Судьба подарила мне эту возможность.

Федерико Рокка, тот самый, который никуда не собирался уезжать из Милана, уехал. Двенадцать лет назад он оказался на этом кенийском островке, влюбился сначала в остров, а затем в девушку из Ламу (или наоборот, не знаю), наполовину черную, наполовину арабку, и вместо того, чтобы перевезти ее в Италию, он, поскольку не мог захватить с собой и остров, купил кусок земли на берегу живописного залива, построил там небольшую гостиницу и, счастливый, остался жить в ней… Точнее, относительно счастливый.

Мы все время переписывались, иногда перезванивались, и всякий раз, когда он приезжал в Италию, он останавливался у меня, однажды даже с женой и первым ребенком. Последний раз мы виделись семь лет назад, перед тем как мне выпало переехать в Нью-Йорк.

И вот эта чудесная встреча.

Я пробыл у него три дня. Познакомился еще с двумя его дочками, чумовыми пацанками, которым он дал итальянские имена: Катерина и Сара. И снова увидел его жену Варис.

Я познакомился с ней, когда Федерико привозил ее в Италию представить родичам и мне. В тот первый раз она не произвела на меня большого впечатления, я не понимал, чего такого особенного он в ней нашел. В то время она была двадцатилетней девчонкой, робкой, зажатой из-за потери родной почвы под ногами и, на мой взгляд, даже не слишком красивой. Сейчас, наблюдая Варис на ее земле, уверенную в себе женщину и мать, откровенно любящую своего мужа, видя, как ведут себя по отношению к друг другу и к своим детям, я понял, что Федерико сделал правильный выбор, что он сумел обнаружить в ней скрытое от меня. Я помню, что сказал ему как-то вечером, когда они впервые приехали в Италию и мы пошли прогуляться вдвоем, а она осталась дома, сославшись на усталость. Я сказал ему, что он заслуживал большего. Мы тогда крепко выпили, и, помня, что истина в вине, я и завел эту идиотскую беседу о том, что он, да и все мы необыкновенные ребята и что мы должны найти себе женщин нашего уровня, которые, может, и создадут нам кучу хлопот, но будут равными нам по жизненному опыту, и плевать, к какой религии или расе они принадлежат… и прочая подобная псевдоинтеллектуальная бредятина лилась из меня, а подробности я уже и не помню. Он прервал мое выступление, заметив с улыбкой, что я ни хрена не понял, что, наоборот, лично он заслуживал гораздо меньшего.


Я отдохнул, помылся, сбрил бороду, которую запустил, и наконец-то уснул на настоящей кровати. Когда я проснулся и вышел на улицу, Федерико познакомил меня с Мадуком, его правой рукой, о котором он много писал мне и которого, по его словам, любил как брата, и мы, все трое, поплыли порыбачить. Очень скоро нам на крючок попался огромный парусник. Рыба то и дело выпрыгивала из воды, словно пытаясь улететь, мы отбуксировали ее почти до самого берега, как вдруг она резким рывком порвала слишком натянутую леску и, махнув хвостом, уплыла в глубины моря. Упустив рыбину, мы, конечно, расстроились, но быстро поправили себе настроение, выпив за ее свободу, потом за нашу дружбу, потом за моего нового друга Мадука…


В последний вечер, когда все клиенты гостиницы Федерико ушли спать, мы уселись во внутреннем дворике, откупорили бутылку красного вина и предались беседе о том о сем, о нем, обо мне, о прежних временах, о той самой пресловутой сопричастности.

— Ты представляешь, мы же не виделись целых семь лет! — воскликнул он.

— Представляю. Ты мог бы приехать ко мне в Нью-Йорк, я тебя столько раз звал, но ты так и не собрался.

— Не мог, Франческо, работы было по горло… Мне иногда с трудом удавалось выбираться в Италию к своим. Проще тебе было приехать ко мне…

— Из Нью-Йорка?

— А почему бы нет?

— Потому что надо было помогать Элизе, я не мог оставить ее одну с ее работой и Лаурой… Вдобавок ко всем писал альбом…

— Ладно, забыли.

— А вот ты даже не прилетел на мою свадьбу! Ты был единственным, кого я пригласил. Я хотел видеть тебя свидетелем, вместе с Флавио.

Франческо, я бы прилетел, я даже уже билет купил… Но именно в день вылета приспичило родиться Саре, хотя мы ждали ее только через месяц…

— Ладно, оставим эту тему, оба хороши… Как бы там ни было, у меня всегда оставалось ощущение, что я вижусь с тобой каждый день.

— Мне тоже часто казалось, что мы с тобой и не расставались… Скажи откровенно, как тебе здесь?

— Ты здорово все здесь устроил… И ты оказался прав.

— По поводу чего?

— По поводу Варис.

— В каком смысле?

— А ты не помнишь, что я сказал тебе по пьяни в первый раз, когда ее увидел?

— Нет.

— Ну и отлично.

— А что ты мне сказал?

— Да ничего, ерунду какую-то, отстань. Она славная.

— Я знаю.

— А все остальное?

— Все остальное что?

— Все остальное… Теперь ты скажи мне откровенно, как тебе здесь?

— Хорошо. Мне здесь хорошо.

— Ты счастлив?

— Счастлив — слишком сильно сказано. Скажем так, я доволен.

— Доволен — тоже сильно сказано.

— Да, я доволен.

— В таком случае я рад за тебя. Послушай, а помнишь, что ты говорил о сопричастности… В этом случае ты оказался прав или нет?

— О сопричастности?..

— Да, о сопричастности… Когда я хотел уехать, ты сказал, что, куда бы я ни отправился, мне всегда придется иметь это в виду, потому что если я действительно отыщу место, где мне будет хорошо, то и тогда я не почувствую себя сопричастным к нему, не будучи одним из тех, кто родился в этом месте. Как это работает применительно к тебе?

— Ну… Мои дети родились здесь, женщина, которую я люблю, родилась здесь, мой лучший друг, второй после тебя, родился здесь… я уже принадлежу этому месту… — Он отвел взгляд.

— Но…

— Никаких но, — ответил он, по-прежнему не глядя мне в глаза.

— Ты уверен?

— Уверен.

Он не был уверен. Я увидел это и сменил тему. Хотя знал, что она не закрыта, а повисла между нами некоей тенью.

— Через день-два я уезжаю, возвращаюсь в Милан, — сказал я, потягивая вино.

— Да, но обещай мне приехать сюда снова… Я хочу, чтобы ты взял свою дочь и прилетел на все лето… Или на всю зиму, что еще лучше… Или переезжай сюда жить совсем. Мне нужен компаньон, туризм здесь пока слабо развит, но кое-какие перспективы наметились. Приезжает все больше народа. Тут неподалеку продается земля, я хотел бы купить ее и построить пять-шесть коттеджей со всеми удобствами. Что-нибудь люксовое… эксклюзивное… для настоящих богатеев, для которых тыщи долларов в день — раз плюнуть… Мне нужен компаньон… Им будешь ты! Переезжай сюда жить, и мы всем покажем, что мы такое!

— А Лаура?

— Привезешь ее с собой, почему нет? В Ламу есть прекрасные начальные школы, ты мог бы возить ее туда. Со следующего года Катерина идет в школу, мы посадим их за одну парту, как было с нами, подумай об этом…

— Еще чуть-чуть, и я предпочту, чтобы она росла здесь, а не в Милане… Даже и чуть-чуть не надо.

— Послушай! Если ты переберешься сюда жить, ты и вообразить не можешь… в смысле… если ты сюда переедешь… если ты поселишься здесь… ты будешь не просто доволен… ты будешь счастлив… я в этом не сомневаюсь…

Он выглядел чрезвычайно возбужденным, и хотя был немного навеселе, у меня не осталось сомнений, что это и был его своеобразный ответ, убравший ту тень недомолвок между нами.

— О'кей, Феде, успокойся, поживем — увидим, а сейчас позволь мне покинуть тебя… Между прочим, я передумал, я собираюсь вылететь из Найроби, а не из Малинди.

— Почему? Я уже все организовал. Мадук довезет тебя на своей «тойоте» до самого аэропорта…

— Спасибо, Феде. Но сегодня утром я дозвонился до офиса Флавио в Найроби, и его тамошняя секретарша сказала мне, что он прилетает в среду утром. Я хочу сделать ему сюрприз… Я вернусь в Милан вместе с ним. Днем раньше, днем позже… Никто не знает, что я здесь. Я послал телеграмму Лауре из Сомали, что собираюсь вернуться домой, но не написал когда. Хотел позвонить от тебя, но передумал, потому что иначе мой брат все бы понял и сам предложил бы мне улететь вместе с ним… В таком случае прощай, сюрприз. А я хотел бы довести его до инфаркта… Вообрази себе, я заявлюсь в аэропорт встретить его, жду, когда он появится в зале, вижу, не показываясь, иду следом, внезапно закрываю ему сзади глаза руками и говорю: ку-ку, угадай, кто это? Да он помрет от неожиданности!..

— Все это замечательно, но до Найроби далеко, тебе придется лететь самолетом.

— Ничего страшного. Это только значит, что последние деньги я истрачу на билет.

— Какой сегодня день?

— Пятница.

— Тогда ты должен улетать завтра. Рано утром есть рейс на Найроби, который доставляет оттуда туристов для соседнего отеля. Самолет летает раз в неделю, по субботам. То есть ты можешь улететь или завтра, или в следующую субботу, иначе никак: самолеты здесь редкие гости. Аэропорт… впрочем, аэропортом это трудно назвать, просто полоса, откуда вылетает «цессна», это совсем рядом, на острове Монди…

— Вот и отлично. Улечу завтра.

— Жаль. Завтра я сопровождаю на рыбалку группу туристов и проторчу с ними весь день. Думал, ты тоже поедешь с нами, у меня предчувствие, что на этот раз мы точно поймаем марлина, такого же, как тот, что я поймал в прошлом месяце. Видел его фотографию на ресепшен? А может, останешься до следующей субботы? Мы бы еще побыли немного вместе. Я бы показал тебе такие места, что ты бы рот раскрыл…

— Нет, не могу. В следующую субботу Флавио уже улетит. Обычно, когда он приезжает в Найроби, он проводит там два дня. Максимум три. Уеду завтра. Как и задумал. Так лучше.

— Ты уверен?

— Да, Феде, я уверен.

— Ладно. Тогда я попрошу Мадука отвезти тебя к самолету на яхте. Но все же подумай. Попробуй еще раз связаться с секретаршей брата, спроси, не собирается ли он на этот раз остаться подольше… И поаккуратнее со своей шуткой в аэропорту.

— Не бойся, ничего с ним не случится, у него крепкие нервы… Нет, отправлюсь завтра. Так будет правильнее. Тем более что скоро я опять буду здесь. И ты предпримешь все усилия, чтобы рот раскрыла и Лаура тоже.

— Обещаешь мне это?

— Обещаю тебе это.

— Лучше поклянись.

— Я клянусь.

— На чем?

— На бутылке этого прекрасного вина.

— Ну если на бутылке, тогда тип-топ!

— За нас, Феде.

— За нас… И за нашу будущую компанию, о'кей?

— О'кей.

XVIII. Флавио

За пятнадцать месяцев отсутствия Франческо не написал мне ни разу. Раз десять звонил, но почти всегда Лауре, и лишь для того, чтобы справиться о дочери. Он никогда не говорил, откуда звонит, а если Лаура спрашивала, неизменно отвечал одно: издалека.

Он позвонил мне три месяца назад. Когда я задал ему вопрос: как дела? — он ответил: к счастью, начинаю чувствовать себя плохо. Тогда я задал второй вопрос: а раньше как ты себя чувствовал? Он ответил: вообще никак.


В прошлую пятницу я заезжал к Лауре забрать детей на уик-энд и нашел ее абсолютно обезумевшей от радости. Она пыталась не показывать этого, но у нее плохо получалось. Она только что получила телеграмму от Франческо, но даже забыла сказать, откуда он ее послал, настолько была взволнована.

«Возвращаюсь домой. Точка. Мой дом с вами. Точка».

— С вами! — повторила несколько раз Лаура. — Он написал: с вами! Как ты думаешь, что это может означать?

Она не могла найти себе места от перевозбуждения, она чувствовала что-то особенное, полагая, что это «с вами» включало и ее тоже. Она не могла знать, в какой степени это касалось ее, не могла знать, что реально творится в голове Франческо. Она понимала, что Франческо не может любить ее, по крайней мере так, как ей этого хотелось бы, но слов «с вами» было достаточно для нее, потому что они означали, что Франческо возвращается домой, а стало быть, в душе Франческо наступил покой, а стало быть, и она может быть спокойна.

Покой Франческо…


Франческо погиб три дня назад. В авиакатастрофе. Старая двухмоторная «цессна» упала в сорока пяти милях южнее Найроби, рядом с деревней, название которой я не запомнил. В самолете находились только двое: Франческо и пилот. Никто не знает, что случилось на самом деле. Известно только, что за три часа до катастрофы они вылетели из аэропорта Ламу… ха-ха-ха, аэропорта!.. Земляная полоса, отвоеванная у джунглей. Они направлялись в Найроби. По крайней мере, так было записано в полетном задании. Самолет упал, отклонившись от маршрута на тридцать миль к западу. Они попытались сесть наудачу, но у них не получилось. Последний контакт с ними был в двадцать два часа по местному времени. Метеоусловия были приемлемыми, ветер — пятнадцать узлов, небольшая турбулентность, слабый дождь. Но все-таки лучше бы не лететь, сказали мне, тем более поздним вечером, тем более на этом самолете. Так и осталось загадкой, почему они полетели.