Конечно, можно было подозревать княгиню в том, что отчаявшись дождаться смерти супруга, она поспешила ускорить его кончину, дабы не было помех её отношениям с молодым любовником, но Амину отчего-то в это не верилось.

Отложив брачный договор, поручик взял в руки запечатанный конверт, на котором витиеватым почерком в завитушках было написано: «Вскрыть после моей смерти. Е. П. Уварова». Повертев его в руках, сомневаясь в том, имеет ли он право, столь бесцеремонно вторгаться в чужие тайны, Адземиров всё-таки сломал восковую печать и извлёк письмо покойной княгини.

«Я, Уварова Елизавета Петровна, находясь в здравом уме и твёрдой памяти, заявляю, что девица Воробьёва Вера Николавна приходится мне внучкой и является дочерью моего единственного ныне покойного сына князя Уварова Николая Васильевича и его супруги Уваровой Анны Петровны».

Под этими несколькими судьбоносными строками стояла подпись княгини, заверенная неким господином Ивлевым, её поверенным. С родословной князей Уваровых Амин знаком не был, но зато теперь становилось понятно, отчего княгиня озаботилась благосостоянием mademoiselle Воробьёвой, по сути, оставив ей в наследство Покровское.

— Ну, что там? — не сдержала любопытства Катерина, не сводившая глаз с молодого человека.

— Сдаётся мне, что поездки в Петербург не миновать? — поднял голову от бумаг поручик. — Давненько я в столице не был, — усмехнулся Амин, прикидывая, сколько дней отпуска он может просить у нового начальства.

— Возьмите меня с собой, — вырвалось у Катерины, но она тотчас прикусила язык, сообразив, насколько двусмысленной выглядит её просьба.

Адземиров отрицательно покачал головой, и девушка заметно приуныла, однако тотчас оживилась.

— Я знаю, то не Вера Николавна отравила Ивана Павловича, — понизив голос, зашептала она.

— Знаешь, кто убийца? — недоверчиво спросил Адземиров.

— Наверняка сказать не могу, но в тот вечер, когда его сиятельство померли, я была на кухне и видела, как наша кухарка Устинья отдала графин с вином для князя новому лакею Гришке. Может это он? Мне он сразу не понравился. Зря Вера Николавна его в услужение взяла, — добавила она.

Поразмыслив, Адземиров решил, что, пожалуй, девица и впрямь может оказаться полезной при рассмотрении дела княгини Одинцовой, как-никак личная горничная её сиятельства.

— Хорошо, — согласился он. — Вот только устрою отпуск, и поедем.

* * *

Полагая, что важные бумаги Одинцов должен был хранить в своём кабинете, Пётр Родионович вдвоём с Григорием тщательно обыскали комнату. Караулову удалось найти потайной сейф покойного князя, в котором оказалась весьма солидная сумма в ассигнациях, но вот ни завещания, ни брачного договора в нём не оказалось. Пётр Родионович не верил, что его покойная тётка могла быть настолько беспечной, чтобы не подкрепить свою последнюю волю необходимыми документами, а потому произвёл обыск в библиотеке, перетряхивая каждый том, стоявший на книжных полках. Увы, и на сей раз его поиски не увенчались успехом.

Ему пришла в голову мысль, что Вера могла хранить столь ценные бумаги у себя, и тогда он вместе со своим помощником устремился в покои княгини.

— Ничего! — в бессильной ярости восклицал Караулов, стоя посреди дамского будуара в окружении разбросанных по полу вещей. — Поверить не могу!

— Катька то, — лениво бросил Григорий, прислонившись к дверному косяку. — По всему она бумаги утащила.

— Горничная? — недоверчиво покосился на своего прихвостня Пётр Родионович. — Так зачем оно ей?

— Вы же сами её на улицу вышвырнули и жалованье не полностью заплатили, — пожал широкими плечами Гришка. — Не иначе обиду на вас затаила. Она вообще девка умная.

— Где искать её знаешь? — поинтересовался Караулов.

— Тётка у неё в Пятигорске живёт, а остальные родичи в станице где-то, — оттолкнулся от косяка Гришка, обозревая произведённый разгром.

— Пойдёшь к той тётке, скажешь, что я её Катьку обратно горничной возьму, — решил Караулов.

— Как прикажете, ваше благородие, — ухмыльнулся Григорий.

Он и впрямь был не прочь, дабы ладная горничная вернулась на своё место. Глядишь, и обратит на него внимание.

Гришка вернулся только к вечеру хмурый и злой. Катерины в Пятигорске не оказалось. Мало того, тётка и слышать ничего не хотела о племяннице! Мол, сбежала, бессовестная, с каким-то офицером в Петербург.

Только расслышав слово «Петербург» Караулов даже в лице переменился. Обыкновенно румяные щеки залила мертвенная бледность.

— Не может быть того! Не может! — яростно вопил он, швыряя в стену всё, что попадало под руку. — Чтобы меня вокруг пальца какая-то горничная обвела?! Завтра же в Петербург!

Сделав добрый глоток бренди прямо из горлышка хрустального графина, Караулов упал в кресло за письменным столом. Пётр Родионович попытался написать письмо Тоцкому, дабы тот немедленно бросал все дела и отправлялся в столицу. Руки Караулова так тряслись, что перо рвало бумагу, а чернила растекались жирными кляксами. Отодвинув очередной вымаранный лист, Пётр Родионович откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сделав несколько глубоких вдохов и немного успокоившись, он вновь принялся писать. Письмо вышло сумбурным, в каждой строке сквозила паника и страх, что овладели господином Карауловым после известия о том, что бумаги, которые надобно было уничтожить, по всей вероятности, уже на пути к Петербургу.

Наутро, отправив с почтовой станции письмо в Никольск, сам Пётр Родионович отправился в столицу. Караулов привык путешествовать с комфортом, но на этот раз вынужден был поступиться своими привычками и день, и ночь напролёт трястись в почтовой карете, проклиная не в меру шуструю горничную и собственную недальновидность.

Прибыв в Петербург, Пётр Родионович постарался осторожно выяснить, как продвигается дело княгини Одинцовой. Весть о том, что её сиятельство находится не в тюрьме, как он полагал, а под домашним арестом его весьма огорчила. Дело княгини передали приставу по следственным делам, которым оказался некто Турмалинов, слывший следователем совершенно неподкупным и весьма дотошным. Сам предпринимать какие бы то ни было шаги Караулов не решился и потому только и оставалось, что дожидаться Тоцкого в надежде, что ушлый и пронырливый адвокат знает, с какой стороны подступиться к следователю, дабы направить расследование убийства князя Одинцова в нужное русло. Опасение вызвало и то, что за ходом расследования пристально следила жандармерия, куда Петра Родионовича пригласили для беседы, как свидетеля, проходившего по делу madame Одинцовой. Сам факт того, что его разыскали на второй день после приезда в одной из гостиниц Петербурга, весьма недвусмысленно говорил о том.

Мрачный, аскетически обставленный кабинет в жандармерии мог многое рассказать о своём хозяине. На стене портрет императора, книжный шкаф, где виднелись корешки фолиантов по юриспруденции да философии, большой письменный стол, два стула. На одном разместился хозяин кабинета, а другой жёсткий с прямой спинкой предназначался для посетителей. Опасаясь наговорить лишнего, Караулов на вопросы молодого жандарма по фамилии Залесский отвечал неохотно и односложно. Он то и дело покрывался испариной под пристальным взглядом внимательных тёмных глаз.

Залесский начал издалека. Поинтересовался степенью родства, связывающего Петра Родионовича с покойным князем Одинцовым. Задал вопрос о том, как давно господин Караулов знаком с княгиней Одинцовой. Здесь Пётр Родионович призадумался. Солгать о том, что не был знаком с Верой Николавной до приезда в Пятигорск, он побоялся, а потому, подавив тяжёлый вздох, принялся рассказывать о том, что княгиня Одинцова, в девичестве mademoiselle Воробьёва когда-то служила гувернанткой в доме Уваровых и именно там он с ней познакомился. Если бы Караулов осмелился посмотреть в лицо Залесского, то наверняка бы заметил лёгкую тень удивления, мелькнувшую во взгляде.

— Что вам известно об отношениях княгини Одинцовой и графа Бахметьева? — осведомился Залесский, что-то записывая на листе бумаги.

— Об этих отношениях весь Пятигорск только и говорит, — осуждающе произнёс Пётр Родионович. — Неслыханный скандал, ваше благородие.

— Вы полагаете, Вера Николавна и Георгий Алексеевич давно знакомы? — поднял голову Залесский.

— Не могу знать, — излишне поспешно ответил Караулов, промокнув платком выступившую на лбу испарину. — Вам бы у его сиятельства спросить, — заёрзал он под немигающим взглядом.

— Непременно поинтересуюсь, — тихо заметил Залесский. — Я вас попрошу никуда не отлучаться из Петербурга, пока расследование по делу княгини Одинцовой не завершится, — добавил он.

— Стало быть, я могу идти? — едва не подпрыгнул на стуле Караулов.

— Вы свободны, — поднялся из-за стола Залесский.

— Простите, не знаю, как вас по имени отчеству, — смутился Пётр Родионович.

— Сергей Андреевич, — наклонил голову Залесский.

— Сергей Андреевич, а разве дело княгини Одинцовой не передали приставу по следственным делам? — робко осведомился Караулов.

— Передали, — коротко ответил Залесский, не пожелав более ничего добавить.

Петру Родионовичу пришлось довольствоваться этим.

Глава 50

Утро началось с того, что в спальне, где Вера провела ночь, появилась горничная графини Бахметьевой. Девица принесла платье и повесила на спинку стула, бережно расправив складки. И хотя двигаться она старалась тихо, Вера всё же проснулась и села на постели, попросив подать воды. Окинув её недовольным взглядом, горничная наполнила водой из графина стакан и подала его княгине.

— Её сиятельство желали бы видеть вас, — тихо произнесла она, забрав из рук Веры пустой стакан.

— Который час? — поинтересовалась Вера хриплым со сна шёпотом.

— Одиннадцать уж, — отозвалась прислуга.

— А его сиятельство… — робко спросила Вера.

— Господин граф отбыли на службу, — сухо ответила девица.

— Помоги мне одеться, — спустила ноги с кровати madame Одинцова.

Горничная тихо пробормотала что-то нелестное в адрес гостьи барина и отправилась на кухню за горячей водой.

Платье оказалось тесным в груди и в талии, оттого девица насилу застегнула на нём пуговицы. Расчесав светлые локоны княгини, горничная заплела их в косу и уложила короной на голове. Вера равнодушным взглядом окинула своё отражение в зеркале: на скуле всё также темнел синяк, под глазами залегли синие тени, поправила выбившуюся из причёски короткую прядь на виске и отправилась следом за прислугой в столовую.

Madame Бахметьева заканчивала завтракать, когда княгиня Одинцова ступила на порог комнаты. Аппетита не было, но видя, что графиня не спешит начать разговор, дожидаясь окончания трапезы, Вера последовала её примеру, заставив себя выпить чашку чая.

— В вашем положении надобно лучше питаться, — нахмурилась Лидия Илларионовна, наблюдая за ней.

— Я не голодна, — подняла глаза от полной тарелки Вера.

— Я сегодня уезжаю, — сообщила графиня. — Но прежде позвольте сказать вам несколько слов.

— Слушаю вас, — отозвалась Верочка.

— Когда вы исчезли из жизни моего сына, признаться, я была рада. Четыре года — долгий срок. Я надеялась, что он забудет вас. И так бы оно и случилось, коли бы не то злосчастное назначение в Пятигорск. Вы были замужем, вы должны были ответить ему отказом, но вместо того завязали интрижку с ним на глазах всего города. Нынче вас обвиняют в убийстве. То, что Жорж не порвал с вами, стоило ему карьеры. Вы знаете, что его понизили в чине? До поручика, представьте себе.

— Я не знала, — опустила голову Вера.

— Если вы любите его, прошу, отступитесь. Вы же — якорь у него на шее. Вы сами пойдёте на дно и его за собой утянете.

Вера молчала, каждое слово madame Бахметьевой камнем ложилось на сердце.

— Что будет, коли вас осудят? — тихо спросила она.

И не дождавшись ответа, продолжила:

— Я знаю, что будет. Жорж поедет за вами в Сибирь! В Нерчинск! Неужели не понимаете, что погубите его?!

— У меня больше никого нет, кроме него, — тихо отозвалась Вера, не поднимая головы. — Я не могу покинуть Петербург, пока ведётся расследование.

Графиня тяжело вздохнула, поднимаясь из-за стола:

— Ежели вас всё-таки осудят, я позабочусь о вашем с Жоржем ребёнке, — обронила она, остановившись за спиной у Веры. — Я не ждала от вас другого ответа, просто хочу, чтобы вы понимали, чем он жертвует ради вас, хоть вы того и недостойны.

Вера услышала, как закрылась дверь столовой, и шаги madame Бахметьевой стихли в коридоре. Слёзы побежали по щекам, но она даже не попыталась вытереть их. Она так и сидела в столовой, где никто из прислуги не осмелился её потревожить. В коридоре слышались голоса, шаги, уронили что-то тяжёлое, графиня недовольно отчитывала нерадивого лакея — вся та суета, что всегда предшествует отъезду.