Чувствуя спиной пристальный взгляд, иду по коридору мимо раздевалок, где приходится снять верхнюю одежду. У дверей сталкиваюсь с соседом: куртку он снял, оставшись в черной футболке Хенли, темно-синих джинсах и специальных кроссовках, выданных уже здесь на ресепшене. Невольно смотрю в пол: я тоже в таких. Черные с ядовито-зелеными шнурками и в тон им самолетами на боках.

— Спецзаказ, — поясняет сосед, демонстрируя мне самолеты-копии моих. — Зуб с детства на самолетах помешан. А эти еще и светятся в темноте. Хотя, — чешет затылок, — до сих пор не въезжаю, на кой им светиться, если темноты в парке не бывает.

— Зато детишки наверняка в восторге, — подмечаю, пошевелив носками кроссовок.

— О да, — протягивает весело. — У моего приятеля племянниц не вытащишь отсюда. Мне иногда кажется, через пару месяцев они и семиметровки покорят.

И я улыбаюсь, живо представив себе своих сестер, которые тоже только и грезят этим парком: троллеями, подвесными мостами, канатными дорогами и прочей фигней. Удивляюсь, как они меня до сих пор сюда не затащили. А ведь пытались. Папа спас. Он у меня такой: сказал, как отрезал. Малявки его побаиваются и пока не осмелели, чтобы возражать или, упаси боги, ослушаться. Мама лишь посмеивается, наблюдая за ними. А я ловлю себя на мысли, что не хватает отцу парочки собственных карапузов.

— Я смотрю, ты в теме, — подмигивает сосед. И я невольно заражаюсь его весельем.

— У меня сестрицы те еще экстремалки, — принимаю его «подачу». — Для них самая настоящая катастрофа, когда мама отменяет им «пятницу по-самурайски». Это значит, никаких парков, трасс, роликов, велосипедов и картов.

Сосед хмыкает понимающе. И делится, как племянницы его друга первыми прошли самую сложную детскую трассу еще до открытия этого парка. Но это большой-большой секрет. И прикладывает указательный палец к губам, призывая меня молчать.

— Ты здесь уже бывал? — сымитировав запирание секрета под замок, спрашиваю.

— Ага. Шурик пару месяцев назад новую трассу открыл: точная копия нутра самолета. Еще не видел, — и в предвкушении потирает руки, будто у него глаза на ладонях.

— И давно ты с Зубиным-старшим знаком? — задаю вертевшийся на языке еще с улицы вопрос.

— Давно, — чуть призадумавшись. Пытается подсчитать, видимо, но отделывается лаконичным и неопределенным. Понимай, как хочешь. — Идем, — вдруг берет меня за руку и уводит в противоположную от входа в зал сторону.

— А…

— Увидишь, — перебивает на полуслове.

Фыркаю недовольно, но кто меня слушает, ведет вот за собой, переплетя пальцы. А ладонь у него горячая и сильная. Кожа шершавая, щекочет, рождая табун мурашек. Я смотрю, как переплетены наши пальцы: смуглые его с красивыми ухоженными ногтями и тонкие белые мои. Странное ощущение правильности поселяется внутри, что не хочется их расцеплять. И я позволяю себе рассмотреть своего соседа поближе, пока он отвлечен на дорогу; выискиваю новые, едва уловимые черты. Руку протяни, коснуться можно его острой скулы с белесым штрихом шрама; его темной щетины, совсем короткой и наверняка колкой, как и он сам; тонкой венки на виске, выстукивающей пульс, или попробовать разгладить паутинку морщинок у рыжих, что золото, глаз. Провести подушечкой пальца по горбинке на носу и ниже по изогнутым в полуулыбке губам, изучая. И жажда прикосновения нестерпима, что мне приходится сжать кулак и спрятать его в карман джинсов.

И тут же оказываюсь пойманной с поличным.

— Любопытной Марусе нос определенно не дорог, — и, щелкнув меня по кончику носа, вталкивает в распахнутую дверь.

Сгорая от стыда и глотая возмущения с намерением высказаться, когда мне дадут отдышаться, торопливо иду впереди, но сосед перехватывает мою ладонь, и я вдруг остро понимаю, что мне не хватало его руки эти считанные мгновения. Щеки пылают и наверняка уже красные, что помидор. Но деваться некуда. Короткий коридор, лестница, снова дверь, коридор и лестница, пролет за пролетом. Марш-бросок просто. Я успеваю запыхаться  и заподозрить неладное: куда мы так высоко взбираемся? Где-то на задворках сознание ворочается липкий противный страх, но мягкий голос соседа не дает ему вылезти наружу. И я цепляюсь за него. Выдыхаю, когда мы останавливаемся у черной двери. И судя по тому, что соседушка мой никуда меня больше не тянет – мы достигли конечного пункта. Ура! Теперь можно и побушевать, а то распоясался мой безымянный сосед, спасу нет. И ничего, что я сама ему навязалась – терпеть его наглость я не намерена.

— Знаешь что, — начинаю, уперев руки в бока.

— Игорь, — снова бесцеремонно перебивает меня этот наглец.

— И? — надо же! Они соизволят именем обзавестись. А мне и без него неплохо: выбросить из головы проще. Хотя куда уж «проще», с такими-то внешними данными он мне покоя точно не даст. Как минимум во сне, а как максимум… И чувствуя, как щеки снова начинают гореть, запихиваю свою фантазию в самый дальний угол сознания. Разбушевалась она не на шутку с этим соседом, зараза. — С чего вдруг?

— Имя располагает партнера к доверию, Марусечка, — совершенно серьезно отвечает сосед Игорь. И не дав опомниться, выводит на площадку, притаившуюся за черной дверью. Но стоит мне шагнуть за порог, как я отшатываюсь назад. Бежать! И как можно быстрее!


Глава 3.

3. Декабрь.


Зажмуриться и дышать. Медленно, контролируя каждый вдох. Отвратительная слабость парализует мышцы, в животе растет и ширится здоровенный булыжник, а фантазия уже подкидывает «прекрасные» картинки будущей встречи с высотой. Ладони холодеют и дыхание сбивается. Паника холодным потом стекает по спине. Назад. Всего один шаг. Бежать. Но я не могу. Дрожь расползается по телу, судорогами выкручивает мышцы. Стискиваю зубы до скрежета, до боли сжимаю пальцы. И дышу. Ничего не случится. Под ногами твердая поверхность. Надо просто не смотреть вниз. Не смотреть вниз. Я открываю глаза с осторожностью канатоходца. И сталкиваюсь с внимательным лицом соседа. Он не весел. В прищуренных глазах тревога.

— Тебе плохо? — спрашивает, уверенными движениями ощупывая меня и сжав запястье. Пульс проверяет, что ли? И, похоже, ему не нравится услышанное. Качает головой. — Что с тобой, Маруся? — и беспокойство в голосе самое настоящее. Сглатываю.

— Все в порядке, — и натягиваю на лицо улыбку. Игорь не верит – сомнение читается в его янтарных глазах – но принимает мой ответ. И облегчение расслабляет мышцы. Все будет хорошо. Не хватало еще, чтобы он прознал о моем страхе. Никто не в курсе и ему незачем. Главное, пережить этот вечер и побыстрее убраться с этой верхотуры.

Но у моего соседа, похоже, совсем другие планы. Хотя в быстроте сокращения высоты его выбор потрясен. Причем настолько, что у меня краски схлынивают с лица. И мороз пробирает дрожью.

— Будет эффектно, — улыбается Игорь. И глаза его светятся диким огнем эйфории. И адреналин наверняка заглушает все доводы разума. Со мной такое бывало, только без высоты. С ней у нас особые отношения. Я избегаю ее, а она не раскрывает мне свои объятия. Но сегодня, кажется, придется нарушить наш негласный договор. — Поразишь своих друзей в самое сердце, — а сейчас в тоне насмешка. Она отвлекает от тревожных мыслей, дает короткую передышку.

— Каких друзей? — хрипло от страха.

— Тех, что сейчас наверняка не верят Ивану, что ты пришла.

И позволяет мне увидеть пеструю стаю девушек и парней, далеко внизу под всем этим веревочным безобразием. Я не подхожу к парапету, даже с места не двигаюсь, но в некоторых голосах узнаю тех, с кем встречаться не захотела бы даже под угрозой смерти. Что они здесь делают?

— А как же юбилей парка? — спрашиваю задумчиво, соображая, что Ванька меня обманул. Хитростью заманил на вечер встреч выпускников интерната, где я провела пять лет своей жизни. Зубин собрал всю нашу группу. Он-то всегда был душой компании, а я не дружила ни с кем, кроме него. К чему это все? Да еще именно сегодня?

— Я так и подумал, что ты не горишь желанием с ними встречаться, — голос Игоря выдергивает из оцепенения. — Я оказался прав, — с грустью. — Тогда предлагаю побег. Они  не узнают, а вечер длинный.

— Дудки, — выдыхаю, сжав кулаки. — Эффектно, говоришь? — ощупывая снаряжение.

— И безопасно, — каким-то седьмым чувством почуяв, от чего я так напряжена, добавляет Игорь. Киваю. — Все будет хорошо. Я буду  с тобой и не отпущу.

Я лишь киваю, уже мало что соображая. Все куда-то улетучивается, остается лишь безумный коктейль из любопытства, отчаяния и влечения. Невесть откуда взявшееся желание верить Игорю, кем бы он ни был. И полное отсутствие страха. Ни перед Игорем, точными движениями упаковывающим меня в специальное снаряжение, ощупывающим, затягивающим узлы. Ни перед теми, кто стоит внизу и уже не сводит глаз с нас. Ни перед высотой, которая вдруг поманила. Я не боюсь, слушая вполуха голос Игоря, ощущая его крепкие руки и как в тумане наблюдая, как он защелкивает карабины, сцепляя нас. Страха нет, даже когда мы стоим на краю площадки. Только предвкушение и сногсшибательное чувство близости, опаляющее шею горячим мужским дыханием.

И хриплый шепот:

— Не бойся, я с тобой…

И шаг в бездну. А потом внезапно разрушивший все преграды дикий, сковывающий тело страх. И дрожь, паника. И мой крик, сорвавшийся на хрип. Зажмуриться, сжаться. А потом пальцы в волосах, больно потянувшие назад, запрокидывая голову. И жаркий шепот в самое ухо:

— Смотри! Ну же!

Я распахиваю глаза, все это время крепко зажмуренные, и что-то сдвигается у меня внутри, закручивается, и сердце радостно рвется в груди. Я парю! И вокруг призрачной дымкой кружат звезды. И в этом золотистом вихре нет больше ничего, кроме сильных рук, обхватывающих меня за талию, хриплого смеха над головой и пьянящего ощущения невесомости.

Вот она — моя персональная свобода. Дурманящая, пахнущая безумием и мужчиной рядом. Захватывающая, которую хочется испытать снова и снова. Получить в свое безраздельное владение, поселить в одинокой душе и ни с кем не делиться, разве что с тем, кто ее подарил. Теперь я понимаю близняшек, сходящих с ума от этого места.

Я прихожу в себя уже на земле, вернее, еще на одной площадке, когда с меня снимают снаряжение. Я мечтательно улыбаюсь, задирая голову и всматриваясь в черты площадки, откуда мы упали. И дух захватывает – еще несколько секунд назад мы стояли там, наверху. А теперь мы покорили бездну. Я покорила высоту и собственный страх, даже не заметив, как мы съехали вниз. А в воздухе парка до сих пор кружат невесомые звезды.

Кто-то рядом восторженно присвистывает.

Наперебой восхищаются разные голоса:

— Офигеть! Вот это шоу!

— Какая красотища!

— Вот это полет, я понимаю! Фантастика!

— Высший пилотаж, Гроза! Ошалеть можно!

Я опускаю голову. Рыжие глаза смотрят внимательно и несколько настороженно.

— Кто ты? – осторожно спрашиваю я, зачарованно всматриваясь в его смуглое лицо.

— Познакомимся заново? – усмехается он. — Игорь, твой сосед.

— Ты волшебник, да? – не унимаюсь я. А еще очень хочется прикоснуться к нему. Узнать, каков он наощупь. Здесь, на земле. — А может, ты Бог? Властелин высоты?

— С днем рождения, Маруся, — вместо ответа и протягивает на ладони золотистую звездочку. Я касаюсь ее кончиками пальцев: мягкая и теплая, как широкая ладонь, что держит ее. Поднимаю взгляд на Игоря, широко улыбающегося. И поражаюсь тому, как он как-то в один миг становится похож на мальчишку. И это настолько неожиданно, что я не удерживаюсь и касаюсь его губ губами.

А он отстраняется, смерив меня насмешливым и немного удивленным  взглядом. И  я чувствую, как снова краснею. Дура, что я себе вообразила?! Это ж надо такое придумать – лезть с поцелуями к малознакомому мужику. Да что со мной такое, в самом деле? Становится невыносимо стыдно и желание сбежать отсюда поскорее  зудит в ногах. Я оглядываюсь в поисках пути отхода: вокруг трассы, веревки, в двух шагах затаившийся соседушка, а за спиной – толпа из восторженных выпускников и ни единого способа уйти. Хотя за спиной Игоря дверь заветная виднеется. Да и с площадки можно сигануть – благо не высоко, ничего себе не переломаю. Я прикидываю примерное расстояние до земли с площадки, решив, что туда я доберусь быстрее, и делаю попытку выскользнуть из кольца сильных мужских рук. Но Игорь меня не отпускает, а, наоборот, прижимает к себе так, что становится трудно дышать. И его дикий запах забивается в нос. Скользит по горлу, оставляя привкус горечи; взбудораживает сердце, сбившееся с ритма. Я тихонько вздыхаю, обняв Игоря, и трусь щекой о его футболку.

И вдруг отчетливо понимаю, что Игорь, о котором я не знаю ровным счетом ничего — самый родной и близкий человек.