Вера невольно улыбнулась. Как давно то было, словно в другой жизни. По правде говоря, то и была другая жизнь, где она была молоденькой глупой гувернанткой отчаянно влюблённой в красивого богатого аристократа.

— Пётр Родионович сделал мне предложение на следующий день, — вновь заговорила она. — Я всё гадала тогда, к чему ему гувернантка без роду, без племени? А он посчитал, что через меня сможет добраться до состояния Уваровых. Я всем приношу смерть, Юра. Своему отцу, мужу и даже… — Вера хотела сказать «тюремщику», но не выдержала и расплакалась. — Я так боюсь, что с тобой что-нибудь случится, — всхлипывала она на плече у Георгия. — Никогда себе этого не прощу!

— Со мной ничего не случится, — поспешил заверить её Бахметьев, ласково поглаживая вздрагивающие плечики.

Он старался говорить то с уверенностью, которой на самом деле не ощущал. Залесский далеко не дурак, и Бахметьев по его глазам видел, что тот не поверил заявлениям княгини Одинцовой. Наверняка, он и дальше будет копать и можно не сомневаться, что, в конце концов, докопается до истины. Вера успокоилась и затихла в его объятьях, только судорожно вздыхала, совершенно опустошённая случившейся с ней истерикой.

День близился к вечеру. Кухарка накрывала в столовой стол к ужину, Вера перебирала документы, что привёз Адземиров, а Георгий закрылся в кабинете со Степаном.

— Пуговицу где взял? — тихо осведомился он, пристально глядя на денщика.

— Так с вашего старого пальто срезал, — потупился Степан. — Ну, ей Богу, барин, где мне ещё её взять было?

— Пальто где? — продолжил расспросы Бахметьев.

— Известно где, в гардеробной, — пожал плечами слуга.

— Сожги! — приказал Георгий Алексеевич.

— Да как же? А ежели понадобится?

— Сожги, — сурово повторил Бахметьев, — и ни одной живой душе о том не сказывай.

— Как прикажете, ваше сиятельство, — кивнул Стёпка и заторопился исполнить приказ.

После трапезы разошлись по комнатам. Георгий не осмелился прийти в спальню к Вере, а она и не настаивала.

Душная вязкая тьма навалилась со всех сторон. Вера вытянула вперёд руки, пытаясь хоть что-то нащупать в беспроглядном мраке, и наткнулась на влажную шершавую стену каземата. Послышался шорох под ногами и тихий писк: «Крысы!» — едва не завизжала она от ужаса. Перебирая руками по стене, что казалась бесконечной, она пошла, сама не зная куда. Впереди манил светом огонёк керосинового фонаря, и она подгоняемая страхом, всё быстрее и быстрее шагала к нему. Остановилась, огляделась. Деревянная скамья и зарешёченное окно под потолком. Из самого тёмного угла к ней шагнула широкоплечая фигура в серой шинели тюремного надзирателя. Скрюченные пальцы впились ей в плечи, ноги потеряли точку опоры. Верочка закричала, отбиваясь от насильника, уворачиваясь от зловонного дыхания.

— Тише, тише, — послышалось ей. — Это всего лишь сон.

«Сон?» — усомнилась она и открыла глаза.

Георгий склонился над ней. Это его руки лежали на её плечах. Бархатный шлафрок графа распахнулся, и под ним виднелась широкая обнажённая грудь. Вера сама потянулась к нему, вскинула тонкие руки на шею, притягивая его к себе как можно ближе.

— Юрочка, не уходи, — цеплялась она за него.

— Не уйду, mon coeur, — опуская её на подушку, отозвался Георгий.

Забравшись в постель, Бахметьев притянул к себе подрагивающее тело Веры, её голова легла ему на плечо, мягкая ладошка заскользила по груди, пробуждая желание. «Не сейчас, — вздохнул он, — не тогда, когда она напугана и ищет всего лишь утешения». Поймав её запястье, он прижался к нему губами.

— Всё хорошо, душа моя. Всё хорошо, я с тобой. Спи, мой ангел, — шептал, поглаживая её по голове, как ребёнка.

Глава 52

Вера открыла глаза, когда серый предрассветный сумрак только, только проник в спальню через не зашторенное окно. Рука потянулась к потемневшей от пробившейся щетины щеке Георгия, длинные ресницы дрогнули, и ещё затуманенные сном глаза открылись.

— Опять сон? — хрипло прошептал он, потянувшись к ней.

— Нет, — улыбнулась Верочка. — Дитя… дитя шевельнулось, — приложила она ладонь к животу.

Глаза Бахметьева удивлённо распахнулись. Широкая ладонь легла поверх её руки. Сердце перевернулось в груди от нежности к женщине, что так доверчиво жалась к нему, всё существо затопило тёплою волною счастья. Его женщина, его дитя. Ничего более не надобно. Разве можно желать большего?

— Мне цыганка сказала, что сын у меня будет, — пряча лицо на его плече, прошептала Вера.

«Сын!» — лицо Георгия омрачилось. Не сможет он назвать его своим. По закону, то дитя, что носит Вера будет считаться наследником Одинцова.

— Ты будто бы не рад? — испугалась она.

— Рад, безумно рад, — улыбнулся Георгий, поднося к губам тонкие пальцы. — Разве можно большего желать? Мне идти надобно, — выбрался он из постели. — А ты спи, рано ещё.

У Бахметьева был повод торопиться на службу. Вчера он пренебрёг своими обязанностями штабного адъютанта и оставил на своём рабочем столе целую стопку неразобранных документов. Не надобно было давать Гейдену повод лишний раз напомнить своему адъютанту о том, что он спустя рукава относится к службе.

Наскоро позавтракав, Георгий спустился к парадному. Экипаж уже ожидал барина. Кучер с трудом подавил зевоту и широко распахнул дверцу кареты перед его сиятельством, в душе недоумевая отчего тому понадобилось на службу податься ни свет, ни заря. Расположившись на сиденье, Бахметьев не удержался и выглянул в оконце.

Так и есть. На углу дома топтался шпик, переодетый в штатское. Серое пальто с бобровым воротником, меховая шапка, низко надвинутая на глаза, всё бы ничего, коли не военная выправка, скрыть которую было невозможно, даже нарочно сутулясь, да и кому придёт в голову совершать promenade в столь ранний час? Видимо, слежка за ним и, стало быть, Залесский не поверил.

Проводив глазами экипаж Бахметьева, жандарм торопливо пересёк улицу и, свернув за угол, забрался в чёрную карету, принадлежавшую всем известному ведомству. Убедившись, что граф проследовал на службу, соглядатай вернулся к дому на Литейном.

Ближе к полудню у парадного остановился наёмный экипаж, из которого выбрался пожилой человек с докторским саквояжем. Наблюдавший за парадным жандарм проводил его равнодушным взглядом и плотнее укутался в пальто, спрятав покрасневший от мороза нос в воротнике. Выбираться из кареты не было никакого желания, но служба требовала осведомиться обо всех, кто входил и выходил из парадного. Тяжело вздохнув, он направился к стоящему у дверей швейцару.

— Любезный, не подскажешь, к кому доктора вызвали? — поинтересовался служитель третьего отделения.

Насупившись, внушительного вида швейцар, потоптался у дверей, окинув, стоящего перед ним шпика отнюдь не дружелюбным взглядом. За свою долгую службу он научился различать принадлежность посетителей к тому или иному сословию. Господ было видать издалека по горделивой осанке и надменному взгляду, мещане выглядели попроще, но жандарма, пусть и переодетого в штатское, он вряд ли бы спутал с кем-нибудь. К тому же, кому ещё задавать вопросы подобного рода? Чувство самосохранения пересилило неприязнь.

— К гостье графа Бахметьева, — хмуро ответил он.

— А что же, занемогла? — сочувственно осведомился жандарм.

— А мне почём знать, ваше благородие, — пожал он плечами. — Второго дня был, вот сегодня снова приехал.

— Второго дня говоришь? — прищурился шпик.

Швейцар кивнул и кинулся открывать двери перед пожилой матроной, радуясь в душе, что появился повод прервать столь неприятную ему беседу, более походившую на допрос.

Появление доктора стал для Веры полнейшей неожиданностью, своего удивления madame Одинцова скрыть не смогла, и потому пожилой человек поспешил объяснить причину своего визита:

— Лидия Илларионовна просила навещать вас время от времени, — улыбнулся он в ответ на вопрошающий взгляд княгини.

— Тронута такой заботой, — не удержалась от сарказма Верочка, впрочем, ей тотчас сделалось стыдно за свой тон.

Стараясь сгладить возникшую неловкость, madame Одинцова предложила доктору разделить с ней утреннюю трапезу. Лекарь вежливо отказался. Справился о самочувствии своей пациентки, оставил мазь, что, по его словам, должна была поспособствовать исчезновению синяков на лице, и поспешил проститься, пообещав заглянуть на будущей седмице.

От того, что обидела, в общем-то, хорошего человека, Вере стало не по себе. Никто не тянул за язык, тем более не в её положении разбрасываться людьми, проявившими к ней участие. С посещением доктора визиты в квартиру на Литейном не закончились. Не прошло и получаса, как кто-то весьма настойчиво принялся звонить в колокольчик. Ворча под нос что-то про проходной двор, Степан отправился открывать двери. Впустив посетителя, слуга заглянул в гостиную, где барыня, пребывая в глубокой задумчивости, перелистывала томик Карамзина.

— Вера Николавна, — замялся он в дверях, — там вас спрашивают.

— Проводи, — вздохнула Верочка, отложив книгу.

Визиту пристава по следственным делам madame Одинцова нисколько не удивилась. Она ждала его со дня на день. Господин Турмалинов оказался невысоким светловолосым человеком. На первый взгляд следователь мог бы показаться человеком весьма добродушного нрава, думать так располагало округлое румяное лицо и чуть приподнятые в улыбке уголки губ. Но стоило только взглянуть в холодные серые глаза, дабы это заблуждение тотчас рассеялось. Под пристальным оценивающим взглядом Верочке сделалось неуютно, и она пожалела, что Георгия нынче нет рядом.

— Вы позволите, сударыня? — указал глазами на кресло полицейский.

— Присаживайтесь, — кивнула madame Одинцова.

— Думаю, цель своего визита мне объяснять не надобно, — положил на столик папку с бумагами по делу об убийстве князя Одинцова Турмалинов.

— Разумеется. Как мне к вам обращаться? Господин следователь? — поинтересовалась Вера, ощущая, как сердце замерло, пропустив удар.

Стараясь не выказать страха, она села прямо, чинно сложив руки на коленях. От Турмалинова не укрылась напряжённость, сковавшее тело княгини. Что же он уже привык, что особой радости его визиты не вызывают.

— Аркадий Петрович Турмалинов, пристав по следственным делам, — отрекомендовался он, стараясь говорить, как можно мягче, дабы княгиня и вовсе не замкнулась в себе. — Мне поручили вести расследование по факту смерти вашего супруга.

Он нарочно сказал «смерти», а не убийства, стараясь расположить к себе сидящую перед ним женщину.

— Видимо, у вас есть вопросы, коли моего признания оказалось недостаточно, — холодно отозвалась Верочка. — Спрашивайте, я отвечу.

— Как раз о вашем признании я бы и хотел поговорить, — открывая папку и доставая злополучное признание, собственноручно написанное Верой, изрёк он.

Княгиня побледнела. Все краски схлынули с её лица, и оно сделалось столь же бледным, как кружевной воротничок-горжетка, прикрывающий глубокое декольте. Пальцы молодой женщины судорожно сжались, комкая темно-вишнёвый бархат платья.

— Что бы вы желали услышать? — чуть слышно поинтересовалась madame Одинцова, не спуская со следователя настороженного взгляда.

— Скажите, ваше сиятельство, — пристально глядя ей в глаза начал Турмалинов, — вы отрицали свою вину вплоть до заключения вас в Литовский замок. Не случилось ли чего такого, что заставило вас переменить свою позицию?

— Нет, — излишне поспешно отозвалась Верочка.

Взгляд следователя задержался на её лице, скользнул по тонким запястьям, где вполне отчётливо виднелись следы чьих-то рук.

— Вы мне лжёте, madame, — вздохнул он. — Вас силой вынудили написать признание. Поверьте, я не первый год служу в полиции и много чего повидал.

Вера сглотнула ком в горле. С одной стороны, господин Турмалинов давал ей шанс отказаться от своих же показаний, а с другой, она опасалась, что тот свяжет воедино убийство тюремщика и дурное обращение с ней в Литовском замке. К тому же слова Турмалинова воскресили в памяти ту страшную ночь, и Вера даже закусила губу, ощущая, как та дрожит, но вот слёз удержать не смогла, как не пыталась.

— Простите, — отвернулась она, поспешно утирая платком влажные дорожки на щеках.

— Я вам помочь хочу, — мягко заметил Аркадий Петрович. — Мне ли не знать о том, каким образом ведёт дела наша доблестная жандармерия! Но раз вы не желаете говорить о том, позвольте мне задать несколько вопросов о том вечере, когда умер ваш супруг?

Для себя Турмалинов уже сделал соответствующие выводы. Вполне естественно, что женщина не пожелала говорить о том, что подверглась побоям. Для дворянки трудно сыскать худшее оскорбление.