— Летать будешь? — шепнул, касаясь того же места уже кончиком носа, а пальцам позволяя пробраться под футболку на пояснице, поглаживая ее.

— Буду.

— А грустная почему? — Стас все видит. Всегда. До сих пор. Даша вскинула взгляд на мужа, вздохнула.

— Стас с Тёмой не хотят играть с Мирой. Ей обидно, — постаралась сказать так, чтобы не вызвать у Стаса лишних эмоций. Будто это касалось только их детей. Будто это не было знакомо им самим.

— Я поговорю с ними, — и он сделал вид, что не вызвало, снова потянулся к Даше, боднул своим носом ее нос, легко коснулся губ. — Но вообще это не ее проблема, мы оба это знаем. Они больше теряют. Дураки… — и вроде бы сказал о детях… А сердце сделало кульбит у Даши. Которая давно пережила. Давно отвоевала. Давно все простила и отпустила. Но когда он говорил что-то такое, на мгновение становилась той маленькой девочкой, чьи слезы стоили этих слов. Однозначно стоили.

* * *

— Смотли! Тёма!!! Мама с папой полетели!!! — Мира подорвалась с покрывала, завизжала, захлопала в ладони, с нескрываемым восторгом во взгляде следя за тем, как родительский параплан взмывает ввысь, поймав восходящий поток. Слышит радостный смех оттуда — с неба, и заливается таким же. Представляет, что и она сейчас где-то там — с мамой и папой. Летит, будто птица… — И я так полецу! Пледставляесь? Мама сказала, сколо…

Поворачивается к брату, смотрит по-прежнему с восторгом, но не находит ответного в его взгляде. Он только фыркает, хмыкает, подходит, щелкает по носу младшую…

— Вырасти сначала, дитё…

Говорит снисходительно, возвращается к Стасу, дергает за руку, тащит куда-то прочь, чтобы продолжить их… Взрослые… Недоступные ей… Игры.

Мира же… Сначала смотрит братьям вслед, чувствуя, как еще недавно полные восторга глаза наполняются влагой, начинает сопеть, изо всех сил сдерживая слезы, но не может, потому что они сильней, и обида тоже сильней…

— Эй, Носик! Ты чего? — кулаки тянутся к глазам, но не успевают начать тереть, потому что их перехватывают руки дяди — тоже Тёмы, но другого, доброго, а потом они же забрасывают на плечи. Туда, где почти так же высоко, как в небе… Где еще лучше видно маму с папой, где она и сама будто взмыла ввысь… И дыхание снова перехватывает, но теперь от восторга…

— Давай руки. Летать будем… — Артем сначала аккуратно снимает со своих волос ее правую ладошку, помогая ухватиться за большой палец, потом левую, разводит их, насколько позволяет размах пока маленьких, еще совсем детских, крыльев, потом делает один шаг, второй, третий…

— Тём! Осторожно только, не упадите! — слышит оклик Лили, немного встревоженный, но не категорично воспрещающий. Значит, можно шалить. Кричит: «так точно!», и ускоряет шаг. — Держись, Носик, включаем четвертую! — отмечает, как с его ускоряющимся шагом сначала учащается дыхание забывшей о слезах Миры, а потом и вовсе выплескивается смехом и повизгиванием. Смотрит под ноги, несется к обрыву, и сам чувствует себя немного парапланом, который пытается поймать свой ветер, бежит, разгоняясь, надувая купол, становясь все сильней… Тормозит за несколько метров до, вскидывает взгляд и слышит…

Счастливый визг — на небе и над головой.

Двух Носиков. Самых смелых. Самых сильных. Самых-самых.

— Я птица, мама!!! Я птица, папа!!! — детский крик над самым ухом…

— Я птица, Стас!!! — и взрослый с неба.

Делает резкий поворот, чтобы бежать теперь уже вдоль обрыва, вслед за настоящим парапланом, который наклоняется, перестраивается на новую высоту, набирает скорость… И Даша отрывает руки от ремней, за которые усиленно цеплялась, разводит их по сторонам, как крылья… Как Мира… Как когда-то…

— Птица, Дашка. Ты птица… — а стоит Стасу ответить, как она снова залилась смехом. Сумасшедшим и заразительным. Самым искренним за всю жизнь.

Неповторимым смехом девочки, никогда не ждавшей подвигов в свою честь, но готовой совершать их ради тех, кого она отчаянно любит…..

Девочки, отвоевавшей свое счастье, так ни разу и не взяв в руки оружие.

КОНЕЦ