Положение дел могло бы оставаться таковым и далее, если бы княгине Уваровой, доведённой до отчаяния равнодушием графа не пришло бы в голову объясниться с ним. Объяснение вышло весьма бурным с истерикой и слезами, с упрёками в его бесчувственности и чёрствости. Ольга разрыдалась перед ним, и Бахметьев не устоял.

Сам себе Георгий Алексеевич отдавал полнейший отчёт в том, что не питал к красавице-княгине нежных чувств и связь сия продолжалась скорее от скуки и от нежелания предпринять попытку разорвать отношения, несмотря на то, что в последнее время он стал тяготиться ею.

Княгиня часто страдала приступами ревности, стоило только её любовнику обратить благосклонный взор на сколь-нибудь хорошенькую девицу, тотчас следовала незамедлительная реакция.

Тот последний поцелуй, свидетельницей которого стала Верочка, имел своей целью прекратить очередной поток обвинений в его адрес. Граф попросту закрыл княгине рот тем самым способом, который всегда действовал безотказно. Смех, который услышала Вера из коридора, был следствием бурной истерики, поскольку княгиня нрав имела весьма неуравновешенный и была подвержена частым сменам настроения.

Размышляя о гувернантке, о своих отношениях с княгиней, Бахметьев, все больше склонялся к мысли, что надобно оставить все как есть. Даст Бог, именно Вера положит конец его обременительным отношениям с Ольгой. Хотя, если она не глупа и не желает лишиться своего места, то промолчит и тогда, ничего не изменится, а ему придётся самому изыскать способ порвать с Уваровой.

Вернувшись в свою комнату, Вера мучилась тем же вопросом. Как ей следует поступить? Ежели до встречи с графом, она была уверена, что не станет вмешиваться в дела семейства, то ныне выходило, что интрижка Бахметьева и княгини коснулась и её самой. Предостережение графа более походило на угрозу, и не надобно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он, нисколько не колеблясь, предпримет любые шаги к тому, чтобы удалить её из усадьбы, стоит ей только заикнуться о том, чему она стала свидетельницей.

Оставалось одно — молчать и делать вид, что ничего не случилось. Раздумывая над тем, чем закончилась её случайная встреча с Бахметьевым на галерее, Вера все больше сожалела о своей несдержанности. Ведь теперь невозможно будет скрыть следы ночного происшествия и неизвестно ещё, какое объяснение сочинит граф. Может, ему придёт в голову выставить её безнравственной особой, искавшей встречи с ним, тогда ничто не помешает князю указать ей на дверь. Репутация её в этом случае будет совершенно уничтожена.

Что может быть ужаснее, чем перспектива оказаться на улице без средств, без рекомендаций и без возможности оправдать себя, ибо кто же ей поверит?

Но не только это занимало её. За всю её недолгую жизнь Веру никто никогда не целовал. Только представив себе на мгновение, что было бы, коли она не прервала бы поцелуй столь своеобразным образом, Вера ощутила, как лицо запылало жарким румянцем. И в то же время его равнодушные слова, что она совсем ему неинтересна, весьма больно кольнули в самое сердце.

— Мерзавец! — прошипела девушка, стукнув кулачком по подушке. — Мерзавец! — швырнула она её через всю комнату.

Как он смотрел на неё! Будто она, какое ничтожество, не заслуживающее его сиятельного внимания. От обиды сдавило грудь, горячие слезы хлынули неудержимым потоком. Подобрав с пола подушку, Вера спрятала в ней лицо, стараясь заглушить рыдания. Одна одинёшенька в целом свете, никто не вступится, никто не пожалеет, — всхлипнула девушка.

— Ах! Маменька, зачем же вы оставили меня? — горько шептала Вера, прикусывая уголок подушки.

Наплакавшись вволю, Вера уснула. Утром её разбудила молоденькая горничная. Вера нехотя встала с постели и отправилась в уборную. Она долго плескала холодной водой в лицо, стараясь унять резь в покрасневших и припухших глазах, но все же совсем избавиться от следов ночных слез не удалось.

Аннет заметила её хмурое настроение и попыталась выяснить, что является тому причиной. Вере пришлось солгать. Впрочем, то была не совсем ложь, поскольку она действительно очень расстроилась, когда думала о маменьке. Княжна удивила её, когда вдруг стала из-за стола и ласково обняла за шею гувернантку, пытаясь таким образом выразить своё сочувствие.

Проявление доброты и участия странным образом подействовало на Веру. Глаза вновь вдруг наполнились слезами.

— Не плачьте, — шепнула Аннет. — Пойдёмте лучше гулять, а занятия покамест подождут.

Вера предпочла бы отсидеться в классной комнате и дождаться отъезда графа, а уж потом отправиться на прогулку с княжной, но видя, что её воспитанница не больно-то желает заниматься, уступила.

Георгий Алексеевич в столицу собирался ехать вместе с князем Уваровым. Уварова ожидало заседание Государственного Совета, а Бахметьеву надлежало явиться в штаб, дабы отчитаться о своей последней поездке с инспекцией.

Само собой изменение в его внешнем облике не осталось незамеченным. Граф за завтраком, подшучивая над собой, рассказал о том, что с вечера явно перебрал, и нечаянно выпустил из рук бокал, а когда нашёл его, не заметил, что краешек откололся. Ему захотелось допить вино, что ещё оставалось в графине, и он налил его в разбитый фужер, после чего порезался, когда пытался пить из него. Княгиня попеняла ему на его неосторожность и более о том не упоминали.

Николай Васильевич, отправляясь в столицу, обыкновенно пользовался двуколкой, но уж коли граф был верхом, князь, тоже решил ехать в седле, рассудив, что переменить платье перед заседанием, он всегда успеет в городском особняке. Перемена планов князя немного задержала его и графа в усадьбе. Пока распрягали двуколку, да седлали жеребца, Уваров и Бахметьев ожидали во дворе.

Выйдя из парадного, Вера остановилась в нерешительности. Хмурый взгляд Бахметьева, брошенный на неё из-под ресниц, заставил её покраснеть. При воспоминании об ушедшей ночи, сердце девушки забилось где-то в горле. Но она вскоре сумела взять себя в руки, ибо доброжелательное приветствие Уварова, говорило о том, что князю ничего не известно о её ночных приключениях.

Ольга Михайловна вышла на крыльцо проводить супруга. Аннет устремилась к родителям, стараясь всем своим видом дать понять графу, что вместе они — одно целое, счастливое семейство и ему нет места подле них.

Улучив момент, Георгий Алексеевич остановился за спиной гувернантки и чуть наклонившись, прошептал едва слышно:

— Полагаете, вам все сошло с рук, mademoiselle?

— Разве нет? — не поворачивая головы, парировала Вера.

— Ошибаетесь, mademoiselle, — услышала она за своей спиной. — Я не привык оставаться в долгу.

Вера оглянулась, но граф уже отошёл навстречу конюху, выводившему двух жеребцов из конюшни.

Слова графа не на шутку встревожили её, к тому же Вере показалось, что княгиня как-то странно на неё посмотрела, когда всадники скрылись из виду, и, видимо, даже хотела что-то сказать, но передумала в последний момент, лишь улыбнулась холодно и высокомерно.

От Ольги Михайловны не укрылось ничего из того, что происходило во дворе. Ревность ужалила змеёй. Проводив супруга и любовника, княгиня внимательно присмотрелась к новой гувернантке. Накануне ей показалось, что девица слишком невзрачная и не способна привлечь мужского внимания, но пылающие румянцем нежные щеки и быстрые взгляды, коими обменялись новоиспечённая гувернантка и Бахметьев, заставили её усомниться в верности своего суждения.

Ольге Михайловне пришла в голову мысль, поручить своей горничной проследить за Верочкой, и она, не откладывая своего решения, поспешила в дом, приказав на ходу дворецкому разыскать Варвару и прислать девушку к ней.

«Господи! Во что же я ввязалась?! — удручённо вздыхала Вера, следуя за Анной по тенистой парковой аллее. — Может, стоило принести Бахметьеву извинения, и он бы удовлетворился тем?»

Но голос разума подсказывал, что графу извинений будет недостаточно. Скорее всего, ей стоит ожидать какой-нибудь каверзы от него, и потому стоит быть начеку. Настроение было испорчено окончательно. К тому же после обеда княгиня изъявила желание побеседовать с ней. Войдя в покои княгини, Вера готовилась к худшему. Вот сейчас Уварова объявит, что в её услугах более не нуждаются, и придётся тогда собирать вещи и искать средства, дабы вернуться в Никольск.

Однако вопреки ожиданиям Веры, княгиня встретила её едва ли не ласково. Разлила чай и, придвинув Вере чашку из тончайшего фарфора, принялась расспрашивать о том, как она жила до поступления на службу. Вера рассказала о своей жизни во время обучения в Екатерининском институте, о болезни маменьки, о том, что ей достался в наследство небольшой дом на окраине Никольска.

— И вы вот так оставили ваш дом? Просто уехали и все? — осведомилась Ольга Михайловна.

— Нет-нет. Парфён Игнатьевич обещал присмотреть за всем и все средства, что будут поступать от квартирантов, обещал сохранить для меня.

— Давно ли вы знакомы с господином Тоцким? — прищурилась Уварова, поднося к губам чайную чашку.

— Мне было десять, когда он впервые появился у нас, — ответила девушка. — Я плохо помню, как именно это произошло, — добавила она.

— И что же он всегда оказывал покровительство вам и вашей маменьке? — продолжила расспросы княгиня.

— Парфён Игнатьевич был очень добр к нам. Это он устроил меня в Екатерининский институт и помогал маменьке содержать дом.

— Вера, вы никогда не задавались вопросом, с чего вдруг такая забота о вас от совершенно незнакомого человека? — поинтересовалась Уварова.

— Маменька говорила, что Парфён Игнатьевич хорошо знал папеньку… — задумчиво отозвалась Вера.

— Все это весьма странно. Коли ваш батюшка умер до вашего рождения, где же всё это время был господин Тоцкий, коли он считает себя другом вашей семьи?

— Мне о том неизвестно, — опустила глаза Вера. — Вы хотели бы ещё что-нибудь узнать?

— Нет. Довольно, — поставила на стол чашку княгиня. — Ступайте, Верочка. Аннет поди уже заждалась вас. Удивительно, как скоро вы с ней поладили.

— Анна Николавна — чудесный ребёнок, — искренне улыбнулась Вера. — Она очень наблюдательна, в ней столько живости и желания познавать все новое.

— Надеюсь, вы сможете способствовать тому, чтобы это новое имело для неё хоть сколько-нибудь важное значение в будущем, — отпустила её княгиня.

Глава 5

Князь Уваров из Петербурга вернулся один. После отъезда Бахметьева минула седмица, и тревоги Веры по поводу обещания Георгия Алексеевича поквитаться с ней немного улеглись. За это время у неё с княжной Анной сложился определённый распорядок дня: утром совместный завтрак, потом занятия, включающие в себя письмо, арифметику и иностранные языки, а затем по выбору её воспитанницы либо прогулка в парке, либо совместные чтения. Иногда, ежели погода позволяла прогулку совмещали с чтением. Тогда Анна выбирала книгу и вместе со своей гувернанткой оправлялась к старому пруду в самый укромный уголок парка, в который редко кто заглядывал. Вечером Вера, как правило, докладывала княгине о том, чем занималась днём со своей воспитанницей. Казалось, что княгиня вполне ею довольна, во всяком случае, никаких замечаний она не высказывала.

День, на который пришлись именины княгини, разительно отличался от всех остальных. С самого утра прислуга сновала по парку, расставляя столы и стулья на берегу искусственного пруда. К назначенному часу стали съезжаться гости. Ольга Михайловна принимала поздравления, расположившись в удобном кресле за накрытым к празднику столом. Княгиня была дивно хороша в этот день. Платье насыщенного синего цвета подчёркивало молочную белизну кожи и бездонную глубину голубых глаз. Она беспрестанно поправляла нитку крупного жемчуга — подарок супруга к именинам, привлекая внимание к точёной шейке.

Приглашённых было немного, лишь самые ближайшие соседи и родственники. Приехала и старая княгиня Уварова вместе с дальним родственником Николая Васильевича, пользующимся особым расположением пожилой дамы и повсюду, сопровождавшим её. Это был невзрачный человек лет около тридцати пяти небрежно и даже где-то немного неряшливо одетый. По всему было видно, что Ольга Михайловна не больно-то жаловала кузена супруга, но вынуждена была мириться с его присутствием из-за своей belle-mère (свекровь).

Пётр Родионович, поздравив хозяйку, со скучающим видом прогуливался вдоль накрытых столов в ожидании приглашения садиться. Вера несколько раз ощущала на себе его тяжёлый задумчивый взгляд. Внимание сего господина было настолько ей неприятно, что, несмотря на жаркий июльский день, холодком повеяло по спине.

Старшая сестра Ольги Михайловны Татьяна явилась вместе с дочерями, двумя весьма хорошенькими барышнями на выданье и сыном, бледным юношей шестнадцати лет отроду. Супруг Татьяна Михайловны отставной генерал Епифанов не смог почтить своим присутствием сие благородное собрание, поскольку слёг с приступом подагры. Вместе с женой он передавал изменнице свои поздравления и пожелания, а также извинения по поводу своего отсутствия.