- Они называются так потому, что когда-то давно, сюда приходили благородные дамы и купались абсолютно голыми. Так почему бы нам не последовать их примеру?

- Ты серьёзно? – я смеюсь, а в голове уже назревает вопрос: « А почему бы и нет?», ведь так соблазнительно журчит вода, а голубое сияние так и манит окунуться. И чёрт со всеми приличиями.

Давид уже сбрасывал с себя одежду, и я тоже принялась стягивать  сарафан, бельё, босоножки.

Вода обняла, успокоила, и я блаженно растянулась в овальном природном бассейне. Господи, хорошо-то как! 

Рука Давида нашла мою руку, наши пальцы переплелись. И от них, от дистальных фаланг по нервным стволам побежали лёгкие разряды электрического тока. Луна, полная, круглая, словно сочная спелая дыня появилась внезапно, вместе с чернилами, опустившейся на город тьмы. Здесь всегда  темнеет  резко. Вот только таяли в вечерней небесной выси  зефирные облака, и рыжела закатная полоска на горизонте, как вдруг всё исчезает и небо становится непроглядно-чёрным.

Мы смотрели в небо и молчали, каждый о своём, и хорошим, спокойным, счастливым было это молчание. Сближающим, соединяющим.

Как по велению незримого режиссера запахи ночных цветов и травы стали ярче, сочнее, а хор цикад и сверчков громче, яростнее. Теперь этот хор исполнял не утреннюю задорную песенку, не ленивый полуденный романс и не торжественную вечернюю арию. Он исполнял гимн самой страсти, будоражил душу, изводил тело ожиданием и томлением.

Журчала, лаская тело вода горячего источника, золотистый свет луны щедро освещал обнажённое тело мужчины, лежащего рядом.

Следуя зову первобытному, дикому, древнему, как сама жизнь на этой планете, мы поспешно выбираемся из бассейна, падаем на собственную, небрежно разбросанную одежду и  кидаемся,  друг в друга, погружаемся торопливо и сладко-тревожно, как пол часа назад в воду. Мои протяжные стоны, его горячее прерывистое дыхание, руки Давида  ищущие, ласкающие, нетерпеливые, желающие присвоит покорить. Поцелуи жадные, ненасытные. И я растворяюсь, теряю себя, отдаюсь во власть этих прикосновений, становлюсь безумной, податливой, мягкой, как расплавленный воск. Сгореть в нём, растаять, что может быть упоительнее?! 

Чудесный вечер, приятная усталость и нега во всём теле. Мы шли по городу медленно, наслаждаясь каждой минутой, ловя кожей тёплые потоки ночного летнего ветра. Как жаль, что счастливые мгновения нельзя консервировать, как варенье, чтобы потом, зимними вечерами наслаждаться забытым, но таким дорогим вкусом, смаковать, раскатывать на языке, вдыхать аромат.

Я находилась в этом благостном состоянии ровно до того, как мы оказались дома. Свет, бьющий из всех окон, и визгливые мультяшные вопли сразу дали мне понять, что вот-вот случится что-то неладное. Гадкое, уже успевшее забыться предчувствие кольнуло в солнечное сплетение. Заходить внутрь не хотелось, но Давид решительно открыл дверь, и мы вошли.

Пахло жареным мясом, женскими духами с горьковатой ноткой и чужой грубой, желающей разрушить и отнять, волей.

- Долго гуляешь, - на пороге возникла Аида. В голосе слышалось недовольство, замаскированное улыбкой. – Сын заждался. Целый день канючит, мол, папу увидеть хочу. Давайте, мойте руки и за стол!

Вопросы, тут же возникшие в моей голове застряли в горле. Сын? А кто ему тогда Аида? Почему она здесь распоряжается, зовёт к столу, как верная жена, журит за опоздание?  Что здесь происходит, чёрт возьми!

На кухне было душно, лицо тут же покрылось испариной, а по позвоночнику побежала струйка пота.

- Боюсь, Эдичку продует, - заявила Аида, предупредив мою попытку открыть окно. – Он недавно болел.  А мы можем и в духоте посидеть, не сахарные.

- Вот и сидела бы у себя дома, - мысленно произнесла я, надеясь на заступничество Давида. Но тот, погрузился в беседу с ребёнком, и если уж быть справедливой, не в самую содержательную беседу.

Мальчишка, то и дело втягивая слюни, громко и   сбивчиво рассказывал о просмотренных сериях «Тома и Джерри», изображал беднягу кота и восхищался жестокостью гадкой мыши. Отвратительный мультик для одноклеточных, хотя, это всего лишь моё скромное мнение, мнение женщины, у которой нет, и никогда не будет детей. Да и, как говорится, на вкус и цвет…

За столом шёл оживлённый разговор, разумеется, между Давидом и Аидой. Девица задавала вопросы по поводу воспитания ребёнка, рассказывала о его соплях, острицах, разбитых коленках. И каждое её слово было насквозь пропитано ядом, приготовленным исключительно для меня. Весело, легко, играючи, она швыряла в меня подробностями о своём ребёнке, воспоминаниями  о его раннем детстве, эпизодами их с Давидом жизни, жизни до меня, словно снарядами. Она била метко, мастерски, на поражение, упиваясь произведённым эффектом. Я же, ошарашено, нервно, ковырялась в своей тарелке, жевала картошку и мясо, искусно приготовленные Аидой, не чувствуя вкуса, и едва сдерживалась, чтобы не впасть в некрасивую истерику. Наверное, этого Аида и добивалась. Хрен тебе, лошадь черногривая, такого удовольствия ты не получишь!

Давидов отпрыск с самозабвенно кидал хлебные мякиши в противно-орущего с экрана телевизора дятла Вудди, и визжал не тише чем этот мультяшный герой.

- Не знаю, куда его отдать, - тарахтела Аида. – На танцы или на борьбу. Вот, что ты посоветуешь?

- На борьбу, думаю. – отвечал Давид. – Всё же это мальчишка.

- Может, всё же на танцы? – теперь в голосе заботливой мамаши слышалось кокетство. – Это так красиво! И, говорят, полезно.

- И какая в том польза?

- Гармоничное развитие! Нет, Давид, давай-ка всё же на танцы Эдика отправим. Не хочу, чтобы он вырос грубым мужланом.

- Получи! Получи! – завизжал будущий танцор, бросая в телевизор помидором. Тот сочно шмякнулся на пол и лопнул.

А ведь я только утром полы вымола.

- Эдушка! – тут же подскочила Аида. – Так делать нехорошо. Сейчас я уберу, а тебе баиньки надо. Спят усталые игрушки, книжки спят…

Мамаша вышла из кухни, а нарушитель спокойствия тут же забрался на колени Давиду и принялся визжать, рычать и выть.

Раздражение кипело, от благости, расслабленности и неги, не осталось и следа. А было ли всё это, луна, горячий источник, мерцающий голубым сиянием, чёрное небо и пылающее страстью тело Давида?

- Где веник? – требовательно вопрошала Аида что-то двигая и чем-то гремя в кладовке. – Кошмар! Чёрт ногу сломит. А, вот он, нашла! Всё, Давид, запомни, веник должен лежать под тумбочкой. Никуда его не убирай, понятно, а то я его найти не смогу.

- Лучше бы ты там ногу сломала, - хотелось сказать мне, но я, разумеется, промолчала, что, как потом выяснилось, оказалось большой ошибкой. Знала же, испытала несколько раз на своей шкуре, что людей на место ставить нужно сразу, не размениваясь на тонкие намёки и экивоки. Нет же, засунула язык в задницу, стиснула зубы, насупилась, проглатывая обиду, хотя и давилась.

Шелест веника по полу царапал по нервам, а Аида всё мела и мела, сетуя на пыль, грязь и полное запустение в доме.

- Давид, уложи ребёнка, - прервав монолог о грязи и мусоре, обратилась она к моему жениху. –  Сегодня мы у тебя останемся, ты ведь не возражаешь? Эдик так скучал по тебе.

- Нет, конечно, оставайтесь, - ответил Давид.

В лицо бросилась краска не то гнева, не то стыда. Я чувствовала себя лишней, приживалкой, самозванкой.  А с другой стороны, я к нему в дом не навязывалась, свои чувства ему на блюдечке не несла. Сам ведь меня притащил, кольцо подарил, день свадьбы назначил. Непонимание ситуации жгло, сжирало изнутри, требовало ответов, прояснений. 

Ребёнка увели, телевизор, несмотря на протесты Эдика, выключили, и я на миг почувствовала что-то сродни наслаждению. Ура! Тишина!  А ещё и свежий воздух, ведь Аида соизволила открыть окно.

На втором этаже дома затопало, забегало, зашуршало, завизжало. Давид что-то довольно бубнил, мальчишка то хохотал, то кричал. Аида деловито сновала по кухне, собирая тарелки, хлопая шкафчиками гарнитура. Семейная идиллия, правильная, до тошноты благостная. Даже неловко такую идиллию нарушать замечанием о том, что это моя кухня, моя посуда  и убирать после посиделок с гостями должна здесь я. Уверенность и решительность Аиды нокаутировали меня, обезоружили, и я молча сидела на диванчике, ожидая объяснений. И они, эти самые объяснения не заставили себя ждать. 

Аида уселась напротив, по-птичьи наклонила голову, наверняка с интересом разглядывая меня, наслаждаясь воспроизведённым эффектом. Жаль, я не могла видеть её лица, лишь светло-коричневое  пятно, обрамлённое чёрными волосами, да красный, едва прикрывающий попу, сарафан на тонких бретельках, а ещё огромную, обтянутую красной тканью грудь. Эх! Куда моим пупырышкам до такого богатства! 

- Вижу, Кирченко тебе не сказал, - едко усмехнулась она, словно кислотой плеснула. – Забыл, наверное. Да, у него есть жена и ребёнок.

Пауза, мучительно- длинная, давящая, пригвождающая к месту, заставляющая онеметь язык. А красотка пила свою победу, своё превосходство, как сладкий нектар, растягивая удовольствия, катая на языке, втягивая аромат крохотными порциями.

- Бывшая жена, разумеется, - наконец сжалилась Аида. – Но дети бывшими не бывают, ты ведь согласна со мной?

Аида ждала ответа, и я кивнула.

- Давид очень любит Эдичку.

- А тебя любит?- решилась спросить я. В конце концов – имею право, да и если честно, не  я к Давиду в дом напросилась, сам притащил.

- Думаю, что любит, - не поддалась на провокацию Аида.

Стыд за собственную беспомощность и бесхребетность принялся покусывать изнутри. Ничего я не могу, ни мясо так чудесно зажарить, как Аида. Ни бывшую на место поставить, ни скандал устроить милому жениху. Хотя, именно скандала Аида и ждала, чтобы на моём фоне мудрой и зрелой показаться. 

- А почему тогда развелись?

- О, это очень интересная история, - с нескрываемым удовольствием протянула Аида, словно только и ждала этого вопроса.

И потёк, зажурчал по камешкам памяти неторопливый рассказ  о знакомстве в поезде, о жизни в Москве, о безумной, всеобъемлющей любви  друг к другу и музыке, о коварстве Аидиного папаши, о первом, навязанном родителями, муже- наркомане, о его кончине, о возвращении в родной город Давида, создании группы, воссоединении влюблённых и рождении Эдика.

- А вот после рождения  ребёнка начались трудности, - Аида вздохнула как-то по-домашнему, доверительно, устало, словно жаловалась лучшей подруге. – Эдик часто плакал, я постоянно носила его на руках, а Давид проявлял недовольство, говорил, что я совсем забыла о муже, что всю себя посвящаю ребёнку. Он бесился, когда я закрывала окна, кричал, что не может жить в постоянной духоте и нюхать обосаные пелёнки. Называл меня грязнулей, заставлял их стирать. Я уверяла, что это всего лишь детская моча, и она не пахнет. Однако, Давиду казалось, что вся его одежда воняет и ему стыдно выходить на улицу. Возмущался, что в доме грязно и не приготовлено, что одежда его не глажена, а ему нужно вести очередную свадьбу или юбилей, и он не может идти работать в таком виде. А я не могла выпустить из рук Эдика, мне всё казалось, что если я это сделаю, то с сыном случится плохое. Когда сынок подрос, стало ещё хуже. Эдик стал более подвижным, начал хватать и ломать вещи, ведь именно так ребёнок познаёт мир. Давида это злило. Ругал малыша, шлёпал по попе. Близость между нами исчезла, теперь мы жили, как чужие, спали в разных комнатах.  Давиду было непонятно, почему ребёнок спит с нами, когда в доме есть ещё три комнаты. Предложил оборудовать малышу детскую, отнести туда все его игрушки, поклеить яркие обои, купить отдельную кровать. Подумать только, он хотел разлучить меня с сыном, порвать незримую ниточку, связывающую нас. Как же мы кричали друг на друга, когда Давид всё же притащил детский уголок – кроватку, столик и стульчики.

- Тебе нужен секс, похотливое ты животное! – орала я, прижимая к себе сына.

- Мне нужна нормальная семья! – отвечал Давид в том же духе.

Я поняла, что ревность мужа к ребёнку меня достала, вымотала, и мне ничего не осталось сделать, как уйти.

Через несколько месяцев мы встретились, поговорили и решили остаться друзьями, ведь ребёнку нужен отец.

Аида замолчала, оставляя меня наедине с роящимися мыслями. Я переваривала информацию, не зная, как к ней относиться.

Тёмная комната, кровать, в которой я одна, ветер колышет листву за окном, пахнет травой и чьей-то баней. С кем сегодня проведёт ночь Давид? Почему он умолчал о бывшей жене и сыне? Посчитал сей факт  не столь уж важным, или наши отношения не так дороги ему, как мне это кажется? Нужно ли мне объяснения Давида, или лучше обойтись без разборок? В конце концов, Аида- всего лишь бывшая жена, женщина с которой у него не срослось, просто друг, коллега по цеху. Ведь не думала же я, что после моего поспешного бегства, он будет хранить мне верность и плакать над моим фото, отвергая местных красавиц?  У него была жизнь и до встречи со мной и после неё. Аида- всего лишь история, прошлое, а вот я – настоящее. Что касается ребёнка, то да, черноволосая смуглянка права, дети бывшими быть не могут, а значит, с ребёнком нужно смириться, подружиться и полюбить. Ведь он – кровный сын Давида.