохнуть, - прокряхтел Кукайкин, облизывая языком тонкие губы в мелких болячках. При этом кадык его судорожно дёрнулся, а ноздри большие как у свиньи, затрепетали, и тонкой струйкой к верхней губе потянулась желтоватая сопля.

Гадость какая! И с этим ничтожеством целовалась его девочка, и оно, это трусливое сопливое существо дотрагивалось до неё, касалось руками? Стоп! Не думать! Не представлять! Давид вдохнул вонючий воздух классной комнаты, окинул сидящих мрачным взглядом.

- Отчаяние, страх и бессильная злоба толкают человека на безрассудные поступки. Для кого-то случившееся было простой шуткой,  для кого-то – способом почувствовать свою власть над другим, для кого-то – местью.

Последние слова адресовались Наде, и та всё поняла, зарделась, словно клубника в июле, втянула голову в плечи, опустила долу шоколадные глаза, в надежде на прощение.

- Итак, девятый «А», сами признаетесь или мне рассказать? – Давид подошёл к Надежде, положил на плечо руку, одарил одной из своих очаровательных улыбок. – Надя, ты ведь девочка неглупая, довольно смелая. Хватит ли у тебя силы духа рассказать всю правду своим учителям?

Девушка колебалась. На одной чаше весов лежало его - Давида, расположение к ней, на другой – дружба одноклассников. О да, милая.  Любовь - жестокая штука. Порой, выбирая её, ты лишаешься всего.

Давид поймал хмурый, не предвещающий ничего хорошего взгляд Лапшова, раздражённый и гневный взор Ленуси.  На лицах Артёма и Наташи читалось напряжённое ожидание, а Кукайкин был готов обкакаться от накатившего на него страха. Достав из кармана широких штанов носовой платок, он нервно мял его  в мокрых дрожащих пальцах.

Надя оглядывала в растерянности класс, словно заранее прося у ребят прощения. 

- Крепко же я её зацепил, - с мрачным удовлетворением подумал Давид.  – А ведь девчонка и впрямь влюблена, безоглядно, до самопожертвования.  Но ты, девочка Надя проявила слабость, а жизнь слабых не прощает. Сегодня ты получишь свой урок.

Млея от прикосновения Давида, нежась в тёплых потоках его голоса, девчонка, наверняка чувствуя себя героиней одного из бразильских сериалов, произнесла?

- Это я выкрала кулон и отдала  Кукайкину, чтобы он подарил его Алёне. Я виновата, но у меня были на то причины. Давайте, Давид Львович,  я после уроков к вам подойду и всё расскажу.

Во взгляде плещется  надежда в вперемешку с предвкушением откровенного разговора, пылкого, уже заготовленного признания с её стороны и нежности с его. Нет, девочка, придется тебя огорчить.

Давид резко отошёл от девушки, на что она поёжилась, как от холода.  В распахнутых беспомощных глазах вспыхнула  мольба, ожидание похвалы за честность и разочарование. Давид больше не глядел в её сторону, но чувствовал как невидимые щупальца Надиного отчаяния, жажды и надежды на сближение тянутся к нему. Тянутся и никак не могут достать.