Ночью Вера уснуть так и не смогла. Где-то совсем рядом скреблись крысы, кто-то вздыхал и ворочался, кто-то давил глухие рыдания в сгибе локтя, сетуя на горемычную судьбу, кто-то напротив громко сопел во сне.

Наутро её повели на допрос. Бессонная ночь, пустой желудок, поскольку к тюремной пище притронуться она так и не смогла, никак не способствовали хорошему самочувствию. Оказавшись в тесной комнатушке, где кроме стола и двух стульев более ничего не было, Вера тяжело опустилась на стул и положила голову на руки. Вскоре дверь открылась, и в помещение вошёл молодой человек в форме жандарма. Высокий темноволосый с щегольскими тёмными усами, он чем-то напомнил ей Георгия. Его безразличный холодный взгляд скользнул по арестантке, отодвинув стул, он присел напротив и разложил на столе бумаги, которые доставили вместе с обвиняемой из Пятигорска. То был протокол допроса и свидетельские показания доктора Куницына, составленные становым приставом. По всем правилам дело должны были передать следователю, но становой пристав в Пятигорске допустил некоторую небрежность в оформлении бумаг, которую требовалось срочно устранить. Дабы не бросать тень на представителя жандармского корпуса, принявшего участие в этом деле, исправить оплошность взялся его петербургский коллега. Прежде, чем дело попадёт в руки следователя к нему надобно присовокупить признание обвиняемой. Расследование, проведённое на месте, дало ряд косвенных улик, но их будет недостаточно для вынесения обвинительного приговора.

— Вера Николавна, — сложив руки на столе, взглянул он на измученную молодую женщину, — зря вы упорствуете, отрицая свою вину. Все обстоятельства против вас. Доказательств вполне довольно.

— Коли вам довольно того, что есть, к чему вам моё признание? — вздохнула Вера, поднимая голову и глядя в глаза жандарму.

— Отрицая свою вину, вы лишь усугубляете своё положение, — недовольно заметил он.

— Я не убивала своего мужа, — отчеканивая каждое слово, твёрдо произнесла Верочка.

— Госпожа княгиня, коли вы думаете, что ваша принадлежность к дворянскому сословию способна каким-либо образом повлиять на закон, то вынужден вас огорчить. Это отнюдь не так, перед законом все равны, потому советую вам перестать запираться, — раздражённо произнёс жандарм.

— Я ничего вам более не скажу, — поджала губы Вера.

— Уведите! — поднялся он из-за стола и, бросив на неё тяжёлый пристальный взгляд, удалился.

Тюремный надзиратель, ухватив Веру за руку повыше локтя, вытащил её в коридор и повёл в камеру. Распахнув двери в каземат, он втолкнул её в тесное помещение. Это была совсем не та камера, что она покинула около часа назад. Кроме Веры здесь никого не было. Оставшись одна, madame Одинцова присела на лавку, что являлась единственным предметом обстановки. Прислонившись затылком к стене, Вера закрыла глаза: «Где же, Жорж? Отчего нет никаких вестей от него?» Минуло два дня её заточения, и с каждым мгновением надежда на то, что Георгию удастся вытащить её из застенков, таяла, как снег весной под жаркими лучами солнца. Верочка задремала. Очнулась она от скрежета дверных запоров. В камере было темно. Ей казалось, что она спала от силы полчаса, но на самом деле, на столицу успели опуститься густые зимние сумерки.

Вошёл тюремный надзиратель и, поставив на пол керосиновый фонарь, шагнул к молодой женщине. Глядя в его ухмыляющееся лицо, Вера отодвинулась в самый угол. Намерения его были столь очевидны, что ей сделалось дурно от страха.

Протянув руку с грязными чёрными ногтями, он коснулся её щеки, поддержал в руках льняной локон.

— Ишь ты какая гладкая, давно тут таких не было, — ухватив её за руку, потянул он женщину со скамьи.

— Убирайтесь! Оставьте меня! — отбивалась, как могла, от него Верочка.

Тюремщик попытался стащить с её плеч платье, послышался треск материи, и оно поползло по швам. Вера отворачивалась от зловонного дыхания мужчины, что пытался опрокинуть её на пол и задрать юбку. Завизжав от отчаяния, она вцепилась ногтями ему в щёку, что-то липкое и тёплое потекло по её пальцам. Глухо вскрикнув, надзиратель выпустил из рук свою жертву и схватился ладонью за рану на лице.

— Кошка дикая, — наотмашь ударил он её.

В голове зазвенело, и, пытаясь ухватиться руками за стену, Вера осела на пол. Очнулась она от того, что кто-то приложил к лицу что-то мокрое и холодное. Со стоном открыв глаза, она разглядела в ночном сумраке тёмные глаза Шукар.

— Очнулись, — прошептала цыганка. — Вот и славно.

Тупая ноющая боль внизу живота, синяки на тонких запястьях, разорванная нижняя рубашка, свидетельствовали о том, что тюремный надзиратель всё же довершил начатое, воспользовавшись бессознательным состоянием арестантки. Вера тихо заплакала.

— Ну, будет, будет. Всё позади, — принялась успокаивать её Шукар.

* * *

На следующий день после разговора с Дашковым, Георгий, как и намеревался, отправился к поверенному покойной княгини Уваровой. Господин Ивлев его визиту, казалось, совсем не удивился. Предложив графу присесть, он заговорил первым.

— Я ждал вас, Георгий Алексеевич, — вздохнул он.

— Ждали? — не смог сдержать удивления Бахметьев.

— Вы ведь из-за княгини Одинцовой ко мне пожаловали? — поинтересовался Ивлев.

— Верно, — согласился Георгий.

— Думаю, у вас ко мне множество вопросов. Задавайте, постараюсь ответить, — чуть заметно улыбнулся поверенный.

— Собственно, вопрос у меня только один. Отчего Елизавета Петровна приняла столь деятельное участие в судьбе mademoiselle Воробьёвой?

— Это долгая история, но вы ведь никуда не спешите? — поднялся из-за стола Ивлев и, позвонив в колокольчик, попросил лакея подать себе и гостю кофе.

Бахметьев молчал, наблюдая, как адвокат помешивает ложечкой тёмный ароматный напиток, вздыхая и настраиваясь на долгий разговор, взвешивая для себя последствия того, что собирался поведать графу.

— Вера Николавна покойной княгине внучкой приходится, — наконец, заговорил он, повергнув Георгия в лёгкий ступор.

— Насколько мне известно, — осторожно начал граф, — кроме Николая Васильевича других детей у неё не было. Вера — внебрачный ребёнок? — предположил он.

— Всё было бы слишком просто, будь оно так, — отозвался Ивлев, пытливо вглядываясь в лицо графа и решая для себя, можно ли ему доверять настолько. — Георгий Алексеевич, пообещайте, что всё сказанное в этих стенах останется между нами, — попросил он.

— Обещаю, — обронил Бахметьев, ощущая, как сковало тело напряжение в предчувствии чего-то такого, что изменит его представление о людях знакомых ему едва ли не с детства.

— Мать Веры Николавны — первая супруга Николя Васильевича.

— Но позвольте! — перебил Ивлева Георгий, — она ведь скончалась в весьма юном возрасте.

— Анна Петровна скончалась четыре года назад, и именно после её смерти mademoiselle Вера приехала в столицу, — вздохнул поверенный. — О покойниках дурно говорить не принято, но Елизавета Петровна в далёком прошлом поступила не самым порядочным образом. Анна была дочерью управляющего Уваровых и никак не могла считаться подходящей партией единственному наследнику. Николай Васильевич вопреки воле родителей обвенчался с девицей Тумановой, а после явился вместе с молодой женой в родное гнездо, просить прощения. Сделав вид, что смирилась, Елизавета Петровна выждала подходящего момента, и когда Николая отправили на Кавказ, убедила девицу, что брак её с княжеским отпрыском — фикция. О деталях мне ничего не известно. Известно только, что она откупилась от Анны, и та уехала в неизвестном направлении под покровом ночи, а в имении пустили слух, что молодая княгиня скончалась в результате долгой и тяжёлой болезни. Вот так и стал Николай Васильевич вдовцом.

— Невероятно, — только и смог пробормотать Бахметьев. — Это что же выходит, что Вера Николавна — единственная законная наследница всего состояния Уваровых?

— Совершенно верно, — кивнул Ивлев. — Каким-то образом о том стало известно и Петру Родионовичу. Я более чем уверен, что смерть князя Уварова — его рук дело. Княгиня сумела здесь его обставить, да только за это и поплатилась.

— Теперь мне многое становится понятно, — задумчиво молвил Георгий Алексеевич, вспоминая события четырёхлетней давности, покушение на него самого. — Да только доказательств нет. Неужели придётся в Пятигорск за Карауловым ехать? — нахмурился он.

— Уверен, что господин Караулов очень скоро объявится в столице и попытается предъявить права на Покровское, — ответил Ивлев и, хлебнув остывший кофе, недовольно поморщился.

— Каким образом? — вздёрнул бровь Бахметьев. — Не думаю, что Одинцов его наследником сделал.

— Что стоит составить фальшивое завещание, особливо, когда некому его оспорить? — вздохнул Ивлев. — Для того и понадобилось Веру Николавну устранить. И тут вы ему на руку сыграли, — осуждающе глянул он на Бахметьева. — Не удивляйтесь, Георгий Алексеевич, молва и сюда докатилась. Доказать невиновность княгини Одинцовой — дело практически безнадёжное, — печально закончил он.

— Ежели я попрошу вас представлять интересы Веры Николавны в суде, коли таковой состоится, вы мне не откажете?

Ивлев помолчал некоторое время. Признаться, адвокат понимал, что, взявшись за заведомо проигрышное дело, он рискует своей репутацией, но подумав о том, какая судьба ждёт Веру, не смог отказать.

— Я возьмусь за это дело, Георгий Алексеевич, но сразу должен предупредить вас, что, действуя исключительно законными методами, мы ничего не добьёмся. Я много думал над тем, что произошло и, признаться, у меня есть повод опасаться и за свою жизнь. Пётр Родионович страшный человек и ни перед чем не остановится.

— Что вы предлагаете? — заинтересованно спросил Георгий, подозревая, что у адвоката имеется козырь в рукаве.

— Есть в этой цепочке одно слабое звено, — позволил себе улыбнуться Ивлев. — Тоцкий! Я имел счастие, — выразительно скривился он, — свести знакомство с сим господином, когда Пётр Родионович попытался оспорить завещание своей тётки. На редкость неприятный человек, — брезгливо добавил поверенный. — Думаю, он знает обо всём, и коли его припугнуть, как следует, или подкупить, может для нас стать ценным свидетелем.

— Я всё сделаю, — тихо отозвался Георгий.

— Но, Георгий Алексеевич, — переплёл пальцы в нервном жесте Ивлев, — я вам того не говорил…

— Безусловно, — улыбнулся краешком губ Бахметьев, прекрасно понимая, что коли хоть что-нибудь пойдёт не так, господин Ивлев откреститься от всего, не моргнув глазом, и от своих слов по поводу Тоцкого в первую очередь.

— Я сегодня же поеду к дознавателю по делу княгини Одинцовой и попытаюсь ознакомиться с материалами дела, — пожал на прощание графу руку Ивлев.

— Надеюсь на вас, — уже в дверях отозвался Георгий. — Что касается вашего вознаграждения, то я заранее согласен на любые ваши условия.

— Позже, ваше сиятельство, — вздохнул Ивлев, обдумывая с какой стороны подступиться к защите княгини Одинцовой.

У Георгия голова шла кругом после посещения адвоката. Удивление мешалось со злостью на Веру. Она не могла не знать мотивов Караулова, но промолчала, стало быть, не доверяет ему. Нежели и его посчитала охотником за состоянием? Мыль сия была столь неприятна, что Бахметьев остановился и несколько раз глубоко вдохнул морозный январский воздух, пытаясь укротить бушующий в душе гнев.

Облокотившись на парапет набережной Невы, Георгий закурил. Он сегодня ещё не был на службе, и Гейден ему этого так не оставит. До здания Главного Штаба было рукой подать. Затушив сигарету о гранит набережной, Бахметьев поднял воротник шинели и зашагал в сторону Дворцовой площади. Ему надлежало явиться к начальству с тем, чтобы начальник штаба определил его дальнейшую судьбу в том, что касается службы.

Глава 47

Дожидаться аудиенции у Гейдена Георгию пришлось в довольно тесной и тёмной приёмной несколько часов кряду. Таким образом, начальник штаба давал понять, что никто не смеет диктовать ему условия, и даже всемогущий Дашков* (вымышленный персонаж, прихоть и фантазия автора) не изменит его отношения к провинившемуся полковнику, несмотря на то, что пришлось пойти на уступки.

Алексей Николаевич — действительный тайный советник, гофмейстер и опытный царедворец при дворе имел довольно большое влияние, с его мнением считались, к его словам прислушивались, многие желали бы называть себя его друзьями, но не многие удостаивались подобной чести.

Перейти дорогу такому человеку отваживались единицы. Вот и Гейден не отважился, но дабы совсем уж не уронить себя в глазах сильных мира сего, отыгрался на крестнике Дашкова, графе Бахметьеве. Услышать после трёх часов ожидания из уст начальника Главного штаба, что его понижают в чине до поручика и переводят в младшие адъютанты, для Георгия Алексеевича стало неприятной неожиданностью. Карьера стремительно летела в пропасть. «Лучше бы удовлетворили прошение об отставке», — вздохнул он, понимая, что теряет позиции. Хуже и не придумаешь, его не отпустили, и довольно ощутимо щёлкнули поносу, давая понять, что от него самого мало что зависит. Служить теперь придётся с особым рвением, дабы хотя бы попытаться вернуть утраченное. Никто более не позволит ему пренебрегать делами, более не станут закрывать глаза на промахи и просчёты. Даже Вершинин, недавно произведённый в штабс-капитаны, теперь мог смотреть на него свысока. Новое назначение — плевок в лицо, и Бахметьеву оставалось только утереться, стиснуть зубы и продолжать служить Царю и Отечеству.