Я смотрела на нее и с трудом понимала, что она мне говорит. Видела короткую стрижку и слегка вьющиеся крашенные в рубиновый цвет волосы, бирюзовый свитер, очки на цепочке… Такая привычная мама Света, которая всегда врывалась в наш дом, как торнадо, и принималась воспитывать всех, кто попадался ей под руки, включая кота и собаку.

— Я посмотрю.

— Посмотри. Я пока на стол накрываю.

А потом вдруг схватила меня за руку, а в глазах слезы заблестели:

— Он такой потерянный, Жень, такой несчастный. Смотрит на меня, как на чужую тетку. Это ведь пройдет, да? Он же все вспомнит?

— Не знаю, мам. Врач сказал, что нужно время.

— Ты только не гони его, дочка. Будь терпеливой. Не сладко ему пришлось.

А мне сладко? Кто-нибудь спросил — каково мне сейчас? Смотреть на него и вспоминать, как конверт с бумагами мне принес или как за детьми приезжал и внизу сидел, чтоб не видеть меня, как говорил, что я уже не такая, как раньше… как трахал свою Алину, а может быть, и других своих шлюх. Почему никого не волнует каково сейчас мне? Даже мою собственную мать, которая постоянно говорит мне о том, что во время бракоразводного процесса я должна нанять хорошего адвоката и отобрать у мужа все, что мне причитается. И ни в коем случае не быть лохушкой. Если она узнает, что он сейчас у нас, то назовет меня бесхребетным насекомым. Почему они все всаживают нож мне в рану и крутят его там, крутят, пока я не начинаю задыхаться от боли.

— Терпеливой будь. Он ведь отец твоих детей, как никак.

Стиснув зубы постаралась ответить ей спокойно:

— Я постараюсь. Вы же понимаете, что это не так просто сделать после того, что произошло? Мы, вообще-то, разводимся, если вы не забыли.

Слезы в ее глазах как-то мгновенно высохли, и взгляд стал ужасно колючим. Она всегда так реагировала на слово «развод».

— Это затеяла ты, Евгения. Не мой сын. Поэтому не нужно сейчас обвинять его во всех грехах. Я сто раз говорила, что виноваты оба. Разрушать — не строить.

Я не стала с ней спорить, тем более что Лизка уже неслась по коридору со своими рисунками и звонко кричала: «Папа, выходи, посмотри, что я тебе нарисовала!». Мама Света тут же переключилась на нее, увела в детскую.

Я распахнула дверцы шкафа и наклонилась к самой нижней полке. Конечно, у меня были его вещи. Он забрал не все. То, что валялось в стирке, так и осталось здесь.

Помню, как гладила его две рубашки, вытирая слезы, как складывала джинсовые штаны и носки на эту самую нижнюю полку и каждый день давала себе слово, что выкину все это на помойку, но так и не решилась. Достала вещи, по привычке поднесла к лицу, вдыхая аромат порошка, и понесла в ванну, откуда уже не доносился шум воды. Постучала.

— Открыто.

Распахнула дверь. От неожиданности чуть не выронила одежду, потому что мой муж стоял там в одном полотенце и смотрел на свое отражение в зеркале, словно на автомате расчесывая волосы. Я сама не поняла, как уставилась на него. С каким-то маниакальным голодом. Год не видела раздетым и так близко… даже больше. Мне показалось, что он похудел за это время, стал более жилистым. У него всегда было красивое тело. Подтянутое, спортивное, рельефное. Я любила к нему прикасаться. Просто так залезть под футболку или рубашку, провести ладонями по животу или по груди, ощущая упругость и шелковистость кожи, втягивая его запах. Терпкий, мужской и такой родной. Запах, с которым я прожила вместе столько лет, и который все еще не выветрился до конца из моего дома и из моей памяти. Как же сильно я по нему соскучилась. До боли, до какого-то безумного исступления. Мне вдруг невыносимо захотелось обнять Кирилла сзади. Рывком, отчаянно сильно. Очень-очень сильно, чтоб руки заболели. Прислониться щекой к его спине и стоять вот так… словно нет никакого развода, нет мерзостей, сказанных друг другу, нет измены и предательства, ненависти и пропасти между нами. Все просто дурной сон. В глазах предательски запекло. Я даже сделала шаг вперед и тут же остановилась, прижимая одежду к груди. Это все, потому что он слишком близко. Потому что на моей территории и в таком привычном для меня месте, и, конечно же, это дежавю. Сколько раз я вот так приносила ему сюда вещи. Не счесть.

А сколько раз он брал меня здесь… включая воду посильнее, чтоб нас не было слышно. И перед глазами я сама, прижатая голой грудью к кафелю, и он сзади, бешено двигается во мне, опираясь ладонями о стену, кусая за затылок и нашептывая на ухо грязные непристойности вперемешку с пошлыми нежностями и хриплыми стонами. Внутри все скрутилось в тугой узел и потянуло низ живота. До безумия захотелось снова ощутить его ласки. Острый и первобытный голод всплеском хаоса. Я уже забыла, что это такое и что вообще это можно чувствовать… Господи! Зачем я обо всем этом думаю?

Только сейчас вдруг заметила, что Кирилл опустил руку с расческой и смотрит на меня через зеркало. Пристально смотрит. Словно считывает реакцию с моего лица. Кровь прилила к щекам, и я тут же отвела взгляд, положила вещи на стиральную машинку.

— Это то, что ты носил раньше. Осталось в стирке, ты не забрал, а потом было не до этого.

Хотела выйти, но Кирилл вдруг схватил меня за руку, и меня словно подбросило на месте от прикосновения его пальцев. Током по всему телу. Я, кажется, даже вздрогнула.

— Как давно мы не вместе?

Попыталась вырваться, но он не дал, сжал руку сильнее, а у меня участилось дыхание от его близости. Навис надо мной скалой, в глаза смотрит исподлобья, и по щекам капли воды от мокрых волос стекают. Ресницы влажные, от чего кажутся черными и очень длинными. У Лизки точно такие же. И глаза голубые-голубые, пронзительные. Он напряжен так же, как и я, и взгляд тяжелый, лихорадочный. Сам на себя не похож.

— Я, кажется, уже говорила тебе — год. Чуть больше года, — тихо ответила и снова попыталась освободить руку. Боже! Зачем я в это ввязалась? Зачем поехала за ним?

— Ну это официально, как я ушел. А вообще? Я приходил к тебе после?

— Не понимаю, о чем ты. Да, очень редко приходил, но в основном у подъезда дочерей в машине ждал.

— Я не об этом.

— А о чем?

Посмотрел в вырез моего платья долгим взглядом и снова в глаза, чуть прищурившись, и я вижу, как у него верхняя губа слегка подрагивает, и меня ответной взрывной волной по всему телу, заставляя сжаться под этим взглядом. Он не может на меня ТАК смотреть. Это вообще не про этого Кирилла. Это откуда-то из прошлой жизни, где нас только начало трясти от голода друг по другу.

— Совсем не понимаешь?

Опустил взгляд на мои губы, и я невольно отшатнулась назад. Стало невыносимо рядом. Настолько невыносимо, что я испугалась, что сейчас не удержусь и унизительно сама потянусь к его губам.

Кирилл вот так не смотрел на меня настолько давно, что я отвыкла, и теперь у меня начал зашкаливать пульс.

— Не понимаю.

Усмехнулся так нагло, по-мальчишески. И мне показалось, что я стою на том заборе, а он снизу-вверх смотрит, как ветром подол платья развевает, и говорит о том, что видит какого цвета мои трусики.

— Хорошо… перефразирую — когда я трахал тебя в последний раз?

Я выдернула руку и схватилась за дверь, чтобы выйти, но Кирилл потянул дверь на себя, мешая это сделать. А я уже задыхаюсь, и паника от этих эмоций невероятная. Не помню, чтоб он мне вообще это когда-нибудь говорил. Но от этих слов кровь вскипела в венах с бешеной силой.

— Давно, Авдеев. Очень-очень давно. После того как я выставила тебя за дверь, ты больше со мной не… не спал. Я бы этого не позволила. И еще — у тебя нет никакого права говорить мне все это. Ты мне никто. Ясно?! Я, конечно, хочу тебе помочь… но не больше.

Ни одно из моих слов его совершенно не впечатлило, даже бровью не повел. Все так же запястье мое сжимает, только зрачки сузились.

— Значит, теперь это делает кто-то другой?

Не помню, чтобы Кирилл был ревнивым. Разве что когда мы только начали встречаться. И словно лезвием по нервам — да что ты вообще о нем помнишь или знаешь?

— Тебя моя личная жизнь больше не касается. Да ты и не интересовался ею все это время.

Дернула ручку двери, но он все равно не давал выйти.

— Мы ведь еще не развелись, верно?

— Неделю назад ты принес подписанные бумаги. Так что, да, можно сказать, развелись. Кирилл, дай мне выйти. Здесь дети и твоя мама. Не будем устраивать скандал при них.

Словно в ответ на мои слова послышался голос свекрови.

— Так, всем за стол. Борщ остынет.

Теперь я уже яростно дернула дверь и вышла в коридор, невольно сжимая руку там, где ее коснулись его пальцы. Когда вошла на кухню, свекровь многозначительно на меня посмотрела… Обратила внимание на то, что мы застряли вместе в ванной, но я проигнорировала ее взгляд и села за стол рядом с Алисой и Лизой, которая притащила альбом и фломастеры на кухню.

— Что рисуешь?

— Тебя с папой, — сказала она и протянула рисунок мне, но не отдала, — вы здесь помирились и вместе идете в магазин. Видишь, папа тебя за руку держит, чтоб ты не убежала.

Внутри все болезненно сжалось, но я постаралась как можно искренне ей улыбнуться. Моя малышка. Все еще страдает от того, что больше не видит нас вместе. Ей труднее всего. Старшим тоже не просто, но они хотя бы могут понять. Хотя я не обсуждала ни с одной из них причину нашего разрыва. А у Лизы в голове не укладывается, почему отец теперь не живет с нами и встречается с ней только по выходным.

— Очень красиво. Ты у меня умничка.

— У папы, — она отобрала рисунок и ринулась к Кириллу, который как раз зашел в столовую.

— Смотрииии. Это ты и мама. Правда, вы красивые?

Муж взглянул на Лизу и взял из её рук рисунок. Долго рассматривал, вертел и так, и сяк, а потом серьезно изрек:

— Мама красивая, а я так себе. Не очень.

Красивая? Да ты год назад спрашивал у меня, в кого я превратилась?!

— Нет, ты тоже красивый. Самый-самый красивый. Когда вырасту, я выйду за тебя замуж.

Он растерянно усмехнулся, а я не поняла, что тоже улыбаюсь. Никогда не видела его таким. Потом вдруг поняла, что Кириллу вообще довольно сложно сейчас общаться с Лизой, а она, как назло, атаковала его и не отходит ни на шаг.

— Лиза, иди сядь возле бабушки, она тебя покормит.

— Я с папой хочу.

— Лиза! — шикнула на нее Алиса, — ко мне иди. Отстань от папы.

— Не хочууууу. Я с папой хочу.

— Пусть со мной садится, — Кирилл отодвинулся вместе со стулом и посадил Лизу к себе на колени. Я медленно выдохнула, чувствуя, как покалывает затылок и бешено бьется сердце от всего происходящего. Раньше мой муж был более сдержан с детьми. Точнее, у него и времени особо на них не было. Он, конечно, старался, но случалось это далеко не часто. Надо поговорить с ним, чтоб не давал ложных надежд. Уйдет, а мне потом ее успокаивать и в тысячный раз объяснять, почему он не с нами, и что больше жить здесь не будет.

Свекровь тут же засуетилась, расставляя тарелки. И в ее суете чувствовался и страх, и какая-то нервная радость.

— Кир, я вроде приготовила все, что ты любишь. Если что не так, я в следующий раз по-другому сделаю.

Она поставила тарелку и смотрела то на меня, то на сына.

— Вы… не волнуйтесь, — он откашлялся, — ты не волнуйся. Я неделю на больничных харчах продержался, так что у меня теперь от одного запаха домашнего борща желудок в трубочку сворачивается.

Напряжение потрескивало в воздухе, и я физически его ощущала каждой порой. Я ковырялась ложкой в тарелке, старшие дети тоже тревожно поглядывали то на меня, то на своего отца. А он быстро и с аппетитом поглощал содержимое тарелок, отламывал хлеб. Действительно, проголодался. Вспомнила, как могла смотреть как он ест, подперев подбородок, и умиляться тому, что ему вкусно то, что я приготовила.

— Безумно вкусно. Ммммм. Я уверен, что все это ужасно любил. Вот прям уверен.

Хитрая сволочь и подхалим. Он точно ничего не помнит? Свекровь довольно улыбалась, разрумянилась. Мне казалось, она вот-вот расплачется. А где-то внутри начал подниматься протест. Я не хотела, чтоб он сидел на нашей кухне, звенел ложкой, прижимал к себе Лизу и вел себя так, словно он здесь желанный гость. Пусть уходит. Пусть валит к своей суке Алине или кого он там трахал последнее время? Он же с ней, вроде, был. Вот пусть уматывает. Пусть она ему сопли подтирает и помогает все вспомнить. Я не хочу ощущать эту противную радость, не хочу пожирать его взглядом, не хочу, чтоб дети на что-то надеялись.

Божееее, кому я лгу? Да, я хочу. Я до дикости всего этого хочу. Назад, в наше прошлое, в то время, когда вот этот ужин за столом был чем-то обыденным. Хочу его в этой комнате и за этим столом… И именно поэтому мне настолько страшно, что хочется заорать, чтоб убирался немедленно. Я год себя склеивала. Проклятый, чертовый год я сшивала себя из кусков и осколков. И совсем не для того, чтобы сейчас все швы разошлись.