Альбина Шагапова - Я не вижу твоего лица

Подумать только, если бы он не поверил, если бы встретился со мной, всё могло бы быть совсем по-другому.

Ворсистый ковёр щекотал босые ступни, ночной ветерок, пропахший дождём шуршал занавеской. Так, где здесь выход? Нужно убираться отсюда. Да, я виновата, очень сильно виновата, но уже наказана за это. Каждый день моей пустой, унылой, одинокой жизни и есть расплата за содеянное. Темнота коварно подсовывала то стул, то пуфик, то журнальный столик, не давая добраться до узкой полосочки света, слабо пробивающегося ииз щели между дверью и полом.

- Как же легко тебя напугать, Алёнка, - снисходительный смешок раздался совсем близко.

Запах кедра  стал явственнее,  сквозь дымку перед глазами я наконец смогла разглядеть тёмный силуэт, склонившийся надо мной.

- Что ты сделала со мной, ведьма? - сквозь зубы процедил Давид. От вкрадчивой, опасной мягкости не осталось и следа. Теперь он сдерживал не то гнев, не то страсть. – Каждый день я думаю о тебе, все эти годы ждал нашей встречи.

Я попятилась. Чёрная, огромная клякса надвигалась на меня. Я всем своим существом чуяла эту мощь, эту силу. И с каждой секундой ослабевала.  Шаг, ещё шаг, и моя спина уперается во что-то гладкое, наверное в дверцу шкафа. Всё, ловушка захлопывается, я в кольце его рук.

- Больше не отпущу, - голос Давида хриплый, в нём дрожит желание, дикое, неприкрытое, от которого и жутко, и сладко. По венам раскаленной лавой бежит томление, тело ноет в ожидании, ноги подкашиваются.

Сильные руки подхватывают меня не давая упасть, осторожно укладывают на кровать. Растекаюсь воском под горячими ладонями, позволяю снять с себя одежду, подставляюсь под град жадных, требовательных поцелуев.  Сплетаемся телами, облизывая и покусывая  друг друга, рычим, словно дикие звери. Внизу живота разгорается пожар, но Давид медлит, не торопясь дать освобождения. Гладит, изучает каждый участок  кожи, вырывая стоны из моей груди. Кончик его языка, проводит вокруг сосков, вызывая дрожь во всём  теле, затем  скользит ниже, рисует узоры на животе, потом доходит до самого сокровенного места, и я вскрикиваю от накатившего чувства восторга и удивления. Инстинктивно пытаюсь свести колени, чтобы прекратить сладостную пытку, но Давид держит крепко, фиксируя  бёдра, и от его ладоней исходит жар. Губы касаются внутренней стороны бедра, втягивают нежную кожу, слегка посасывая. Я смеюсь, мне приятно и щекотно одновременно. Нормально ли это смеяться, когда происходит такое? Не важно! Каждый мой нерв вибрирует, надрывается в ожидании. Я – оголенный провод, я- готовая взорваться бомба. Почему же он тянет? Зачем заставляет извиваться под исходящей жаром тяжестью своего тела? Изводит, топит в своей страсти, опутывает сетями нежности, чтобы и шелохнуться не могла.   И когда я уже готова заорать от сладостной боли, Давид врывается, начинает двигаться мощными толчками. Мир распадается на мелкие разноцветные кусочки, слёзы бегут по лицу, а в теле лёгкость.

 Потом мы долго, безумно долго лежали в объятиях друг друга, не в силах поверить, не в силах принять, что снова вместе.

- А вдруг это сон? – приходила пугающая мысль, и я теснее прижималась к горячему телу. Крепкие мужские руки с готовностью сдавливали меня, подтверждая, что нет, не сон, и эта комната, и поступь дождя за окном, и шёлк под нашими спинами – реальность. Просто, реальность слишком счастливая, чтобы так легко в неё поверить. 

- Больше не отпущу, - услышала я засыпая родной голос, хотела ответить, что и сама никуда не уйду, но провалилась в рыхлую, зыбкую, но такую лёгкую и приятную дрёму.

Чем пахнет счастье?  Свежестью отдохнувшей за ночь травы, сладостью цветов и терпкостью туалетной воды любимого мужчины. Как звучит счастье? Оно щебечет птичьим многоголосьем, шуршит листвой, звенит посудой на кухне, журчит водой из открытого крана, гудит мотором машины, смеётся и весело болтает, играет на музыкальных инструментах, грохочет трамваями.

Какой у счастья цвет?  Оно  зелёное, как гора Машук, ярко-голубое, словно небо над Пятигорском, золотое, будто солнечные лучи, бьющие в окно нашей с Давидом спальни. 

Каково счастье на вкус? У него вкус зелёного чая, вкус вишни, мятной зубной пасты и неповторимый вкус первого и долгого, после пробуждения, поцелуя.

Моё первое утро в доме Давида началось со звонка Маринки. Телефон верещал требовательно, обвиняюще- нервно.

- Ты куда пропала? – кричала в трубку подруга. – Почему не отвечала на звонки?

Маринкино волнение за меня было настолько искренним, что я ощутила его на расстоянии. Бедная моя подруга, как же она, должно быть, испугалась.

А вот Славик, скорее всего, обрадовался. Исчезла назойливая подружка, освободила влюблённых от своего общества.

Пришлось рассказать подруге о своём ночном приключении, тяжело дыша в трубку, морщась, от удушливой волны смущения,  ударившей в лицо.

- Как в романах! – восхитилась Маринка. – Круто!

С этого утра, солнечного, радостного, наполненного голосами птиц и безумной нежностью, началась моя новая жизнь.

Просыпаясь и засыпая в могучих объятиях Давида, я неустанно благодарила Бога за подаренное мне счастье. Зелёный чай в летней беседке по утрам, долгие разговоры обо всём на свете, совместная работа на огороде, где Давид учил меня пропалывать морковь и клубнику, сбор вишни, приготовление обеда и прогулки по городу. Ближе к вечеру Давид уходил либо- вести какой-нибудь юбилей или свадьбу, либо- в бар, где пел в группе «Псы заброшенных улиц». 

Оставшись одна, я бралась за уборку или погружалась в чтение аудиокниги.

Несколько раз мы просто садились в старый автомобиль Давида, открывали окна, включали музыку и мчались по городу, наслаждаясь тёплыми потоками воздуха, ласкающими оголенные участки кожи. Мелькали огни витрин и фары встречных машин, сгущались индиговые сумерки, город шумел, веселился, наслаждался отпуском и временным бездельем.

Я упивалась каждой минутой, каждым мгновением, не в силах поверить, что всё происходящее не сон, не мои фантазии, а реальность. 

Я была влюблена в Давида, в его небольшой домик и огород, в странный, полный чудес город  Пятигорск. Огромные пёстрые клумбы, словно тяжёлые ковры, в Цветнике приводили меня в восторг, грот Дианы, в тёмных углах которого мы долго целовались, доводя друг друга да неистовства, в благоговейный трепет, озеро Провал в глубине пещеры  восхищало и пугало своей таинственностью. Порой, внезапно, в голову приходила мысль:

- Как же я раньше жила без всего этого? Без Пятигорска, без блестящей чёрной вишни, без хора сверчков и цикад по ночам, без лопающихся пузырьков воды «Нарзан» на языке, без Давида, нашей с ним страсти и нежности, завтраков и ужинов, без пронзительно-голубого неба,  без жаркого солнца, без чистого, лёгкого, вкусного горного воздуха?

- Чем ты планируешь заняться?- вдруг спросил меня Давид. И сердце словно упало куда-то вниз, словно этим вопросом он ставил точку во всём хорошем, что между нами происходило за эту неделю.

Журчала вода, бьющая из шланга. Ярко и вкусно пахло помидорными листьями. Я сидела на крыльце, поглощая вишню, Давид совершал вечерний полив. Закат бронзой растекался по траве, верхушкам деревьев, по обнаженному по пояс телу Давида.

- Не знаю, - проговорила я, с трудом проглатывая мякоть, потерявшей вкус  ягоды. – Мне больше нельзя работать массажистом.

Ни на что не пригодная обуза, вот кто я! Должно быть, Давид сейчас разочаруется во мне, сочтёт бездельницей.

- Женщина, чей мир ограничен лишь стенами кухни и кастрюльками, мне не интересна, - подумает он. – О чём с ней говорить? Что обсуждать? 

Неужели я думала, посмела подумать, что буду теперь всегда лишь убирать, готовить и возиться в огороде? Что такому мужчине, как Давид, будет достаточно этого? Нет, ему нужна другая женщина, сильная, разносторонняя, деловая. Он красивый, молодой, энергичный и умный, чтобы связать свою жизнь с беспомощным инвалидом, у которого даже профессии нет.

Тяжёлый протяжный вздох сам собой вырвался из груди, а вместе с ним и выступили слёзы. Ну да, осталось только разреветься. Не смей, Алёнка- курица, закуси нижнюю губу, зажмурься, загони слёзы и жалость  внутрь себя.

Поздно! Давид увидел, бросил на землю шланг, на что тот обижено зашипел, уткнувшись в траву.

Его ладони на моих щеках, лицо и обнаженные плечи, облитые закатом.

- Посмотри на меня, - требует он, а голос тихий, но властный.

Вглядываюсь в размытые черты его лица, замираю от ощущения тепла его кожи. Разве можно так бурно реагировать на каждое прикосновение этого мужчины? Разве можно так зависеть от него?

- Не смей сдаваться! Не смей ставить на себе крест! Слышишь?

- Я больше ничего не умею, кроме массажа, как ты не понимаешь? А теперь, я – никто, обуза, балласт!

Получается истерично, визгливо. Сон развеивается, суровая реальность напоминает  о себе гадкими, тягостными воспоминаниями с тухловато- гнилостным душком. Синие штаны спортивного костюма, сапоги, пинающие моё тело, маслянистый жирный дух крема для обуви, узоры на линолеуме, боль во всём теле. Бесстрастный, равнодушный голос хирурга в моём персональном мраке, игла, пронзающая вену, звон хирургических инструментов, болезненная слабость наркотического опьянения, тугая повязка на глазах, судно под мягким местом. Мерзкий дух крови и гноя в перевязочной, страх, доводящий до дрожи, до стука зубов, до тошноты. А вдруг не получилось? Вдруг зрение не вернётся никогда? Свет бьющий по глазам, эйфория от облегчения, звон в ушах, моё соскальзывание в обморок, резкий запах нашатыря, ворвавшегося в, уже начинающее мутнеть, сознание.

- Не отождествляй себя с профессией, - пальцы Давида гладят по щекам, словно пытаясь разгладить шрамы, я слышу, как он улыбается, мягко, снисходительно, немного печально. – Да, когда-то ты была массажисткой, сейчас ты потеряла эту возможность. Но это не означает, что ты потеряла себя. Профессия – это лишь социальная роль, это – не твоя натура, не твоя суть, это не сама ты. Это всего лишь одежда, которую человек может сменить, если она стала тесной, не модной или просто надоела. Человек снимает её и надевает новую, ту, что нравится, ту, что приносит удовольствие.

- У меня нет другой одежды. Я голая, бесстыдно голая.

- И как любой голый человек, чувствуешь себя беззащитной?

Давид поднимает меня на руки, усаживается на моё место, меня же устраивает на своих коленях.

Таю в плену его рук, растворяюсь в тепле его кожи, кладу свою голову на широкое твёрдое мужское  плечо и смотрю в небо, где рыжий перетекает в светло розовый, а тот, в свою очередь смешивается с лиловым. Здесь, на Северном Кавказе закаты удивительно-красивые, живописные. И как жаль, что я не имею возможности любоваться ими в полной мере.

- Но я с тобой, Алёнка, - дыхание мужчины щекочет ухо, - Я всегда буду рядом с тобой. И если ты начнёшь тонуть – брошу спасательный круг, будешь падать – успею подхватить, заблудишься - укажу правильный путь. Ничего не бойся и верь мне. А теперь подумай, что ещё ты умеешь, кроме массажа? Чем ты всегда хотела заниматься?

- Я пишу стихи. Но кого это может заинтересовать?

- В первую очередь, это интересует меня.

Давид смеётся, прижимает меня к себе ещё теснее, и мы падаем  с крыльца на мягкую пушистую газонную траву.

- Клавиши – Геннадий Иванов! – выкрикнул Давид, как на концерте.

Долговязый огненно-рыжий паренёк картинно поклонился.

Раздались аплодисменты.

- Барабан – Наталья Карасёва!

Статная девица в ярко-жёлтой футболке, пожала мне руку и протянула коробку конфет и бутылку вина.

- Соло гитара – Антон Мышкин!

Антон  оказался тотальником. Его рука повисла в воздухе в ожидании. Я пожала узкую, слегка потную ладонь.

-  И бас гитара – Аида Аванесян!

- Очень  приятно, - произнесла высокая брюнетка, хотя колючие нотки, мелькнувшие в голосе свидетельствовали об обратном.

Со стороны мангала тянуло аппетитным запахом жарившегося мяса, на столе исходили соком, нарезанные мною, салаты, припекало полуденное солнце, то и дело с шипением открывались банки с пивом, день обещал быть весёлым. Но что-то не давало мне расслабиться, что-то царапало изнутри, какая-то тревожная мысль ворочалась, дразнила, ныла, но никак не могла сформироваться. Откуда взялась эта необъяснимая тревога? От кого исходит опасность?

Хотя, источник опасности я определила быстро. Аида! Она не подала мне руки, не уселась вместе со всеми в беседке, а отправилась в след за Давидом к мангалу.