Линн Дорн - Я вижу тебя

— Твою ж мать.

Док усмехнулся.

— Вот она где. Будешь хорошо себя вести, и я повторю. И еще. И еще. А сейчас расскажи о том не-очень-парне.

— Господи, — Мигель несколько минут даже думать не мог. Казалось, вернуть способность разумно мыслить нереально сложно. Он всего лишь хотел чувствовать, а не возвращаться к неприятным воспоминаниям. — Дай мне секунду.

Олдридж не остановил мучительно медленное скольжение пальца.

— Не спешите, мистер Кордеро-Руис.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты чертов извращенец?

Док застыл на месте, и Мигель проклял свой длинный язык.

— Это хорошо, papi. Офигенно, клянусь. Не останавливайся. Умоляю, не останавливайся.

Голос Олдриджа стал более хриплым, чем обычно.

— Тогда делай то, что я сказал. Расскажи о втором члене.

— Окей. С этим парнем я познакомился в баре. Он подкатил ко мне и был таким классным. Вокруг не было ни одной девчонки, с которой я хотел бы переспать, а возбуждение никуда не уходило, так что я согласился поехать к нему. И он не... это не... эм... как-то больно получилось. —Вообще-то, было очень больно, как будто его рвали на части.

Олдридж вытащил палец, вынудив Мигеля протестующе застонать, но вместо одного скользнул внутрь двумя.

— Так больно?

— Черт, нет, — Мигель, как кошка в течке, задрал задницу выше, молча умоляя о большем.

— Замечательно, — Олдридж одобрительно сжал член Мигеля. — Продолжай. Расскажи, что было дальше.

— Этот чувак продержался намного дольше, чем я рассчитывал — в смысле секса. А кончив, он шлепнул меня по заднице со словами, что классно провел время, и выставил за дверь, — Мигель не стал добавлять, потому что просто не мог это произнести, что когда вернулся домой и полез в душ, то заметил испачканное кровью нижнее белье. Кровотечение не остановилось и на следующий день. Ему пришлось сходить к врачу, который поставил ему диагноз — разрыв анального отверстия. Это было совсем не смешно, и с тех пор Мигель никому не позволял ничего пихать в свою задницу.

До сегодняшнего дня.

Олдридж поцеловал Мигеля в лоб, и его пальцы замерли.

— Боже. Обязательно скажи, если будет больно. Незамедлительно. Понял? — сейчас с ним разговаривал Профессор, которого Мигель привык видеть на лекциях, и его передернуло.

— Да, papi, — ответил он.

— Расскажи, чего ты хочешь.

Мигель насадился на пальцы Олдриджа, насколько было возможным. Потрясающие ощущения. Восхитительные. Но все равно недостаточно. Даже неторопливо поглаживавшей член ладони было недостаточно.

— Я хочу тебя. Хочу внутри себя. Хочу, чтобы ты меня трахнул.

Это было только верхушкой айсберга, но все, что казалось возможным попросить.

— Должен ли я тебя развязать?

Мысли Мигеля рассыпались, но ему удалось собрать их в кучу.

— А ты хочешь? Потому что раньше...

Олдридж, похоже, потерялся в своих мыслях и надолго замолчал, в итоге сказав:

— Нет, не хочу. Хочу тебя именно так. Это... возбуждает.

Просто преуменьшение века, по мнению Мигеля, но он промолчал. Он крепко сжал в каждой ладони балясины лестницы и кивнул.

— Окей. Отлично. Хорошо. Давай так. Делай так, как тебе нравится. Только умоляю. Умоляю... — пальцы, трахавшие анус Мигеля, исчезли, как и рука с его члена. Мигель почувствовал себя пустым, одиноким и отчаявшимся. — Умоляю, — снова взмолился он, совершенно этого не стыдясь.

— Уверен? — спросил Олдридж.

Послышался звук раздираемой упаковки, а затем стон. Должно быть Олдридж натягивал презерватив, но в очень пустой заднице Мигеля так ничего и не наблюдалось.

— Боже мой, cabrón[13], да засунь ты в меня уже член, пока я не сдох. Господи. Мне нужно плакат растянуть? Трахни меня!

И Олдридж дал, что не было ни поверхностным, ни болезненным. Олдридж проникал медленно, позволяя телу Мигеля привыкнуть, и сейчас с этим мужчиной все казалось сказочно правильным.

— Да, — услышал Мигель собственные слова. — Господи боже, да. Нереально.

Олдридж сделал несколько неглубоких толчков, прежде чем войти до конца, и вжался в тело Мигеля. Док все еще был одет, что заводило Мигеля еще сильнее. Мягкая шерсть профессорских брюк и хрустящий хлопок его рубашки были чертовски сексуальными. Мигель представил, как они, должно быть, выглядели со стороны: он связанный как жертва, и Олдридж трахающий его в своей «бабочке» — одного этого было почти достаточно, чтобы в ту же секунду кончить. Мигель отчаянно боролся с оргазмом, желая продлить это максимально дольше.

— Боже, — бедра Олдриджа подавались вперед быстрее и резче, вынуждая Мигеля крепче держаться за перила. — Я сейчас кончу. Я сейчас...

Олдридж кончил, впиваясь зубами в шею Мигеля достаточно сильно, чтобы тот закричал. Удовольствие от того, как основательно его трахали смешалось с болью от укуса и накрыло Мигеля с головой. Он обессилено кончил, спуская всю сперму в трусы, сквозь которые засочилась влага наружу. Олдридж из него вышел — очень осторожно — и Мигель просто повис, привязанный к перилам, чувствуя себя таким опустошенным, будто вынули все внутренности.

Сначала освободилась одна его рука, затем — вторая. Олдридж растер их, возвращая конечностям Мигеля чувствительность, а сам парень осел на задницу, стараясь не думать ни о чем вообще, но не преуспел.

«Значит ли это, что я гей? Или би? Определенно не гетеро, но откуда мне знать? И имеет ли это какое-то значение? Потому что этот мужчина стал сейчас по ощущениям центром моего мира и что мне теперь с этим делать? Он не позволит мне себя касаться».

Даже сейчас, Олдридж отстранился, поправляя свою одежду.

— Это было...

— Фантастически сногсшибательно? — предположил Мигель. Он встал, потянул свои затекшие ноги и сел на скамейку. Мигель внимательно осмотрел перепачканные спермой джоки. «Стоило того. Эта покупка того стоила. И шелковая лента тоже».

— Совершенно безответственно.

— Мы же предохранялись, — напомнил ему Мигель.

Олдридж фыркнул. Мигель поднял глаза на расхаживающего по прихожей дока.

— Я твой преподаватель, Мигель. Все наши контакты были крайне неуместными. Меня могут уволить. А тебя отправят на академический испытательный срок или отчислят из университета.

Мигелю было плевать.

— Значит, будем осторожными до конца семестра. Ты справедливо оцениваешь мои знания. Никакой снисходительности. А потом это уже будет неважно.

— Еще как важно. Все узнают. О таком всегда узнают. Ничего нельзя сохранить в тайне.

Мигель снова поднялся. Все пошло не так, как он надеялся.

— Ты не можешь этого знать.

— Я знаю, — Олдридж стоял, непреклонно уперев руки в бока. — Я не могу позволить этому повториться.

Мигель заметил, что док использовал слова «не могу», а не «не хочу».

— А если я не соглашусь? — Мигель отказывался одеваться и стыдливо сбегать.

— Несогласие не изменит реальность, Мигель.

— Точно. В реальности все повторится снова. В реальности ты хочешь меня так же сильно, как и я тебя. Я — твоя реальность во плоти, док, и если мы притворимся что ничего сегодня не было, это не изменит ничего, — Мигель обнажил перед Олдриджем свою покусанную шею.

Тот побледнел.

— Боже. Не могу поверить, что я...

— Мне понравилось, — прорычал Мигель. — Я хочу, чтобы ты снова так сделал. Пометил меня с ног до головы. Заклеймил меня, черт возьми, — Мигель в бешенстве натянул джинсы на испачканные джоки. — Единственное, что останавливает тебя — ты сам.

— Не все так просто...

Мигель небрежно натянул футболку через голову.

— Просто, док. Совершенно просто.

— Не понимаю о чем ты. Ты еще ребенок.

— Тогда кем это делает тебя, док?

Олдридж сверкнул глазами.

— Убирайся из моего дома.

— Я не ребенок, мать твою.

— Убирайся. Вон, — два слова, произнесенные ледяным голосом, пронзили Мигеля насквозь. Он натянул пуховик, шарахнул профессорской дверью и врезал кулаком по стене дома. 

Пятница, 6 декабря.

Дом Олдриджа.

Эванстон, штат Иллинойс.

«Единственное, что останавливает тебя — ты сам».

Олдридж, как бы сильно не старался, никак не мог забыть слова Мигеля, звеневшие в его голове. Профессора мутило от этих слов, потому что перед тем, как выставить Мигеля за порог, Олдридж наговорил ему многое, и не все из сказанного было правдой.

Он выгнал мальчика из дома не из-за страха, что их разоблачат или накажет администрация университета. Ну, не совсем поэтому. Страх был, но другого рода.

Связанный в доме Олдриджа Мигель представлял собой невероятно возбуждающее зрелище. Профессора тянуло к нему, как стрелку компаса к северу. Олдриджу ничего не мешало гладить и облизывать Мигеля, где он пожелает, как и глубоко вбиваться его в подтянутое тело.

Но когда все кончилось, мужчина испытал неловкость. Ему нужно было остаться в полном одиночестве. Больше ни секунды невозможно было терпеть присутствие Мигеля. Именно поэтому он выгнал мальчика из дома. Бесцеремонно. Даже без прощального поцелуя.

Сейчас Олдридж лежал на собранной в прямом и переносном смысле им же кровати и тихо ее ненавидел. Он хотел вернуть свою прежнюю жизнь. А еще лучше никогда не встречаться с Мигелем. Именно поэтому Тим и бросил Олдриджа. Сейчас было намного легче покончить с этой связью, иначе потом его окровавленное сердце будет беззащитно лежать у ног любовника, который, в спешке покидая дом, спокойно его переступит.

Лучше прекратить все сейчас, чем оказаться брошенным потом. Верно?

«Единственное, что останавливает тебя — ты сам».

— Да, — согласился Олдридж в темноту. — Я все прекращу. Сейчас же. Пока не стало слишком поздно.

Однако Олдридж боялся, что все и так уже зашло дальше точки невозврата.

Телефон снова и снова вибрировал, но Олдридж его игнорировал. Полный разрыв будет к лучшему. Станет легче. Может не так быстро, как хотелось бы, — потому что Олдридж так сильно хотел Мигеля, что это желание словно кислотой обжигало его внутренности, — но, в конечном итоге, станет легче. От глубокой раны останется лишь царапина. Некрасивая, неровная, но Олдридж залечит ее так, что и шрама заметно не будет. Но если позже — если только будет это позже — Мигель сам бросит Олдриджа, как поступил с ним Тим, нанесенный ущерб пронзит профессора насквозь.

Если бы только Олдридж уже не облажался. Если бы он был нормальным и на эмоциональном уровне. Но он, наоборот, являл собой сгусток противоречивых эмоций. Олдридж хотел быть один. Но хотел при этом Мигеля. Олдридж хотел снова ничего не чувствовать. И хотел вышвырнуть в окно незатыкавшийся телефон. Профессор хотел написать Мигелю, что ничего не изменилось, попросить прощения, искупления всех грехов и хоть капли успокоения. Он хотел кричать, плакать, смеяться над абсурдностью собственной жизни.

Но Олдридж всего лишь тихо и неподвижно лежал на кровати, раздираемый большим количеством разнообразных эмоций.

Кто-то позвонил в дверь, и Олдридж подскочил от этого звука. В его дверь некому было звонить. Мужчина никого не ждал. Но кто бы там ни был, названивал он с маниакальной настойчивостью. Олдридж попытался игнорировать, но неизвестный ему человек не успокаивался.

«Может, это Мигель».

Эта мысль вызвала в груди постыдный прилив надежды. Как Олдридж поступит, когда откроет дверь и увидит на пороге своего красивого, но, несомненно, разъяренного мальчика?

Сердце грохотало, каждым ударом болезненно отдаваясь в груди. Олдридж шел медленно, понимая, что должен открыть дверь, и одновременно этого страшась. Сможет ли Мигель его ударить? Или попытается поцеловать? Прикоснуться? Сможет ли Олдридж сам все это вынести? И есть ли у него вообще выбор?

Столько ненужных мыслей. Плохо, что он не мог отключиться от них, как предлагал ему Тим.

«Было бы здорово, имей мы возможность отключаться от эмоций, Ол, но не все из нас такие счастливые. Или талантливые. Или настоящие мудаки. Сам выбирай».

Олдридж несколько лет старался объяснить Тиму, как устроен его мозг, и раз уж тот не смог понять, как это может получиться у какого-то мальчишки, знавшего Олдриджа всего пару месяцев. Профессор выдержит любое заслуженное оскорбление от Мигеля — эмоциональное или физическое — и на этом конец. Точка.