Рукевич произвёл на Бахметьева весьма сильное впечатление. У пятидесятипятилетнего генерала была непростая судьба. На Кавказ он попал семнадцатилетним юношей в 1832 году. За участие в польском восстании Аполлинария Фомича приговорили к расстрелу, который заменили ссылкой. Прослужив семь лет рядовым, Рукевич был произведён в прапорщики, потом он стал бригадным адъютантом, адъютантом князя Барятинского, а в 1863 году уже командовал полком. И вот ныне Рукевич был произведён в генералы с назначением помощником начальника двадцать первой пехотной дивизии генерала Геймана. Это и послужило причиной его отъезда. Столь суровые жизненные испытания не могли не сказаться на его характере, но среди сослуживцев он снискал себе репутацию человека строгого, но справедливого.

Бахметьев с некой долей благоговения перед Рукевичем про себя отметил, что ему с его происхождением и состоянием, вряд ли когда-нибудь удастся снискать подобное уважение. Аполлинарий Фомич являлся образцом военного офицера и, вспоминая, восторженные отзывы Вершинина о нём, Георгий Алексеевич, нынче был склонен с ним согласиться. Ужин прошёл в весьма дружественной и непринуждённой обстановке. Рукевич пообещал напоследок поспособствовать знакомству своего восприемника с местным обществом и пожелал тому не уронить чести полка.

В свою очередь Георгий Алексеевич пообещал сделать для того все возможное и невозможное. Неудивительно, что Аполлинарий Фомич, упомянул честь полка, ведь полковники тридцати лет отроду встречались не так уж часто, и не могли не вызвать подозрения. От того и принимая у себя графа Бахметьева, Рукевич не мог отделаться от мысли, что именно служба в Главном штабе помогла сделать тому столь головокружительную карьеру, а о боевых заслугах тут говорить не приходится.

Глава 37

Наутро следующего дня весь полк в составе трёх батальонов выстроился на плацу, дабы поприветствовать нового командира. Бахметьев в сопровождении Рукевича и старших офицеров штаба обошёл строй, вглядываясь в лица рядовых и унтер-офицеров. По его непроницаемому виду невозможно было понять, о чем он думает в сей момент. А думал Георгий Алексеевич о том, что на плечи его ложится огромная ответственность за всех этих людей, что нынче замерли в ожидании команды «Вольно!», думал о том, что, возможно, не готов к тому, чтобы эту самую ответственность на себя принять. Но ничего уже нельзя было переменить, отказываться надобно было в Петербурге, когда ему прочили это назначение, а не нынче, тем более что Рукевич назавтра уезжал и ждать дольше уже не мог, поскольку его самого ожидали на новом месте службы.

— Вольно! — скомандовал Георгий Алексеевич.

И тотчас команда была подхвачена батальонными командирами, разносясь над строем.

— Разойдись! — понеслось над плацом, и солдаты поспешили укрыться от палящих лучей августовского солнца, что нынче пекло особенно немилосердно.

— Георгий Алексеевич, — обратился к графу Аполлинарий Фомич, — все последние рапорта и приказы собраны у вашего адъютанта. Коли пожелаете ознакомиться…

— Непременно, — излишне поспешно отозвался Бахметьев.

Рукевич едва заметно улыбнулся подобному служебному рвению:

— Вчера я обещал познакомить вас с местным обществом и вот сегодня представился случай. Графиня Добчинская устраивает вечер по случаю моего отъезда, и вы тоже приглашены.

— Неловко, — улыбнулся Бахметьев.

— Отчего же? Чем не повод представить вас? Я за вами коляску пришлю ровно в семь, — тоном, не терпящим возражения, коим привык отдавать приказы, произнёс генерал.

— Я буду готов, — заверил Георгий Алексеевич и, простившись с Рукевичем, направился в штаб.

После полудня, возвращаясь в гостиницу, Бахметьев проезжал мимо красивой усадьбы, немного возвышавшейся над городом. Двухэтажный особняк ослепительно белел среди роскошного парка, приковывая взгляд. Но его внимание привлекла пролётка, остановившаяся перед воротами, ведущими на подъездную аллею, в ожидании привратника. Миловидная женщина лет сорока пяти, может быть чуточку полноватая, но от того не менее очаровательная, восседавшая в коляске, робко улыбнулась и зарделась как девица, перехватив его взгляд. Георгий Алексеевич приподнял фуражку и слегка наклонил голову в молчаливом приветствии. «Видимо, это и есть княгиня Одинцова», — подумалось ему.

Провожая глазами молодого полковника, Евгения Ивановна едва не вывалилась из пролётки, когда ворота все же открылись, и коляска тронулась с места. «Ну, до чего хорош!» — восхищённо вздохнула графиня. Продолжая улыбаться своим мыслям, навеянным нечаянной встречей, madame Добчинская поднялась на крыльцо особняка Одинцовых. Хозяйка дома, заприметив коляску графини из окна своего будуара, поспешила спуститься, дабы поприветствовать нежданную гостью.

— Вера Николавна, вы простите, что я к вам без приглашения, — радушно улыбаясь, поспешила извиниться графиня за своё вторжение.

— Полно вам, Евгения Ивановна. Вы же знаете что здесь вам всегда рады, — успокоила её Вера.

— Я к вам, собственно, по делу, — смутилась madame Добчинская. — Я понимаю, что заранее надо было бы приглашение послать, но вот промедлила и решила сама приехать, дабы лично просить вас быть у меня сегодня вечером.

— Право, мне неудобно, — вздохнула Вера. — Иван Павлович занемог, и не хотелось бы оставлять его одного.

— Аполлинарий Фомич уезжает завтра поутру, — печально заметила Евгения Ивановна, — и мне хотелось бы собрать всех, дабы проводить его, как полагается.

— Поезжай, Вера, — тяжело опираясь на трость, спустился с лестницы князь. — Я бы и сам поехал, да только, боюсь, испорчу вам весь вечер. Катюша за мной присмотрит, — улыбнулся он madame Добчинской.

— Не отказывайтесь, Вера Николавна, — умоляюще посмотрела на молодую княгиню Евгения Ивановна.

— Ну, хорошо, — согласилась Верочка, — я буду. А теперь прошу всех на веранду к чаю, будем пробовать варенье из нашего сада, — улыбнулась она.

Вере не трудно было догадаться, отчего Евгения Ивановна приехала сама в самый последний момент. Напиши она приглашение, княгиня Одинцова бы вежливо отказалась, придумав подобающий случаю предлог, а так отказать в просьбе madame Добчинской было куда сложнее.

Вскоре Евгения Ивановна поспешила проститься с хозяевами усадьбы и отправилась к себе, сославшись на огромное количество дел, что ей предстояло переделать сегодня по случаю, ожидающегося вечера.

Вера поднялась к себе. Идти на вечер к Добчинским совершенно не было желания, но Евгения Ивановна права: негоже было проигнорировать отъезд Рукевича, тем более Вера всегда находила общество Аполлинария Фомича весьма приятным. Так отчего же и не проводить его к новому месту службы?

— Катя! — позвала она горничную, — перебирая наряды в гардеробной.

— Ваше сиятельство, — замерла у дверей Катюша, присев в книксене.

— Я вечером у Добчинских буду, коли Ивану Павловичу худо станет, тотчас меня зовите, — напутствовала она девушку. — Егора за доктором отправь, пока я добираться буду. Впрочем, я сама сейчас ему скажу, — снимая с вешалки платье насыщенного темно-вишнёвого цвета, добавила Вера.

Знакомясь с хозяйкой вечера, граф Бахметьев заметил, что ему уже довелось видеть очаровательную madame Добчинскую нынче днём, но он ошибочно принял её за княгиню Одинцову. Евгения Ивановна звонко рассмеялась в ответ и заверила Георгия Алексеевича, что и с вышеозначенной дамой он сегодня непременно познакомится. Не скрывая материнской гордости, графиня представила полковнику своих дочерей, а Бахметьев едва сдержал тоскливый вздох, тотчас угадав матримониальные устремления.

В целом, общество в Пятигорске было довольно доброжелательное. К тому же, Георгий Алексеевич был приятно удивлён и присутствием некоторых своих петербургских знакомых, приехавших на воды поправить здоровье.

Развлекая девиц Добчинских рассказами о Петербурге, Бахметьев краем глаза уловил какое-то движение у дверей гостиной. По словам хозяйки все давно уже были в сборе за исключением княгини Одинцовой, которая опаздывала к началу вечера. «Видимо, королева местного общества всё же изволила явиться», — иронично хмыкнул граф, ожидая увидеть высокомерную, заносчивую madame.

— Вера Николавна, голубушка, как же я рада, что вы всё же приехали, — устремилась к гостье хозяйка, громко выражая, свой восторг по случаю визита княгини.

Всякий раз, когда ему доводилось слышать «Вера», Георгий Алексеевич невольно искал глазами ту, что знал под этим именем. Сначала ему показалось, что духота, царившая в гостиной, сыграла с ним злую шутку, поскольку на порог комнаты ступила его ожившая ночная грёза, что являлась ему во снах, правда в последнее время всё реже. Но видение не исчезло, стоило прикрыть глаза и открыть их вновь, дабы убедиться, что всё ему лишь привиделось.

То, несомненно, была она — Вера. Её голос, улыбка, глаза, волосы — ошибки быть не могло. Как в тумане, Бахметьев наблюдал, склоняющегося к изящной кисти Вершинина.

— Ваше сиятельство, рад новой встрече, — донеслось до него.

«Ваше сиятельство? — недоумевал он, беззастенчиво разглядывая её со своего места. — Стало быть… Невероятно! Княгиня Одинцова — это Вера!», — выдохнул он. Его Вера!

Вот уже Рукевич спешит приветствовать её, что-то говорит, а она грустно улыбается в ответ, берет Веру под руку и окидывает взглядом довольно большую гостиную Добчинских, словно ищет кого-то. Встретившись глазами с Аполлинарием Фомичем, Бахметьев вздрогнул, это его искал генерал, дабы познакомить с княгиней. Глубоко вздохнув, Георгий Алексеевич постарался придать лицу бесстрастное равнодушное выражение и сам шагнул им навстречу. Вера о чем-то увлечённо говорила с Евгенией Ивановной и не обратила внимания на того, кто остановился перед ней и Рукевичем.

— Вера Николавна, позвольте представить вам нового командира полка, его сиятельство графа Бахметьева, — заговорил генерал.

Вера медленно повернулась и застыла. Улыбка её тотчас погасла. Madame Одинцова бледнела на глазах.

— Pardonnez-moi, — сорвалось с побелевших губ.

Беспомощно оглянувшись вокруг, Вера искала пути к отступлению. «Боже, как же голова кружится! Как мне дурно! Дурно! Я сейчас упаду!» — нарастала паника. Покачнувшись, она невольно вцепилась в рукав мундира Бахметьева.

— Pardonnez-moi, — повторила она. — Позвольте, — уже не думая о приличиях, о том, как то выглядит со стороны, Верочка попыталась обойти его, направляясь к дверям гостиной.

Колени совсем ослабели, ноги отказывались служить, шум в ушах нарастал, и свет мерк перед её взором. «Я падаю!» — была её последняя мысль.

— Боже! — взвизгнула Евгения Ивановна. — Это духота всему виной! Откройте двери на террасу! Лиза, принеси соли, — обернулась она к дочери. — Ваше сиятельство несите её сюда, здесь не так душно, — прошагала она к кушетке около выхода на балкон.

Толпа гостей расступалась перед хозяйкой, с любопытством взирая на графа Бахметьева с его ношей.

Противный запах нашатыря привёл Веру в чувство. Первым, кого она увидела, открыв глаза, был граф Бахметьев.

— Как вы себя чувствуете, ваше сиятельство? — поинтересовался он, ни единым жестом или интонацией не выдав того, что узнал её.

— Благодарю, мне лучше, — приподнялась Вера.

Оглядев любопытные лица гостей madame Добчинской, Вера едва не застонала вслух: «Боже! Какой конфуз! Но неужели Жорж меня не узнал? Впрочем, ничего удивительного, — вздохнула она, присаживаясь на кушетке. — Забыл, наверное, и седмица минуть не успела».

— Вера Николавна, голубушка, как же вы нас напугали, — бестолково засуетилась вокруг, Евгения Ивановна.

— Все хорошо, Евгения Ивановна, — поднялась на ноги Вера. — Мне просто нужен свежий воздух, — попыталась улыбнуться она, не сводя глаз с Бахметьева.

— Позвольте, я помогу вам, — взял её под руку Георгий Алексеевич и едва ли не силой увлёк на террасу.

Остановившись у каменной балюстрады так, чтобы свет из гостиной падал на них, Бахметьев выпустил её руку.

— Простите, ваше сиятельство. Такой конфуз, — отвела глаза Вера. — Вы можете оставить меня здесь, — торопливо добавила она, искренне желая, чтобы именно сейчас он ушёл, позволив ей собраться с мыслями. — Мне, право, неловко… Вы не должны уделять мне столько внимания…

«Боже! Что я несу?!» — в ужасе думала Вера, ощущая, как горло сжимает спазм, и слёзы вот-вот прольются, и ничто не в силах удержать её от того, чтобы позорно разрыдаться прямо у него на глазах.

— Не раньше, чем пойму, что происходит, — тихо отозвался Георгий Алексеевич.

— А что, собственно, происходит? — нервно улыбнулась Верочка. — Мне сделалось дурно. В гостиной было довольно душно.