Часть первая. Тогда


Глава 1.

1.

Декабрь.

— Алло…

— Мария Корф?

— Допустим, — морщусь от звонкого голоса в трубке.

— Дарья Майская, журнал «Звездная жизнь»…

— Я не даю интервью, — перебиваю, нажимая «отбой» и прячу телефон под подушку, пытаясь заснуть еще хоть ненадолго. Но тщетно. Хриплый голос Честера Беннигтона напоминает, что оставлять в покое меня в это утро явно не намерены.

— Мария Корф? — снова тот же вопрос.

Но я даже не пытаюсь соглашаться – просто отключаюсь. Сажусь на кровати, понимая, что заснуть в это сказочно солнечное утро я уже не смогу. На многочисленные телефонные звонки уже не отвечаю. Принимаю контрастный душ, смывая остатки сна, варю кофе под рвущий колонки аккомпанемент «Linkin Park». Подпеваю Честеру и старательно не обращаю внимания на разрывающийся на столе мобильный телефон. Что же этим акулам пера понадобилось спозаранку, что они не поленились раздобыть мой номер телефона? Неужто так рвутся поздравить меня с днем рождения? Фыркаю нелепости собственного предположения, подхватываю джезву и наливаю пахнущий корицей кофе в чашку. Усаживаюсь за стол, открываю ноутбук.  В почте двадцать шесть непрочитанных писем и все с разного рода предложениями об интервью. Барабаню пальцами по столешнице, отпивая горьковатый кофе маленькими глотками. Любопытненько. А на дисплее тем временем высвечивается «Мама». Ночью они с папой меня поздравляли – угораздило же меня родиться в полночь, так родители не упускают возможности позвонить первыми секунда в секунду. По ним хоть часы сверяй — всегда точны, что куранты.

— Доброе утро, мамуль, — и невольно улыбаюсь, прикручивая звук, оставляя гитарное соло фоном.

— Очень на это надеюсь, — отвечает явно чем-то недовольная мама, что по утрам бывает крайне редко.

— Мам? — с осторожностью канатоходца в голосе.

— На свадьбу-то хоть пригласишь, раз уж не удосужилась поставить в известность об этом нас с отцом? И это скажи спасибо, что он не читает глянцевых журналов.

— На какую свадьбу? — ничего не понимая толком, уже стучу по клавишам. И не дремлющий поисковик тут же выдает кучу заголовков, сводящихся к одному: я выхожу замуж. Вот так новость, особенно для меня. Хороша же я невеста, что не в курсе собственной свадьбы. Зато теперь ясно, откуда такая активность с утра пораньше.

— Мамочка, неужели ты думаешь, я бы не рассказала тебе с папой? — в ответ молчание. — Я понятия не имею, с чего вдруг Федька дал такое интервью, — скотина, голову откручу его безмозглую. И злость колет пальцы. — Просто этот засранец не понимает слова «нет». Но я разберусь, мам. И папе говорит не стоит, ладно?

— Ладно, — соглашается мама и смягчается, — и не забудь, что мы ждем тебя к шести. Сегодня твой вечер.

— Я помню.

И распрощавшись с родительницей, набираю номер друга, подложившего мне свинью в виде грядущего торжества, о котором я ни сном, ни духом. Но его телефон отключен, а домашний молчит. Значит, отомстить решил за мой отказ? Натравил журналистов, растрезвонил всем, что мы якобы помолвлены – и теперь попробуй выкрутиться без проблем для отца, ибо он с отчимом Федьки – партнеры по бизнесу. А тот только и мечтает, как породниться с нами и будет весьма опечален, если я стану выкручиваться и все отрицать после публичного заявления его пасынка. А этот гаденыш наверняка веселится сейчас. Уф! И злость колючим комком ярости скручивается в животе, требует выхода. Залпом выпив уже остывший кофе, выхаживаю по кухне, соображая, что теперь делать. И мысль лишь одна: расцарапать Федьке его модельную морду. Но опускаться до банальной склоки – мерзко. И когда только успел, если мы расстались около полуночи и он еще заверял, что все понимает и подождет, пока я передумаю. Я передумывать не собиралась и ясно дала это понять, как и то, что наши отношения в таком ключе не имеют смысла. А он прямо от меня к журналистам поехал. Сволочь. Добавив громкости Беннингтону, взглядом натыкаюсь на разлапистую елку, ютящуюся в углу комнаты. Федька приволок вчера в подарок. Пересекаю комнату, распахиваю окно, ведомая сумасшедшей идеей. Морозный воздух пахнул в лицо. Вдох-выдох. Примеряюсь к елке: нет, в окно не пройдет, слишком большая. Не получается в окно – в дверь выбросим. Первым делом все вещи, что хоть как-то связывают меня с Федькой. А говорил же, что не будет давить и дружба – это тоже очень много. И упрямо не верил, что это единственное, что я могу ему предложить. Ну что ж, не захотел по-хорошему, будет ему по-моему. Если уж резать, то наверняка, чтобы даже пылинка не напоминала о существовании этого засранца в моей жизни. Все подарки умещаются в небольшой картонный коробок, который отправляется на помойку. У подъезда ненадолго останавливаюсь, вдыхая чудный свежий воздух, наслаждаясь, как мороз пощипывает щеки, и с улыбкой наблюдая, как охранник отваживает какого-то бомжа, который явно намерен пробраться в охраняемый двор. Но натыкается на отпор громилы Леши и шлепается в сугроб. Тряхнув волосами, в которые уже насыпались снежинки, возвращаюсь в квартиру.

Осматриваю зеленое чудище. Такую выбрасывать жалко – близнецам она бы понравилась. Но злость на Федьку и его подлость отметает всякие сомнения.

— Чтоб ты пропал, скотина, – шиплю я, выволакивая елку из квартиры. А она оказывается тяжелой и колючей. Пальцы болят, ладони саднит, рукав на куртке и тот порвался, но я упрямо тяну ее по коридору. Через порог приходится пятиться, иначе никак не справиться. И идея с окном кажется не такой уж и опасной: ветки к стволу прижать и протолкнуть, а там просто караулить, чтобы никто не ходил. Да и не ходит здесь никто в такую рань, я надеюсь. К тому же второй этаж – не такая уж критическая высота. Размышляя, отступаю на лестничную клетку, как неожиданно врезаюсь во что-то мягкое. И это мягкое вдруг отзывается веселым:

— С Новым годом!

— Рановато для поздравлений, — бурчу в ответ, обернувшись, и оказываюсь нос к носу с высоким мужчиной в необъятном пуховике. — Извините, я тут… — и осекаюсь, признав в мужике давешнего бомжа, прорывавшегося через Лешу. Прорвался, значит.

— Уборку затеяли, – так же весело заканчивает он вместо меня. — Я вижу. Но мне кажется, елку выбрасывают после праздника, а не до.

Он улыбается во весь рот и нагло меня рассматривает. Я отвечаю ему тем же: высокий,  в потрепанном тулупе грязно-серого цвета, лицо узкое, на голове шапка, натянутая на самые глаза, цвета которых не различить, как и подробных черт. Одежда потрепанная, джинсы в каких-то пятнах, но дорогие, как и ботинки, и кожаные перчатки. Нет, этот мужик явно не бомж, но одет весьма странно. А может журналист замаскированный? Что им стоит и адресок выпросить у щедрого на истории Федьки. Номер же раздобыли. А этот стоит спокойно, плечом подперев угол лифта, не торопится никуда, хотя запросто может пройти, да хотя бы в лифт. Но он не двигается с места даже после моей вежливой просьбы отойти, чтоб я могла пройти и не задеть его этим колючим чудищем. Сдуваю с лица упавшую прядь и перехватываю его веселый взгляд. И тут я соображаю, что все то время, что я тянула елку, скажем так, в пикантной позе, он стоял и наблюдал за мной. А от мысли, что завтра на всех первых полосах появится моя задница, становится смешно. Папа будет в гневе.

Фыркнув и все еще злясь на Федьку, приволокшего эту проклятую елку  и устроившего мне «веселое» днерожденное утро, отворачиваюсь  от весельчака и наклоняюсь за елью. Ну и пусть глазеет, черт с ним. И плевать, что будет завтра. Сегодня нужно еще разобраться с этим гаденышем, решившим, что я стерплю его выходку.  Дудки! Перехватив широкий ствол, тяну на себя дерево. Но рука соскальзывает, ободрав ладонь. Шиплю от боли, выпустив дерево.

И неожиданно передо мной оказывается смуглое и интересное лицо, с примесью чего-то азиатского: высокие скулы, раскосые глаза, рыжие, что золото. Привлекательное, запоминающееся лицо. А весельчак тем временем берет мою ладонь, рассматривает. И пахнет от него вкусно: ветром и дорогим парфюмом, а еще чуть бензином и костром.

— До свадьбы заживет, – улыбается.

— Это предложение? – изгибаю бровь, не вынимая руки. Ладонь у него шершавая и горячая. — Или на ведьмах нынче не женятся? — язвлю, вспомнив один из заголовков злосчастного интервью Федьки, окольцевавшем ведьмочку в лице меня: укротил, приручил и в постель уложил.

А весельчак сдувает с моего лба непослушную прядку, но не отвечает. Переводит взгляд на елку, макушкой спрятавшуюся в коридоре квартиры.

—  А елка, стало быть, вместо метлы?

— На шабаш опаздываю, – огрызаюсь. А он неожиданно смеется. Тихо, но заразительно, вызывая на моем лице легкую улыбку.

— Хорошо хоть не в окно, — усмехается, даже не подозревая, что меня все еще манит эта чудная идея. А если мне под окошко еще Федьку поставить – настроение враз поднимется. На крайний случай и этот весельчак сойдет. — И где же собираются такие прекрасные ведьмочки? – посмеиваясь, интересуется он.

— Показать? — предлагаю, глядя с вызовом.

— С удовольствием, —  легко соглашается он. — Но сперва я помогу.

— Послушайте, – стараясь быть спокойной, говорю я, высвободив-таки свою руку из его,  — что вам надо, а? Разве я просила вас о помощи? А вы тут стоите весь такой неотразимый, глазеете на мой зад, да еще и издеваетесь. Сенсации хотите? Из первых уст выяснить, какими способами окольцовывают ведьм? — чуть ли не по слогам выговариваю я, уперев руки в бока. — Не выйдет. Хотя нет, напишите, что я для этого засранца особое зельице припасла – пургенчиком называется. Вот как доберусь, сразу опробует любви моей неземной. Нет? Вам такое не нравится? А ничего другого я вам не скажу. Так что проваливайте!

Я выдыхаю, а весельчак, внимательно выслушав мою тираду, хмыкает и отвечает:

— Так ваше средство передвижения путь перегородило.

Нет, он откровенно издевается надо мной: елку ему переступить, как нечего делать, да и к лифту путь свободен.

— Да пожалуйста, – хмыкаю, перехватив елку.

А этот весельчак лишь слегка отступает к лифту, чтоб я его не задела. Вот и проваливай!

Когда я, в конце концов, выволакиваю эту громадину на улицу, я ненавижу весь мир. Кажется, во мне отовсюду торчат иголки – колет и болит даже лицо, ладонь кровит. Ну и как теперь с такой рукой ходить? Да еще как назло поранила левую руку. Ни писать, ни рисовать. А у меня вечером еще занятия.

Только на улице я вспоминаю, что не взяла ключи, а дверь осталась открытой. Дверь могла захлопнуться – я напрочь забыла, поставила ли  замок на защелку. Как же я так?! Паника лихорадочно бьется в висках, добавляет адреналина в кровь, так что по ступенькам я взлетаю, не дождавшись лифта. И словно напарываюсь на преграду.

На ступеньках сидит тот самый весельчак, о котором я успешно забыла, едва тот исчез из поля зрения.  Дверь же моей квартиры прикрыта, а в щели лежит еловая ветка – и когда только отломалась?

Я недоуменно смотрю на незнакомца, а тот пожимает плечами в необъятном тулупе и в своей, сложившейся за наше короткое знакомство, веселой манере произносит:

— Я подумал, что ты могла не прихватить с собой ключи.

И под мои возмущения  — а когда это мы, собственно, на «ты» перешли?! — спокойно встает и уходит вверх по лестнице. А через пару мгновений выше этажом звякают ключи, и хлопает дверь. Сосед? Вот дура. Хотя соседство еще не делает его самым лучшим мужчиной на свете и даже не исключает, что он журналист. И даже если так, то ко мне он уж точно не имеет никакого отношения, иначе так просто не ушел бы.

— Чтоб тебя… – отмахиваюсь я и возвращаюсь в квартиру.

Только приняв душ и сварив кофе, я неожиданно вспоминаю наше столкновение:  представляю себя, пятящуюся задом, и вообще всю картину со стороны, и смеюсь. Злость как рукой снимает. И настроение, пожалуй, повышается на пару градусов.

Так странно, но весельчак занимает все мои мысли, пока я обрабатываю рану на ладони. И пока выметаю из квартиры хвою, и принимаю звонки от подружек и знакомых с поздравлениями. И пока разговариваю с папой и выдумываю тысячу причин, чтобы не ехать на праздничный ужин; и пока объясняю ученице, что не могу сегодня проводить с ней урок, держать в руке кисти оказалось ужасно больно.  Перед глазами то и дело его смуглое лицо с рыжими веселыми глазами. Впрочем, он весь сплошное веселье – от макушки до пяток. И до чертиков раздражал с самой первой минуты.

Под аккомпанемент мыслей о соседе, я не замечаю, как переделываю кучу дел и забываю об утренней выходке Федьки.  И нападки журналистов слегка поутихли.  Не замечаю, как время неумолимо приближается к вечеру и семейному ужину. При мысли, что ужин как обычно превратится в целое торжество с подарками и толпой самых непонятных личностей, хочется сбежать, чтобы никто не нашел. Я даже в прошлом году предложила побег Федьке, так он потом со мной неделю не разговаривал — твердил, что я не ценю своей семьи. Вздохнув, натягиваю маленькое черное платье, взлохмачиваю волосы — те незамедлительно черными волнами рассыпаются по плечам — и отворачиваюсь от собственного отражения. А может не ехать никуда? Папа поймет, да и мама. Выговорит, конечно, что мы редко видимся, но обижаться не станет. А с другой стороны, наверняка  и Федька явится – хороший шанс расставить все точки над «и» прилюдно, раз уж он так возлюбил выставлять жизнь напоказ. У меня уже даже пара мыслишек закралась, как это сделать почувствительнее, чтобы больше не повадно было. Да и этот вечер единственный, когда мы собираемся с родителями вместе с тех пор, как я живу отдельно.