Потом кольцо на пальце у нее заметил и такое разочарование почувствовал, аж скулы свело. Везет же некоторым…

Оказалось, что везет именно мне. Сомнительное везение, конечно, но я даже почти не удивился, когда незнакомка сказала, что она моя жена. Я ощутил какую-то волну бешеного триумфа. Значит, просто почувствовал. Издалека ее узнал. Как говорят, сердцем? Романтик из меня хреновый, но к ней потянуло мгновенно. Может, это и звучит сопливо, но черт его знает, что было бы не сопливо в этой ситуации, когда ты ни черта не помнишь и тебя тянет к незнакомке на улице, а потом оказывается, что она твоя жена. В этом есть идиотская мистика, верно?

Только она мне не рада. Да и не просто не рада, она явно меня ненавидит так люто, что я эту ненависть физически ощутил, кожей. Голова опять разболелась от желания что-то вспомнить, но проклятая шторка была сорвана и под ней опять белела еще одна теперь уже с женским силуэтом за ней.

Я смотрел Жене вслед, когда шла по тропинке в сторону больницы, и думал о том, каким кретином нужно было быть, чтоб с ней развестись. Но вполне возможно, это было её решение, и я все же не сволочь, а обычный неудачник, которого бросила жена. «Женя… Евгения… Не знаю, нравится мне её имя или нет. А вот Снежинка ей бы подошло. Интересно, это я её так называл? Подарок от меня или от хахаля какого-то?». Я был ревнивым мужем? Вообще, это поразительно, как только человек начинает что-то или кого-то считать своим, то он уже не готов этим ни с кем делиться. Я так точно. Жена — это определенно синоним слова «МОЯ». О каком разводе она там говорила? Чушь собачья. Мы еще этот момент обсудим.


Через пару часов, после того как я подписал у врача кучу всяких бумаг, Верочка с грустью смотрела, как мы с Женей уходим из больницы, как идем к воротам. На крыльце Сева попыхивал сигаретой, таки достал где-то курево хитрец — он подмигнул мне и махнул мне рукой. Я ему номер телефона оставил на всякий. Мало ли, вдруг захочет пообщаться, в столице проездом будет. Мне теперь надо беречь своих знакомых, собирать заново. В прошлом у меня с ними дефицит образовался однозначно.

* * *

Я чувствовал себя как больной пес, которого забрали из приюта на передержку. Смотрел, как она голову от меня отворачивает и старается сделать вид, что я пустое место, и злиться начинал. И нервничал. Ужасно нервничал, потому что узнал о дочерях, о маме. Я же не знаю их совсем. Но врач оказался прав, глубокого негатива я не испытал. Наоборот, когда лицо дочки на дисплее увидел, сердце как-то болезненно защемило и радость внутри появилась непередаваемая. Башка-то конечно не помнит, но, оказывается, ощущения все равно где-то в глубине сердца остаются, и сейчас оно дергалось от одной мысли, что увижу их. Трое! Охренеть! Я вообще умею обращаться с детьми? Притом со своими. Ладно старшие, а той, что пять? И мама. Моя мама, которую я не помню. Появилось трусливое желание спрыгнуть на ближайшей станции и бежать куда глаза глядят. К чертям подальше отсюда, пока мысли в кучу не соберутся и за шторкой хотя бы лица появятся, а не туман проклятый и одни тени.

Черт его знает, каким я отцом был, пусть Женя и говорила, что дети меня любят…

Я снова нащупал в кармане пуговицу и повертел её в пальцах. Хотел у жены спросить, помнит ли она у меня такую, но в этот момент ей позвонили. Она почему-то разнервничалась, трубку рукой прикрыла, чтоб я не слышал, кто на том конце провода.

— Да, все в порядке. Мы домой едем. Нет, я не злюсь. Послушай, давай поговорим об этом позже, хорошо? Да. Рядом. Черт, ну почему ты сейчас все передергиваешь? Нет, не поэтому, а потому что мне неудобно говорить об этом здесь. Я позвоню тебе вечером. Точно позвоню. Обещаю, — бросила на меня взволнованный взгляд и сунула сотовый в карман.

— Я вижу, за год многое изменилось, да?

— Очень многое.

Она чуть прищурила свои великолепные зеленые глаза, а мне захотелось забрать у нее телефон и позвонить тому типу, с которым она говорила, чтобы сказать, что вечером она ему не позвонит, и чтоб вообще забыл её номер, она замужем.

— Кстати, тебя это не беспокоило, — подчеркнула она, — так как у тебя тоже многое изменилось.

— Что значит, у меня многое изменилось? Что именно?

— Ну, ты жил своей личной жизнью. Женщины, друзья. Думаю, тебе расскажет твой друг Олег. Можешь позвонить ему, я дам номер.

Теперь я отвел глаза сам. Значит, сволочью все же был, потому что в её словах мелькала скрытая горечь и взгляд такой… я там боль увидел. Тщательно спрятанную, зарытую так глубоко, что она сама почти её не чувствует или чувствует? Ведь приехала ко мне именно она…

— Слишком много информации для меня. Потом позвоню, — резко заболело в висках, и я поморщился.

— Анальгин могу дать, если сильно болит.

— К черту! Я и так пропитался лекарствами, как наркоман или старик, мне уже кладбищем от них воняет, — а потом повернулся к ней, схватил за руку и тихо сказал, — ты знаешь, я понимаю, что мы не жили вместе год и что ты считаешь меня козлом, что, возможно, так считают и мои дети. Может, я и правда козел, но я, мать твою, ни хрена не помню. Не обязательно быть стервой и тыкать меня в это дерьмо. Дай мне со всем разобраться. Я, блядь, как новорождённый, и хочу понимать, что здесь происходит. Кто я такой вообще! Давай ты поненавидишь меня позже, когда я хотя бы что-то вспомню, договорились? Белый флаг.

Ее глаза округлились, и она резко выдохнула, а я сильнее сжал её руку, осознавая, что меня взбесил этот телефонный звонок, осознавая, что способен на такую ярость, а еще почему-то ощущая, что не имею на нее никакого права.

— Ты делаешь мне больно, Кирилл, отпусти.

Разжал пальцы и откинулся на спинку сидения.

— Надо восстановить мой номер телефона. Это возможно?

— Да, если доказать оператору, что ты владелец номера, — ответила она, растирая запястье.

— Сколько стоит доказать что-то оператору? — спросил я и сам не понял, как это вырвалось, словно, всю жизнь только и делал, что давал взятки.

— Не знаю. Для тебя обычно Олег узнавал такие вещи.

— Кто такой этот Олег?

— Твой помощник. Мальчик на побегушках.

Я вытащил проклятую пуговицу и положил ей на ладонь.

— Ты её когда-нибудь видела на мне?

Женя долго рассматривала пуговицу, вертела в пальцах, а я опять как идиот на ее ресницы смотрел и на губу верхнюю, чуть изогнутую и капризную. Перед глазами картинки, как провожу по ней большим пальцем, а потом погружаю его в ее рот. В горле мгновенно пересохло.

— Нет. Не видела. Похоже, с куртки чьей-то, но у тебя такой не было. Хотя… не знаю, Кир, ты мог купить себе тысячу новых курток за этот год.

— А моя машина «БМВ»?

— Да, — она снова смотрела в окно, продолжая растирать запястье, и я опять почувствовал себя уродом.

— Где я жил все это время?

— Квартиру купил в центре города.

— Ясно, — взял ее за запястье, но она выдернула ладонь и спрятала обе руки в карманы, — прости, я вспылил.

— Это ты прости, — неожиданно сказала Женя и сама посмотрела мне в глаза, на этот раз мне опять скулы свело от желания в волосы её зарыться и к себе привлечь. Рассматривать, что там на дне её заводи происходит, — забываю, что не помнишь ничего… Я-то все помню, понимаешь?

Глава 8

Пока мы поднимались в лифте, я видела, как у него над верхней губой выступили капельки пота. Я понятия не имела, что чувствует человек, который не помнит ничего из своего прошлого и ему сообщают о том, что у него есть жена и трое детей. Нет, это не было жалостью. Просто не знала, что делать с этим дальше.

С одной стороны, я хотела отдалиться от него, выстроить между нами стену, а с другой — мне безумно хотелось ему помочь. Глупое желание. Авдеев совершенно не был похож на человека, которому нужна чья-либо помощь. Этот Авдеев. А тот… до определенного момента тот казался мне неотъемлемой частью меня, нуждающейся в моей поддержке — я ошибалась. Он не был моей частью никогда и в поддержке моей нуждался лишь потому, что у меня была буйная фантазия и куча иллюзий на его счет.

Я нажала на кнопку звонка, тут же заливисто залаял Рокки, и дверь немедленно открыли. Дети высыпались на лестничную площадку и повисли на Кирилле. Все трое. От неожиданности его глаза округлились, и он смешно развел руки и растопырил пальцы, не зная, что с ними делать — то ли обнять, то ли оттолкнуть. Рокки вообще чуть разрыв сердца не получил. Он не просто скулил от радости, а у него припадок случился. Прыгал во весь рост и облизывал Кириллу пальцы.

— Девочки, вы помните, что я вам говорила? — строго спросила я, и Алиса тут же разжала объятия, отшатнувшись в сторону, а Маша последовала ее примеру, только Лиза вцепилась моему мужу в ногу и громко вопила:

— Папа вернулся! Папа приехал! На ручки! — протянула к нему растопыренные ладошки и не успокоилась, пока Кирилл не взял её на руки.

— От тебя пахнет лекарствами, и ты лохматый, — сказала она и пригладила его волосы, — я кое-что для тебя нарисовала, хочешь покажу?

Он несколько раз коротко кивнул, продолжая смотреть на детей чуть ошалевшим взглядом, пока я не скомандовала идти в дом. Свекровь тут же запричитала вокруг сына. Кажется, она напрочь забыла, что я ей говорила о его проблеме. Хотя, может, это и к лучшему. А внутри меня творилось что-то страшное. Это безумно трудно передать словами. Какая-то часть меня ликовала, млела от счастья. Я настолько безумно истосковалась по нему. По нему именно здесь, в нашем доме. С нашими детьми. Со мной. Впитывала, как пересохшая губка, его присутствие, запах, голос, звук его имени, которое звучало сейчас так часто, как не звучало здесь целый год.

А другая часть меня покрывалась черной сажей глухой и ядовитой ярости. Встречают его, словно с войны пришел. А ведь на самом деле шлялся неизвестно где и с кем. И если б не эта травма, то даже не позвонил бы. Мысль о том, что Кирилл ездил к какой-то женщине, окончательно отрезвила. Чужой он. Не мой больше. И в доме в этом ненадолго. И в жизнь мою никогда не вернется.

— Ванна здесь. Ты можешь помыться после больницы и дороги. Я принесу полотенце, — он кивнул и закатал рукава несвежей рубашки.

Я зашла в спальню и, прислонившись к двери, медленно выдохнула. Видеть его в доме вот так, в ванной, это… это невыносимо и так… так больно. Словно вернуться в прошлое, которое никогда не повторится. Вернуться и надкусить то самое счастье, а его и нет уже на самом деле.

Иногда человек находится слишком близко. Настолько близко, что начинаешь считать это закономерностью и чем-то само собой разумеющимся. Вроде бы знаешь его как свои пять пальцев и уверен в завтрашнем дне. Только все это иллюзия. Никого мы на самом деле не знаем, кроме самих себя. Люди меняются как по щелчку, они уходят, они вас предают, лгут вам и исчезают из вашей жизни так же просто, как и были рядом.

Я осознала это только тогда, когда мы с Кириллом расстались. Всего лишь за несколько дней до этого я считала подобное невозможным. Я все еще спала у него на плече, гладила ему рубашку, писала дурацкие смски, называла его моим дикобразом из-за постоянно торчащих в разные стороны волос и наивно считала, что он всецело принадлежит мне, что я знаю, о чем он думает, что любит, какое слово скажет в данную минуту, и как на меня посмотрит… Боже, какой же все это бред. Ни черта я о нем не знала.

Он стал чужим настолько быстро, что я и моргнуть глазом не успела. Подушка еще пахла его шампунем, а в шкафу уже не осталось ни одной рубашки. Еще вчера я могла позвонить ему, чтобы спросить, что приготовить на ужин, а сегодня смотрю на его номер телефона и понимаю, что уже никогда этого больше не сделаю. Какой, к черту, второй шанс? Мне до сих пор невыносимо больно. Так больно, что я думать о нем не могу, не то что видеть. И это возвращение в прошлое меня убивает. Оказывается, находиться от него на расстоянии было невероятно мудрым моим решением, и я должна была послушаться Славика. Не ехать никуда. Пусть бы Олег этим занимался или свекровь.

— Женя.

Черт, легка на помине. Выдохнула и открыла дверь спальни. Мама Света, кажется, уже пришла в себя и выглядела немного взбудораженной, но уже так привычно озабоченной обыденными хлопотами и хозяйством. Есть такой тип женщин-наседок, у которых стирка, глажка, уборка и готовка всегда на первом месте. В мире может настать апокалипсис, и они его встретят со сковородкой в руках и накрахмаленном переднике. Все, что их огорчит во внезапно наступившем конце света — это повсеместный бардак и отсутствие чистящих средств в магазинах.

— Жень, глянь в шкафу, может, остались Киркины вещи? Он же не все забрал? Что-то да должно было заваляться, а то эти… ну куда их после душа? Глянь, а?