Лада Лузина - Я — ведьма!

— Это то, что он продиктовал мне сам, — твердо произнесла ведьма.

— Да вы развели меня! Вы сами придумали!..

С ненавистью скомкав лист, Ольга яростно швырнула его в непроницаемое лицо колдуньи и рывком встала с кресла.

— Стой! — закричала Наташа. — Она не врет. Я… чуть-чуть приоткрыла глаза. И я… видела его! Сейчас! Он был здесь! Черная тень… Рукой по ее руке… Он писал. Это! — При одном воспоминании о Тени огромные карие глаза певицы стали черными от ужаса.

И вглядевшись в них, пристально, требовательно, зло, Оля отчетливо поняла: Могилева говорит правду. Слишком явным, слишком неподдельным был ее страх.

— Значит… — Она замолчала. — Значит, не «любил нежно», а «любил жену». — Она сплюнула эти слова сквозь зубы. — Вот, значит, как… Что ж… Сколько я вам должна?

В ее вопросе прозвучал вызов.

Оля, размазанная, жалкая, хлюпающая, переменилась на глазах — выдвинутый вперед подбородок, амбициозный нос, самоуверенные глаза. Злость расправила ей плечи, втянула живот, выпрямила спину, придала четкую форму и яркость граней, вернула силу, привычки, повадки, принципы…

«А она неслабая девочка… Может стать певицей», — подумала Могилева.

Бесстрастная ведьма поднялась, намереваясь проводить свою гостью.

— Пока, Наташа! — панибратски кинула та, кривя ставший вдруг дерзким рот. — Ты меня, кстати, разочаровала…

* * *

Она выскочила из квартиры, словно получив пинок коленом под зад. Оказывается, эта ведьма берет офигенные деньги. Но, черт возьми, она потратила их не зря!

Подумать только, она готова была лезть в петлю, идти пешком в Сибирь — или куда там посылают сейчас осужденных? — ради сукина сына, который просто хотел ее трахнуть, считая голимой ресторанной дешевкой.

Если бы я знал, что это мой последний год, то не потратил бы его на такую дешевку, как ты… Дешевку, как ты… Дешевку… Дешевку!!!

Злость выкручивала ей суставы, свивала ее тело в сильный, упругий жгут. Но Оле нравилась ее злость, разрывная, как бомба, готовая взорвать мир!

…на такую дешевку, как ты… Поняла?

О, она все поняла! Вова был тот еще дядя! Иначе чего бы его заказали?

Я затеял одну любопытную игру…

С друзьями, конкурентами? Жаль… Очень жаль, что его убили они, а не она! Хотя она, считай, убила его, отправив восвояси домой. Так ему и надо! Козел! Сволочь!

Я ведь любил жену, а не тебя. Любил больше жизни. Хотел быть с женой…

Надо же, вспомнил! Спохватился! А до того за певичками бегал с высунутым членом.

А ты лгала и неспособна любить никого…

Хорошо, что она сказала ему «нет». Иначе бы и впрямь чувствовала себя дурой, купившейся на детскую сказочку про большую любовь!

Я не прощу тебя, умирая, Натали. Ты скоро умрешь. Я расквитаюсь с тобой!

Да пошел он… Нужно ей его прощение!

Она докажет. Она всем им еще докажет! Она станет звездой! Не такой, как Могилева…

Все косишь, все под копирку!

Подумаешь, примадонна выискалась! Она будет лучше, будет как никто… ОНА БУДЕТ!!!

Ольга крепко сжала жадные челюсти, зная: если нужно, она перегрызет горло всему белому свету.

И первым в очереди стоит сучий мент, неделю безнаказанно пользовавшийся тем, что она выбита из колеи нелепыми иллюзиями.

Завтра, в десять, она ему покажет!

* * *

— Я тоже, наверное, должна тебе что-то… — вежливо напомнила Могилева. — Ты правда помогла мне. Только после того… — Певица быстро оббежала скользкую тему. — Короче, только прочитав последнюю версию, я окончательно убедилась — история не имеет ко мне отношения. Ни малейшего!

— Разве? — отозвалась колдунья.

— А разве нет?

— Нет… — гулко сказала Иванна. — Ольга пыталась перетянуть твою судьбу. И ей удалось это. Но судьбы звезд складываются не только из блесток и роз, в них всегда много трагедий, несчастий, горя. И любимые их часто погибают…

— Ты хочешь сказать?.. — ахнула Наташа.

— Умереть должен был твой Олег. Но Оля перетащила к себе не только твой успех, но и смерть, твое вдовство и боль потери…

— Я не верю! — запротестовала певица. — Это просто случайность…

— В картах Таро не бывает случайностей.

Ведьма вытащила из кармана колоду, вспомнив, что из-за обилия гостей позабыла выбросить «карту дня».

— И в жизни тоже… Смерть Владимира и его пророчество вернуло все на свои места. Я думала, последняя неделя убедила тебя в этом.

— Да уж, со страху я такого наворотила! Мой новый хит точно будет разрывной. И клип тоже… — На мгновение мордашка Могилевой стала довольной, как у кота при виде печенки, но сразу же скуксилась жалостью и угрызениями совести. — Но нельзя ж благодарить Бога за то, что кто-то умер! Неужто ему ничем нельзя было помочь?

— Не ты подсунула им свою смерть — ее украли! Владимир, как Гумилев, слишком долго гулял по лезвию ножа. В таких случаях достаточно одного толчка… Но он был уверен, что ему сойдет с рук все. Привык к фарту. Участвовал в заговоре — играл с огнем. И доигрался…

— Владимир?

— Нет, Гумилев. Впрочем, какая разница…

— А Олег? — занервничала Наташа. — Ему тоже грозило убийство?!

— Иная смерть… — сумрачно выговорила колдунья. — Я не знаю какая, ведь когда ты пришла ко мне, жертва была уже определена. А с тех пор ни одна фотография не моргнула и глазом. Значит, теперь Олегу ничто не угрожает.

Наташа опасливо покосилась на семейный портрет поэтессы и белогвардейского офицера. Странно, его лицо разгладилось… Странная игра света и теней.

— Если ворошить чужие судьбы опасно, зачем ты держишь здесь все эти снимки? — жалобно проскулила она. — Вдруг это они!.. Это они нас?.. Всех, кто сюда приходит…

Но Могилева и сама знала, что обвиняет ведьму зря. Предчувствовала же она, предчувствовала давно — Олегу грозит нечто страшное и непоправимое. И если цена его спасения — год ее украденной жизни, то это мало, ничтожно мало…

Иванна убежденно покачала головой.

— Суть моего изобретения в том, что сигнализаторы не отдают свои трагедии — наоборот, пытаются вытянуть свое горе из чужих судеб, предупреждая о несчастьях, дабы другие не повторяли их ошибки. Например, свидетели утверждали: после расстрела поэта за Ахматовой долго ходила худая длинная тень… Она и сама говорила, что постоянно ощущает его присутствие…

— То же самое говорила Ольга.

— Тебе это, наверно, неинтересно…

Карамазова меланхолично тасовала карты, глядя в сторону — на полыхающий в камине огонь. Из растянутого рукава ее свитера выпал обрывок свернутой в трубочку бумаги. Наташа подняла его, стала вертеть в руках. Из коридора вышел черный ньюфаундленд ведьмы и преданно улегся у обутых в восточные шлепанцы ног хозяйки.

— Не знаю, — сказала Иванна, по-кошачьи жмурясь на пламя. — Может, не стоило реанимировать твою конкурентку. Она сильная, из тех, кто прорывается к вершине любой ценой… Но на тебя она больше не покусится. А мне почему-то кажется, что ты не относишься к категории артисток, которые боятся сильных соперниц…

— Да ради бога… — равнодушно отмахнулась Наташа и машинально развернула бумагу.

Если бы я знал, что это мой последний год, то не потратил бы его впустую, без толку. Как ты не поняла, я ведь любил не жену, а тебя. Любил больше жизни. Хотел сделать женой.

А если ты не лгала и способна любить меня как никого, то я не отпущу тебя, умирая, Натали.

Ты скоро умрешь. Я не расстанусь с тобой!

Несколько секунд Могилева молчала, тупо взирая на текст. Затем подняла на ведьму вопрошающий, взыскательный взгляд.

— Что это? — взвизгнула она.

— Последняя воля покойного, — невозмутимо ответила ей Карамазова. — Ольга была права: Владимир любил ее так сильно, что не хотел отпускать и после смерти. Он отчаянно тянул ее за собой. И она чувствовала это…

Лицо певицы перекосилось от возмущения.

— Ты наврала ей! Подменила послания. Сама написала ту позорную бумажку! Так нельзя! Она имела право знать правду!

— Так она ведь знала ее, — подняла брови колдунья. — И что сулила ей эта правда? Страдания…

— Нет, сострадание! — закричала Наташа.

— Боль…

— Нет, любовь! Способность любить! Ты украла у нее душу!

— Я подарила ей жизнь. Как, по-твоему, что важнее?

— Не знаю, — смутилась Могилева.

— Никто не знает… — вздохнула Карамазова. — Все смешано, перепутано, словно слова в этом пророчестве. В каждом событии таится десяток смыслов. Где добро, где зло? Кувырок, и они превращаются друг в друга, как оборотни. Но я должна решать каждый день, никогда не понимая, права я или виновата. Еще ни разу я не была уверена в этом до конца. И, скорее всего, никогда не буду…

— Подожди! — вспыхнула звезда. — А мне ты сказала что?

— Правду.

— Правду?! Так я и повери…

Недоговорив, Наташа мячом вскочила с места и, пытаясь лихорадочно наверстать время короткой — насколько короткой?! — жизни с Олегом, правой рукой требовательно набрала номер на крошечном мобильном, в то время как ее левая кисть уже выуживала из сумки деньги для оплаты, ноги искали сброшенные под кресло босоножки, а попа, подрагивая от нетерпения, рвалась бежать к двери и дальше, дальше, дальше — к тысяче целей, свершений, задач…

— Олежка?! — страстно вскрикнула певица, прижимая ухо к трубке. — Милый, родной, любимый! Ты уже в Киеве? Бросай чемоданы и в ЗАГС. Срочно! Бегом! Пулей! Рысью! Сегодня мы подаем заявление… Сегодня! Вдруг ты завтра умрешь?! Или я!!!

Она бросилась к дверям, оставив купюры на столе, сотрясая на ходу растопыренными пальцами на прощанье…

Карамазова, зажмурившись, выбросила «карту дня».

«Иерофант» — брак, союз, соединение.

— Вот так банальщина, — обиделась ведьма. — История таки закончилась свадьбой.

Ну можно ли представить, чтобы, выходя из дому, вы забыли…

Нет, не ключи, не мобильный, не губную помаду!

…забыли, что в этом мире существуют деньги.

Стоя посреди супермаркета с полной тележкой продуктов, ведьма чувствовала даже не злость, не раздражение, не возмущение по поводу себя, непутевой, — только глобальное удивление:

«Надо же до чего я дошла!..»

Как быстро она утратила связь с реальностью, закутавшись, словно в пуховое одеяло, в свой собственный колдовской мир. По сути, у нее почти не осталось естественных человеческих потребностей. Сопричастность с повседневной жизнью людей ограничивалась недолгими прогулками с Рэттом: первая — в час дня, вторая — в час ночи (ньюфаундленд давно уже перенял богемный нрав хозяйки, не способной разлепить веки раньше одиннадцати утра). И петля променада охватывала лишь ближайшую, расположенную прямо за домом рощу, малолюдную днем и безлюдную, как лес, в темноте. Но и те немногие встреченные ею — мамочки с колясками и малолетними карапузами, старушки, угнездившиеся сорочьей семьей на лавке у подъезда, влюбленные парочки и бомжи, почивающие на скамейках, — не фиксировались в ее памяти, их абрисы, поступки, обрывки фраз рассеивались так же быстро, как выветриваются по утрам из сознания других — нормальных людей — смутные образы из сна.

И вот сейчас она стояла в двух шагах от кассы — дура, напрочь позабывшая главный человеческий закон: за все в жизни нужно платить, причем желательно в конвертируемой валюте.

Ну разве не смешно?

Ведь, выходя из квартиры, она скользнула вопрошающим взглядом по столику в коридоре, где лежал кошелек, и сочла его столь же бесполезным предметом, как зонтик, рожок для обуви и зимние перчатки.

Выходит, права Наташа…

— Ну, чего замерла? Становись в очередь! — раздался требовательный голос Натальи Могилевой.

— Ты знаешь… я забыла про деньги.

— Забыла деньги?

— Забыла, что деньги нужны.

— Дожилась, — коротко резюмировала Могилева и победоносно добавила: — О чем я тебе говорила? Так жить нельзя!

Да, Наташа, ее подруга, была единственным человеком, самим фактом своего бурнокипящего существования неопровержимо доказывавшая ей: есть реальная жизнь — модные магазины и концерты, лето и весна, городские праздники и лотки с мороженым, троллейбусы и телевидение, свадьбы, скандалы, дети…