Он понимает.

— Мама умерла, — сипло, на рваном выдохе. И жгучая обида разматывает свои ядовитые кольца. Ему сообщили тогда, по телефону? Я помню, как изменился его взгляд: стал жестким, ледяным. Но подо льдом таились живые эмоции. Они ярились, норовя выплеснуться наружу. Чем? Помню, как запнулась на этом его взгляде и не смогла пошевелиться. Даже после его ухода я еще долго стояла в распахнутых настежь дверях, не веря в произошедшее. А он…он ничего не сказал. Не позволил…не дал мне шанса быть с ним рядом, когда ему это было нужно. Или нет? С чего я вообще решила, что нужна была ему? Я, а не его жена? От мысли о той женщине горечь оседает на языке, и тошнота застревает в горле.

— Марусь, — Игорь притягивает меня, вжимая в свою широкую спину, одним голосом загоняя поглубже непрошеные мысли. — Расскажи что-нибудь.

— Сказку? — хмыкаю, не сдерживая сарказма в голосе.

— Сказку, — я не вижу его лица, но уверена – он улыбается. — Мне мама всегда на ночь читала. Пока я в училище не поступил. Но даже в общаге, знаешь, я заснуть не мог, пока ее голос не услышу. Пацаны надо мной смеялись.

Он рассказывает о матери, о своей учебе в летном училище, согревает своими воспоминаниями, и губы сами расплываются в улыбке. Ну и кто кого просил сказку рассказать?

Я слушаю тихий голос, короткий смех, обрывающийся тягостным молчанием. А потом снова голос, сорванный, как после долгого крика. И узнаю столько нового, что боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть его откровение. Такое нужное еще пять месяцев назад. И такое болезненное сейчас. Но я слушаю, запоминаю каждое слово. И невольно улыбаюсь его нежности, когда он говорит о семье. Делится, как его старший брат Дима из-за неразделенной любви бросил карьеру в столице и умотал на Алтай рядовым спасателем. И как сам Игорь до одури полюбил горы, заменившие ему утраченную высоту. Вспоминает, как с Саней Зубиным корпел над планом его первого веревочного парка, как придумывал трассы и первым проходил каждую, не единожды балансируя на грани. И я перестаю дышать, когда он говорит об опасности, как о чем-то обыденном. Как будто рисковать жизнью для него – норма. И это пугает до спазмов.

Он замолкает на полуслове, переворачивается на спину и укладывает меня на себя. Щекой устраиваюсь на его груди, пальцами выводя узоры по его футболке, ноги прячу под его, обхватившими, связавшими, чтобы не сбежала. Да я и не собираюсь. Нет сил. Даже возмущаться не хочется, просто наслаждаться тем, что он рядом. И плевать на все. Игорь гладит меня по спине, нежно, а в его груди мерно стучит сильное сердце, убаюкивая.

- Марусь, у меня к тебе просьба, - голос Игоря звучит тихо.

- Угу, - сейчас я, пожалуй, соглашусь на что угодно, лишь бы вот так согреваться в его сильных руках и понимать, как же мне этого не хватало. Все те пять месяцев, что я выжигала из себя все мысли об этом человеке, эмоции, ощущения – мне, оказывается, не доставало его горячего дыхания, сильных рук, будоражащих кровь, его прикосновений. Его не хватало, как бы я себя не обманывала.

- Марусь, что скажешь?

Кажется, я что-то пропустила.

- Для меня это очень важно, - продолжает уговаривать Игорь, поглаживая мои плечи, вдоль позвоночника опускаясь все ниже, задерживается на талии и снова вверх, не позволяя себе переступить одному ему видимую черту. А я не могу понять, чего он от меня хочет. Мне бы только поспать. Спать хочется до одури, а его руки мешают, рождая в теле мягкий огонь, тугим комком скручивающийся в солнечном сплетении. Черт, а ведь он только гладит мою спину! Сон ветром сдуло. Упершись подбородком в грудь Игоря, заглядываю в его напряженное лицо. Вид серьезный, только в глазах цвета золота странный блеск. – Это просто вопрос жизни и смерти.

- Серьезно? – не сдерживаюсь я, изогнув бровь. – Чьей?

- Моей, - покаянно вздыхает Игорь. – Моей счастливой холостяцкой жизни, Марусь. У моей мачехи просто идея фикс женить меня. И стоит мне появиться в пределах ее видимости, как рядом со мной оказывается очередная претендентка на мою фамилию.

- И ты тоже, Брут, - усмехаюсь, наблюдая, как Игорь изгибает в удивлении бровь…

… - Мари, это вопрос жизни и смерти, - канючит Фил, наматывая круги вокруг моего рабочего стола. Мешает, гад, отвлекает. И камни рассыпаются по поверхности, так и не собравшись в узор. Да чтоб тебя, француз чертов! Сколько раз просила не мешать мне, когда я работаю. Нет же, приперся и снова на жизнь жалууется. И зачем я ему только ключи дала? Ох, я тебе устрою, Фил. Вдох-выдох. Откладываю в сторону пинцет, снимаю очки и смотрю на взъерошенного блондина, изображающего молящего кота из Шрека.

- Чьей жизни, Фил? – скептически смотрю на друга.

- Моей, Мари, - вздыхает Фил, зарывшись пальцами в и без того взлохмаченные волосы. – Моей счастливой холостяцкой жизни, Мари.

- Даже так? – откидываюсь на спинку стула, скрестив на груди руки. – Что на этот раз, Фил? Снова перепил и оказался в постели с барышней? Или у твоей новой пассии нашелся защитничек?

- Очень смешно, - кривится Фил. – Только все гораздо хуже.

- Что? – наигранно округляю глаза. – Ты оказался в постели с парнем? Фил, не может быть…

- Мари! – в его голосе звенит ужас. Прыскаю со смеху. – Все гораздо хуже.

- Что, очередная девица-таки охомутала тебя? – продолжаю подтрунивать над другом. Его растроенный и растрепанный вид меня забавляет. Невозможно поверить, что у такого ловеласа, как Фил, может стрястись что-то серьезное. Максимум – очередная его барышня решила окольцевать блондинистого. Впрочем, не в первой. И каждый раз Фил умел состряпать из этого целую драму.

- Отец звонил, - тяжело вздохнув, Фил бухается прямо на пол. Отношения у Фила с семьей непростые. А все потому, что вместо семейного бизнеса Фил выбрал танцы. И надо сказать преуспел, раз уж пять лет танцевал в лучшем шоу-балете Европы. Правда, в последние полгода ему пришлось перекраивать жизнь и карьеру из-за травмы. В этот непростой момент мы и познакомились: Фил тогда бухал по-черному, а я собирала себя по кускам после побега. В общем, отец занятие отпрыска не одобрил, грозился лишить сына наследства, но Филу как-то и не нравится заниматься отцовским бизнесом, к тому же он отчаянно боится высоты и всего, что летает, да и себе на жизнь сам зарабатывает. И неплохо, даже с учетом его рухнувшей карьеры танцора.

И то, что звонок отца не на шутку встревожил Фила, становится ясно по его отчаянию, читающемуся в синих глазах, когда он посмотрел на меня, сидя на полу.

- Что на этот раз, Фил? – я выбираюсь из-за стола, сажусь рядом и он тут же утыкается лицом мне в колени. Разбитый, запутавшийся мальчишка, хотя старше меня на восемь лет.

- Софи, - выдыхает мне в колени. А сам напряжен, как струна. Значит, действительно что-то серьезное. Фил безумно любит свою младшую сестру и если с ней что-то случилось – реальный повод для переживаний.

- Что с Софи, Филипп? – и собственный голос звучит неожиданно глухо.

- Отец решил выдать ее замуж. Замуж, Мари! А ведь ей всего семнадцать! – теперь в его словах отчаяние. А я не сдерживаю усмешки: что ж папаша у них такой повернутый на свадьбе. С сыном не вышло, за дочь взялся. А та, судя по рассказам Фила – девочка творческая, мягкая, не способная пойти против отца. Выходит, нашел-таки родитель слабое место сына. Зачем, интересно?

- Ну и что тут плохого? Иногда девушки хотят замуж, - говорю я и тут же ловлю на себе осуждающий взгляд.

- Софи – художница, Мари! – выдает он так, будто одна его фраза все мне объясняет. Я лишь пожимаю плечом. И что? Какая разница, кто она: художница, модель или просто глупая разрисовщица машин, - замуж хотят все молоденькие девочки. И чем невиннее девочка, тем мечты ее острее, ярче, а их руины тяжелее. – Ей учиться надо, понимаешь? – он резко вскакивает на ноги, меряет шагами кабинет, в один момент заполняя собой все пространство. Энергичный, неудержимый, порывистый. Как его можно приручить? И зачем? Я не понимала его отца. Ведь только такой Фил настоящий, такой он живой. А лишить его самого себя – равносильно смерти. И только смотря на Фила, я понимаю, как мне повезло с отцом. Он никогда не пытался меня сломать, даже когда чуть не свернула себе шею на его байке. Мне тогда пятнадцать было. Мы с матерью поссорились и я рванула в ночь. Отца дома не было, но я знала, где хранятся ключи от его «сапсанчика». Я не знаю, как он оказался тогда на шоссе. Но знаю одно – в ту дождливую ночь я едва не сбила собственного отца. Затормозила, слетела в кювет, отделавшись распоротой ладонью и разорванной одеждой.

- Мари, - озадаченный голос Фила возвращает в реальность. Встряхиваюсь. И к чему вспомнилось? – Ты в порядке? – теперь он сидит напротив меня на корточках, с беспокойством заглядывая в мое лицо.

- Все хорошо, Фил, - поднимаюсь с пола, подхожу к окну, всматриваясь в огни вечернего Мюнхена. – Так что с Софи? Отец поставил тебе условие?

Фил кивает.

- Он прочит Софи в мужья своего пасынка.

Я удивлена. Со сводным братом Фила я знакома шапочно, но и этого хватило, чтобы понять: он типичный маменькин сынок и прожигатель жизни. У него таких, как Софи – вагон и маленькая тележка. А мачеха Фила спит и видит своего сыночка наследником мужа. Да уж, шикарное средство давления. Если конечно, отец Фила все так же понимает, как я.

- Что думаешь делать?

- Жениться, - обреченно выдыхает Фил и мрачно оскаливается.

- Поздравляю, - улыбаюсь я, только криво выходит, видимо, раз Фил морщится. И теребит что-то в пальцах. – Кто невеста?

- Ты.


Глава 5.

5.

Июнь - май.

— Да что ты говоришь?! – смеюсь я, глядя в его абсолютно серьезное лицо. – Не помню, чтобы я соглашалась.

— Сейчас как раз удачный момент, — и протягивает мне кольцо: тонкий золотой ободок с маленьким камушком. Красивое, простое и нереально дорогое.

— Фил, ты часом не падал вниз головой? – хмурюсь.

— Нет, Мари. С головой у меня все в порядке.

— Сильно сомневаюсь, — фыркаю, отворачиваюсь к окну. Дождь тонкими дорожками стекает по стеклу, размывая силуэты домов.

— Мари, послушай, — Фил обнимает за плечи, утыкается в макушку. И мурашки рассыпаются по коже. — Я ничего от тебя не прошу. Все останется по-прежнему.

— По-прежнему? — горечь скользит по горлу, камнем оседает где-то в желудке. – По-прежнему это как, Фил? Ты будешь шляться по бабам, а я терпеливо ждать тебя дома и варить борщи?

— Что, прости? – Фил озадачен. Кажется, ему невдомек мое упорство. Действительно, чего упираться, когда такой завидный жених предлагает себя со всеми потрохами.

— А если ты детей захочешь, Фил?

— Детей? – он отстраняется, разворачивает меня лицом. – Мари, что с тобой?

А я не знаю, все расплывается перед глазами. И тошно. Снова тошно.

— Да в порядке все со мной, — отмахиваюсь, выворачиваюсь из его объятий. Прикрываю глаза. Вдох-выдох. Ничего, я справлюсь. Не впервой. Запрокинув голову, загоняю поглубже слезы. – Ты говоришь, все останется по-прежнему, да?

— Ну да, — кажется, Фил растерян.

— Окей. А если твой отец внуков потребует, что тогда? Будем рожать?

— Брось, Мари, — теперь он злится. – Это же не по-настоящему. Мне главное Софи в академию отправить, а там разберемся. Слышишь, Мари? Или ты мне не веришь?

— Верю, Фил. Тебе верю, — прошлое отпускает понемногу. Оказывается, это больно. Я никогда не думала, что мне когда-нибудь станет больно от этого. Я давно свыклась с мыслью, что не могу иметь детей. Да и не хотела я никогда детей. Замуж никогда нехотела. Что мужики? Видела я вон как Фил баб меняет как перчатки, а Розетта – мужиков. И ничего, счастливы. А дети…еще в приюте я зареклась иметь детей. Какая из меня мать? Нет уж, увольте. И судьба, знаете, штука странная – взяла и облегчила мне жизнь страшным, на первый взгляд, диагнозом. Врачиха тогда все твердила, что маленькая я и ничего не понимаю. Она просто не жила так, как я. Она просто не знает, каково это, когда родная мать оставляет тебя в приюте, где тебя ненавидят только потому, что ты – это ты. «Брошенкой» называют. Лишь потому, что мама у тебя есть, но ты ей не нужна. Тогда я была рада приговору врачей – бесплодие. Тогда я была рада, что у меня нет критических дней и я не маюсь дикими болями, как Ритка. И сексом можно заниматься без опасности залететь. Всюду сплошные плюсы. Если бы не одно «но». Порой бессонными ночами мне до одури хотелось забеременнеть именно от Игоря. Чтобы сейчас во мне жил его ребенок, так похожий на него. Хотелось, чтобы от него осталось хоть что-то. И чтобы это был его сын с такими же яркими янтарными глазами и сумасбродной улыбкой. Такой же красивый и любимый. Но увы. Судьба та еще сука.