Конечно, Алексею Андреевичу было невдомёк, что весь этот внешний лоск, не что иное, как попытка пустить пыль в глаза. Пустившись в бега после смерти своей тётки, Караулов своим привычкам не изменял. Постепенно он оброс долгами, как днище корабля ракушками, после кругосветного плаванья. Положение его становилось хуже день ото дня. Необходимо было предпринимать какие-нибудь меры, пока многочисленные кредиторы не загнали его в угол.

Совсем отчаявшись, он попытался было вернуться в Покровское, но Майер, всегда его недолюбливавший, позволил ему лишь провести ночь в имении, а поутру выставил племянника покойной княгини Уваровой за ворота усадьбы. Но всё же кое-что ценное из этого визита Пётр Родионович для себя вынес: ему удалось узнать у прислуги, что супругу князя Одинцова, того самого к которому перешло имение зовут Верой Николавной. Не надобно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, куда бабка спрятала от него внучку.

Караулов возликовал. Похоже, судьба, наконец-то, сжалилась над ним, и у него появился шанс, если не подобраться к наследству Уваровых, то хотя бы вернуть себе Покровское, так глупо уплывшее из его рук! Стало быть, путь его лежал в Пятигорск.

Добравшись до курорта, Караулов почти две седмицы не выходил из пансиона, где снял комнату, с помощью Гришки, когда-то оказавшему ему неоценимую услугу, избавив от кузена, князя Уварова, собирая сведения о чете Одинцовых. Ничего утешительного узнать ему не удалось. Одинцовы вели довольно тихий образ жизни, молодая княгиня пользовалась в обществе всеобщей любовью и уважением, офицеры могли только тайно вздыхать о ней, не имея ни малейшего шанса свести более близкое знакомство. «Святая Вера! — кривился Караулов. — Знали бы, что в содержанках была…» Так было до тех пор, пока в Пятигорске не появился его сиятельство граф Бахметьев. Поначалу Караулов испугался его приезда, но довольно быстро смекнул, что в сложившихся обстоятельствах для него всё складывается, как нельзя лучше.

Прощаясь со своим новым пациентом, Куницын пообещал тому ввести его в светское общество Пятигорска, дабы дорогому Петру Родионовичу не было скучно, пока он будет поправлять своё пошатнувшееся здоровье. Алексей Андреевич своё слово сдержал: спустя три дня господин Караулов был представлен графине Добчинской и получил позволение бывать на её званых вечерах.

Глава 41

Наступивший день напомнил обитателям усадьбы, что лето безвозвратно ушло, и наступила ненастная промозглая осень. С ночи небо заволокло низкими серыми тучами, ветер трепал пожелтевшие кроны, вздымая с аллей парка, опавшую листву, и порывы его были столь сильны, что временами в доме дребезжали оконные стёкла. Дождя ещё не было, но было совершенно очевидно, что долго себя ждать, он не заставит.

Отправиться на прогулку в такое ненастье было бы, по меньшей мере, странно, и Вера лишь горестно вздыхала, глядя в окно и переживая о том, что нет никакой возможности послать весточку Георгию о том, что сегодня она не придёт в условленное время к гроту Дианы. Отправить горничную в штаб с запиской для командира полка — самый верный способ известить весь Пятигорск о взаимоотношениях княгини Одинцовой с графом Бахметьевым.

Безрадостные размышления прервал негромкий стук в двери будуара.

— Входи, — отозвалась Вера, безошибочно определив, что обеспокоить её решилась Катерина.

— Вера Николавна, — остановившись на пороге, начала девушка, — меня дворецкий за вами послал. Там человек пришёл. Спрашивает, есть ли какая работа в усадьбе?

— Какой человек? — нахмурилась Верочка.

— Обыкновенный мужик, — пожала плечами Катерина, — да я его и не разглядела толком.

Поначалу Вера думала отослать горничную с отказом, но после передумала. Коли человек пришёл в поисках работы, стало быть, нужда у него имеется. Негоже отказывать в помощи даже не выслушав его.

В передней переминался с ноги на ногу высоченный широкоплечий детина. Завидев княгиню, малый подобострастно поклонился.

— Мне сказали, ты работой интересуешься? — окинув его беглым взглядом, осведомилась Вера.

Одёжа его выглядела хоть и поношенной, но вполне опрятной. Борода аккуратно подстрижена, в общем, впечатления бродяги и разбойника он не производил.

— Ваше сиятельство, не откажите, — совершенно неожиданно для всех детина бухнулся на колени перед княгиней Одинцовой. — Коли бы не нужда, да не горе… — на глаза мужика навернулись слёзы. — Я три года в Евпатории в рыбацкой артели как проклятый батрачил, думал денег каких скоплю, избу справлю, тяте с мамкой помогу, а дружки мои меня обокрали, да и бросили здесь в Пятигорске. Мне бы хоть на дорогу до дому собрать.

— Ты откуда родом будешь? — мягко спросила Верочка, рукой сделав знак подняться.

— Из Тульской губернии, — с готовностью ответил мужик.

— Что делать умеешь? — больше для виду продолжила она расспросы.

— Да я, барыня, все могу. Любая работа мне по плечу: надобно — дров наколю, воды принесу, в плотницком деле разумею.

— Звать-то тебя как? — вздохнула Верочка, размышляя о том, что можно просто дать ему денег и отправить восвояси.

— Григорием, — отозвался мужик и замер в ожидании её решения.

— Сколько тебе надобно, чтобы до дому добраться? — поинтересовалась Верочка.

Мужик обиженно засопел, недобро зыркнув на молодую женщину из-под кустистых бровей:

— Мне, ваше сиятельство, подачки без надобности. Григорий Вакулов — человек честный и зарабатывать привык своим трудом.

— Прости, ежели обидела ненароком, — смутилась Вера. — Коли жалованье лакея тебя устроит, то оставайся. Прохор, — обратилась она к дворецкому, — пристрой его.

— Благодарствую, барыня. Век доброты вашей не забуду, — снова попытался упасть ей в ноги Гришка, но Вера жестом остановила его.

Григорий ей чем-то не понравился, вот только объяснить, чем именно, Вера, пожалуй, не смогла бы. Вернувшись в свои покои, она попыталась было уговорить себя, что поступила по-христиански, что надобно помогать ближнему своему, но безотчётная тревога так её и не покинула. «Странно, что он отказался взять денег, ведь мог бы вернуться домой куда быстрее, хотя может, не пожелал возвращаться с пустыми руками. Впрочем, что мне за дело до того мужика, — попыталась она отмахнуться от назойливых дум, — со своими бы делами разобраться», — вздохнула Верочка.

Рука сама потянулась к верхнему ящику бюро, где в самом низу, под шкатулкой с украшениями лежал конверт без подписи. Она, наверное, уж в сотый раз перечитывала дорогие сердцу строки, и всякий раз душа, будто замирала от пьянящего восторга от того признания, что несли в себе слова, написанные ровным чётким почерком. Не смогла сжечь записку, хотя следовало бы уничтожить сие доказательство супружеской неверности. Заслышав шаги за дверью, Верочка торопливо спрятала письмо в ящик бюро и, поднявшись со стула, отошла к окну, делая вид, что весьма заинтересована происходящим в осеннем парке.

— Вера Николавна, — осмелился заглянуть в комнату Фёдор, камердинер Одинцова, — Иван Павлович просили вас прийти.

— Иду, — бросила тоскливый взгляд на настольные часы Вера.

Минутная стрелка приближалась к двенадцати, а часовая остановилась на двух. Видимо, Георгий уже пришёл к месту встречи, вот только дождаться ему не суждено. Madame Одинцова поспешила вслед за слугой, гадая зачем супругу понадобилось её видеть.

— Верочка, — чуть заметно улыбнулся Одинцов и отослал Федора взмахом руки, — проходи, присаживайся. Мне говорить с тобою надобно.

— О чем, Иван Павлович? — аккуратно присев на краешек софы, поинтересовалась Вера.

Одинцов смерил жену тяжёлым пристальным взглядом:

— У меня сложилось впечатление, что его превосходительство полковник Бахметьев знаком вам довольно давно.

— Вы ошибаетесь, Иван Павлович, — отвела глаза Верочка. — С Георгием Алексеевичем мы познакомились здесь, в Пятигорске у madame Добчинской. Не понимаю, к чему вы расспрашиваете меня о том? — осознав, что, оправдываясь, только укрепит супруга в его подозрениях, вскинула она голову и прямо посмотрела в глаза князю.

— Простите, коли невольно оскорбил вас, — смутился Одинцов. — Мы прожили с вами четыре года и за это время вы ни разу не дали мне повода сомневаться в вашей порядочности, чему, признаться, я очень рад. Мне хотелось бы, чтобы и впредь ваше имя не упоминалось в разного рода скандальных историях. Надеюсь, я ясно выразился.

— Вполне, — поднялась с софы Вера. — Если это всё, о чём вы хотели говорить со мной, я, пожалуй, пойду.

— Конечно, не смею вас задерживать, — отозвался князь. — Одна маленькая просьба. Не могли бы вы послать за Алексеем Андреевичем? Я сегодня неважно чувствую себя.

Вера молча кивнула, устыдившись собственной лжи и поступков. Её муж старый и больной человек, а она обманывает его самым бессовестным образом. Однако, только подумав о том, что правильно было бы написать Георгию и попросить не искать с ней встреч, едва не застонала вслух. Потому как не было страшнее муки: знать, что он рядом и добровольно отказаться от счастия быть с ним. Душа её словно бы разрывалась на две части. Одна её часть требовала незамедлительно порвать с Бахметьевым, другая — кровью обливалась при мыслях о разлуке с тем, кого так и не смогла позабыть за долгих четыре года.

Закусив губу, дабы удержать слёзы, что уже щипали глаза, Верочка поспешила разыскать Егора, вот уже второй год служившего у Одинцовых конюхом и возницей, дабы послать за Куницыным экипаж, но на глаза ей попался Григорий, осматривающий треснувшую раму старинного портрета одного из предков Одинцова, висевшего в холле сразу за передней.

— Григорий, — поманила она его рукой. — Разыщи конюха нашего Егора, пусть сию минуту за доктором выезжает.

— Никак его сиятельству дурно? — полюбопытствовал новый слуга.

— Жаловался на недомогание, — вздохнула Вера, которой хотелось немедля вернуться в свои покои и уж там дать волю слезам, теснившим грудь.

Григорий заторопился на выход. В распахнутую входную дверь стало видно, что дождь всё же начался и его косые струи, сбиваемые порывами сильного ветра, нещадно хлестали уже увядающие в вазонах на крыльце астры. Вере вдруг представилось, что Жорж совершенно один в гроте Дианы смотрит на дождь и, может быть, всё ещё надеется, что она придёт. Картина это столь сильно взволновала её, что она уже хотела окликнуть Григория и сказать, что сама поедет за доктором, с тем, чтобы хоть на минутку забежать в Екатерининский парк и сказать Георгию о том, как сильно любит его. Но все это было решительно невозможно. Пришлось бы придумать правдоподобный предлог для Егора, объяснить, что понадобилось ей в подобное ненастье в городском парке.

Мысли княгини Одинцовой были недалеки от истины. Граф Бахметьев явился к условленному месту свидания немного загодя и ныне, созерцая сплошную завесу дождя, понимал, что был абсолютно прав, предполагая, что Вера не придёт. Да и кому в здравом уме придёт в голову гулять под проливным дождём? Память вернула его в прошлое четырёхлетней давности, в тот самый день, когда он, узнав, что Верочку рассчитали Уваровы, сломя голову, вырвав у нерасторопного возницы поводья, запрыгнул в коляску и отправился искать её под точно таким же проливным дождём. Тогда он нашёл её совершенно промокшую и несчастную у ворот почтовой станции, и с этого самого дня началась их история. Может быть, ещё тогда ему впервые подумалось о том, что в его жизни произошло нечто, что навсегда переменило её.

Ждать далее было бессмысленно, дождь набирал силу с каждой минутой. Подняв воротник сюртука и втянув голову в плечи, Бахметьев шагнул под ледяные струи и торопливо зашагал по скользкой от грязи тропике к выходу из парка. Он приехал верхом, и предстояло ещё добираться до штаба полка. Мелькнула мысль поехать в гостиницу переодеться, а уж потом, воспользовавшись экипажем, явиться к месту службы, но вспомнив о том, что его адъютант настойчиво пытался о чем-то ему поведать, тогда, как он отмахнулся от него, понимая, что рискует опоздать на свидание с Верой, коли промедлит ещё немного, поехал прямо в штаб.

По дороге он совершенно вымок. Холодные порывы ветра пробирали до костей. Явившись в свой кабинет, Георгий повесил насквозь мокрый сюртук на спинку стулу, поморщился, глядя, как под ним начали собираться лужицы от стекающей на пол воды. Оставшись в мокрой рубахе, он окликнул караульного дежурившего у дверей в кабинет и приказал тому разыскать поручика Адземирова, так настойчиво рвавшегося поговорить с ним с самого утра.

Амин Адземиров, прежде служивший адъютантом у Рукевича, своё новое начальство не то, чтобы недолюбливал, но того же трепетного уважения, что и к Аполлинарию Фомичу отнюдь не питал, считая молодого полковника штабным выскочкой, не нюхавшим пороха. Ни для кого не было секретом, что из штаба в командиры полка чаще всего уходили именно затем, чтобы в недалёком будущем получить генеральские погоны.