Альбина Шагапова - Я не вижу твоего лица

- Ты Славку знаешь? – тут же начал разговор рыжий. – Он тоже в колледже на массажиста учился.

- Знаю, - обрадовалась я так удачно подвернувшейся теме, мне всегда было трудно сходиться с новыми людьми. – Он жених моей однокурсницы. Скоро у них свадьба.

- Вот жук! – беззлобно возмутился Антон. – И ведь ничего не сказал, наверное, чтобы на свадьбу не приглашать.

- А мы к нему завалимся домой и поздравим. Тогда, ему некуда будет деваться, позовёт, как миленький, - засмеялась Наташа, и смех её был под стать хозяйке, грузный, тяжеловесный, но довольно приятный в своей простоте.

- И маменьки его не испугаетесь? Она у Славика – дама суровая, – сказала, и тут же отругала себя. Всё же, не хорошо судачить о человеке, предоставившему крышу над головой. Ну да, без особой радости, так ведь, я е  не родная кровиночка, чтобы мне радоваться, а всего лишь навсего чужая девица, свалившаяся на их семью, как снег на голову.

- Ради халявного бухла за здоровье молодых, я и к чёрту в гости пойду, а тут, подумаешь, маменька! – рыжий расхохотался, а за ним Антон и Наташа. Мне тоже стало весело, и я сделала ещё один глоток из алюминиевой банки.

Принесли мясо, и все тут же расхватали дымящиеся шампуры. Ела я с аппетитом, наслаждаясь сочным вкусом баранины, косыми лучами солнца, проникающими в беседку обжигающими золотыми спицами, ощущением появления новых людей в своей жизни и осознанием того, что я – хозяйка, я принимаю гостей на своей территории.

Я весело болтала с ребятами, рассказывала о своих студенческих годах, они мне о своих. Обсуждали общежития, стипендию, трудности поиска работы. Наташа посоветовала мне несколько книг, которые можно было получить в местной библиотеке для незрячих, я ей тоже рассказала о прочитанных мною романах. Дурное предчувствие спряталось, затаилось, съёжилось  под натиском новых впечатлений. Да и что на меня нашло? Подумаешь, красотка-брюнетка болтает без умолку с Давидом, словно всех нас вовсе не существует. И с чего я, собственно, взяла, что она красотка. Лица я не вижу, очертания фигуры тоже вырисовываются слабо. Может, эта колонча и вовсе страшна, как смерть. Ты ревнуешь, Алёнка, как последняя дура. Успокойся, в такой чудесный денёк, с такими прекрасными собеседниками, под шашлык да под такое пиво, просто грех изводиться ненужными сомнениями.

- А теперь к делу! – объявил Давид, и за столом воцарилась тишина.

От волнения задёргалось веко и онемел язык. Ведь одно дело читать стихи Давиду, другое же – незнакомым людям. А вдруг засмеют? Вдруг осудят?

- Мы уже с вами говорили о том, что нам нужна своя концепция, как у «Короля и шута», как у «Сектор газа». 

- Действительно, - подхватил рыжий Геннадий. – Петь что-то расплывчатое о борьбе, философствовать на тему жизненного пути, во-первых – скучно, а во-вторых – всем надоело. Нужна какая-то фишка. Песню про Остапа все любят, заказывают.

- Значит, нужно писать в этом направлении, - вступила в разговор Наташа. – Литературные персонажи и события, по-моему, замечательная тема.

Я подивилась тому, насколько в этой компании людей всё ровно и слажено происходит. Словно они функционируют, как единое целое, подхватывая на лету мысль другого. И мне до мурашек, до безумия захотелось стать частью этой команды, быть с ними, быть одной из них. Только бы всё получилось!

- По тому, я и решил вас познакомить с Алёной.  Если мы хотим выйти на более высокий уровень, то нам нужны хорошие тексты, со смыслом, но простые и понятные людям.

- А мы-то думали, что ты нас хочешь на свадьбу пригласить, - притворно вздохнул Антон.

- Приглашу, конечно, - успокоил его Давид. – Что за свадьба без «Псов»?

Псы радостно завыли. О! Как же мне хотелось так же завыть, подняв голову вверх, но я не решилась. В свою команду меня ещё никто не приглашал.

- Пусть для начала прочтёт что-нибудь, - изрекла Аида так, словно ей только что предложили съесть дохлую крысу.

- А наша Аидуся злиться, - дурашливо протянул рыжий. – Сама хочет песни писать, запутанные, сумбурные, но с глубоким смыслом.

- Ага, вот благодаря кому Остап Бендер резвиться в облаках, - с мрачным удовлетворением отметила я, разумеется, мысленно. – Тоже мне, великий поэт!

- Не забывайся! – отрезала брюнетка. – Думай, с кем говоришь, сопляк!

Аида и впрямь нервничала, она прямо-таки исходила недовольством. И каким-то шестым чувством я ощущала её неприязнь ко мне. Неприязнь, граничащую с отвращением и призрением. 

И шашлык, и пиво, и погожий денёк потеряли свою прелесть. Я только что заметила, насколько далеко сижу от Давида, и насколько близко сидит к нему она. Режет хлеб, подносит то соль, то перец, меняет тарелки. Чёрт! За весёлым увлекательным разговором с ребятами, я и не заметила, как высокомерная брюнетка взяла на себя роль хозяйки. А ведь блюдо с мясом принесла в беседку тоже не я, а она. Вместо того, чтобы помогать Давиду, я пила пиво и болтала. Вот так, ляжет она с моим мужчиной в постель, а я – дура и  не замечу.

- Прочти что-нибудь, - попросил Давид.

Аида снисходительно хмыкнула, словно сомневаясь в моих способностях.

- Это новое, - предупредила я. – Написала три дня назад. 

Я поймала себя на том, что хочу утереть нос этой высокомерной дамочке, шокировать, заставить подавиться собственными усмешками.

Сжав в пальцах салфетку, словно это могло помочь справится с волнением, я начала читать:

- Он был талантлив, но самоуверен,

Он был отважен, трусов презирал.

Он был красив, бесстрашен и надменен,

И каждый другом быть ему желал.

Мужчины перед ним снимали шляпы,

А женщины страдали от любви.

Но если ты слабак или растяпа,

Держись подальше и не подходи.

Раздавит он тебя одной усмешкой,

Ты для него ничтожный муравей.

Он - полководец, люди - просто пешки,

Жесток, как коршун и хитёр, как змей.

Но вот однажды в пыльной серой шляпе,

С холодною усталостью в глазах,

Пришёл седой старик в плаще измятом,

И жизнь его вдруг превратилась в ад.

Шрам на щеке, а в сердце страх животный,

Страх высоты, огня и страшных снов.

Безумным стариком на веки проклят,

Всё потерял, работу, дом, любовь.

А где друзья, что так его ценили?

Смеются, не пускают на порог.

Где женщины, что так его любили?

Он стал никчёмен, беден, одинок.

И в след ему летят со свистом камни

И уличных мальчишек дикий вой.

Он голоден, он болен, он подавлен,

Весь в синяках, с истерзанной душой.

Но будет встреча с чёрными глазами

И родинка на матовой щеке,

И хлеб, протянутый её руками,

И поцелуй у речки, на холме.

И ночь при свете красного камина,

Её сомненья и наивный страх,

И дрожь ресниц, как стрекозиных крыльев,

И соль её слезинок на губах.

Уф! Кажется всё!

- Круто! – в один голос заголосили ребята. – Это то, что нам нужно!  Знай наших!

- Ты у меня умница.

Давид вышел из-за стола, обнял меня за плечи, коснулся губами моей щеки, а я покраснела от удовольствия до кончиков волос. Стихотворение, написанное под впечатлением от прочитанной книги, нравилось мне самой, по  тому, мне так хотелось, чтобы его приняли.

- Прикольно, - с насмешливой  отстранённостью заметила Аида. Но её  колючая холодность растворилось  и сошла на нет в потоках всеобщего восхищения и принятия.

- Прорвавшаяся канализация – это весьма печальное происшествие, но ты, кажется, обещал показать мне  какое-то чудо. Так что же чудесного в лопнувшей канализационной трубе?

Наперебой кричали цикады и сверчки, то и дело вскрикивала ночная птица. Здесь, в отличии от средней полосы, было шумно всегда и ночью и днём. И если просыпалась я под бодрые, весёлые птичьи трели, то засыпала убаюканная цикадной перекличкой и стрекотом  сверчков. Лишь к обеду жизнь словно бы затихала, молчали птицы, стихал ветер, в воздухе явственнее ощущался запах дорожной пыли и сморенной солнцем сочной травы.

В небе алели последние всполохи заката, размазываясь в лилово-индиговых вечерних сумерках. Воздух был лёгким, но тёплым и мягким, словно бархат. Где-то со стороны цветника доносилась музыка, весёлые крики отдыхающих. Город- курорт менял своё одеяние. И если днём он был скромным, чинным, серьёзным местом, куда приезжают люди для поправки своего здоровья, ни дать ни взять доктор в накрахмаленном белом халате,  то с наступлением вечера превращался в разгильдяя и бездельника. Зажигались огни, улицы наполнялись весёлым, разномастным, желающим праздника народом, жарился на мангалах шашлык, пенилось пиво в высоких запотевших стаканах, из каждого ресторана слышались  смех и громкая музыка.

- Ну и где оно, это чудо? – продолжала капризничать я. – Ради чего ты вытащил меня из кафе?

- Так вот же оно? – засмеялся Давид. – Давай поближе подойдём и ты увидишь. 

Мы подошли к небольшому озерцу, слабо мерцающему  голубым свечением. Из недр огромной горы, жутко чернеющей в сгустившихся сумерках, к нему широкой лентой по каналу с журчанием спускался такой же голубоватый поток воды. Голубоватый, красивый и вонючий.

- Бесстыжие ванны, - пояснил Давид, обнимая меня за плечи. – Целебный сероводородный источник, как на провале, только там купаться запрещено, а здесь – пожалуйста! Искупаемся? Здесь всегда полно народу, по тому, я и привёл тебя вечером, а не днём.

Я опустила ладони в воду, и тут же  с визгом их отдёрнула. Вода оказалась горячей.

- Ты хочешь сварить меня заживо? – накинулась я на парня. – Здесь, наверное, градусов сорок пять, не меньше!

- Ага, - тихонько засмеялся Давид, как-то мягко, вкрадчиво, интимно, от чего в животе затрепетало, забило маленькими шёлковыми крылышками. – Каждый выбирает ту температуру, какая ему подходит. Мы сейчас стоим на горе, и чем ниже мы будем спускаться вдоль источника, тем холоднее будет вода.

Внезапно меня подхватили на руки и понесли. В ответ на мои протесты, парень ответил:

- Ступени, ведущие вниз, сгнили, и если ты оступишься, то полетишь с горы так, что потом костей не соберешь. Так что советую быть паинькой- заинькой и прижиматься ко мне, как можно теснее.

Журчание источника, перезвон сверчков, далёкая музыка, фиолетовое с рыжими разводами небо над головой и мерцающая голубым свечением вода, сбегающая по каменным желобкам в округлые бассейны, большие, горячие ладони, жар которых ощущается сквозь тонкую ткань сарафана – всё это не сон, не игра моего воображения, не сюжет из прочитанной книги? О нет, эта правда, моя реальность, эпизод моей жизни! Осознание счастья пронзило словно насквозь, по венам потекла тёплая, пьянящая, заставляющая обмякнуть всё тело, нежность. Ох, как же много, невыносимо, до боли в груди, до слёз, до головокружения, до шума в ушах много этой бескрайней, всепоглощающей нежности. Прижалась ещё теснее, вдохнула всей грудью его запах, погрузилась в мерные, спокойные звуки его сердца. Плыла в море прозрачной вечерней синевы, в потоках тёплого ветра.

- Трогай воду, - шепчет Давид, опуская меня рядом с бассейном. Испытываю лёгкое сожаление, оттого, что его руки больше не касаются моей кожи, и тут же стыжусь этого сожаления:

- Тебе тут чудеса природы показывают, с достопримечательностями города знакомят, а ты -  самка похотливая, дура ограниченная и примитивная, только о всяких обжималовках мечтаешь! 

Поспешно проглотив горькую на вкус пилюлю собственной виноватости, опускаю пальцы в жидкую бирюзу целебного источника. Чувствую приятную прохладу. Про такую воду ещё говорят: «парное молоко». Запах здесь тоже не такой явный, еле заметный, а в воздухе витает аромат ночных цветов и отдыхающей после дневного зноя, отдающей накопленное тепло солнечного света, травой, а ещё мокрым камнем.

- Жаль, купальника нет, - вздыхаю я, и понимаю, что действительно, очень и очень жаль. Безумно, до зуда, до мурашек по спине, до ломоты в плечах захотелось погрузиться в воду. Тело жаждало расслабления. Хотелось лечь в круглый бассейн, почувствовать кожей нежное касание воды, запрокинуть лицо к небу, и сидеть так, глядя в сгустившуюся синь.

- А знаешь, почему эти ванны называют бесстыжими? – руки Давида ложатся  на плечи, дыхание шевелит  волосы на затылке.

- Может, их открыл какой- то учёный с такой фамилией. Ну, есть же лошадь Пржевальского? – расстроено отвечаю я. Конечно, завтра вечером тоже можно прийти сюда, но ведь нужно будет ждать целый день. Да и какие только обстоятельства могут помешать. Мало ли, что произойдёт за день? А купаться хочется сейчас, сию минуту!