Он явно пытается сдерживаться, но злость все равно неумолимо прорывается наружу и выражается в нервном подергивании щеки, кожа на твердых скулах стягивается, а губы едва шевелятся, он говорит сквозь плотно сжатые губы. Холодею изнутри. Я виновата в меньшей степени, чем его жена, но сейчас получаю порцию злости, направленную на нее. Тем не менее отступать я не намерена.

— Но тебе придется, Арслан! — восклицаю. — Лизу уже не спрятать! Меня не спрятать! Но я не хочу больше ходить под забором, понимаешь? Я хочу видеть свою девочку и иметь право находиться в доме! Если нужно для этого выйти за тебя замуж, я согласна.

— У моих родителей и Диляры напряженные отношения в последнее время. Видятся редко, общаются сквозь зубы. Они не будут рады и второй моей жене — русской, иноверке. У тебя мало шансов, чтобы завоевать их расположение, тем более с такой предысторией. Поэтому тебе придется очень постараться, чтобы понравиться им. Но если ты будешь мила со мной, покорна, не будешь пререкаться и хорошо заботиться о детях, то всё сложится лучшим для тебя образом. Ты сможешь стать моей второй женой? Подумай хорошо, Оксана, потому что дороги назад не будет.

Глава 20

— Ох, я забыла купить игрушку Лизе… — спохватываюсь в самый последний момент, осознавая, что из-за всех свалившихся на меня проблем не подумала о главном. Для меня самый лучший подарок в мире сейчас— обнять своего ребенка, прижать к груди и почувствовать сладкий запах, который присущ только детям. Но маленькие девочки любят подарки и ждут, что родители, которые приехали из долгой поездки, привезут им новую игрушку.

А я ничего не купила, совсем не позаботилась об этом, хотя возможности были. Не нахожу себе никакого оправдания. Что я за мать? А еще… Даже боюсь подумать о том, как встречусь со второй моей малышкой. Я так долго заталкивала силой на самое дно любовь к своему ребенку, что сейчас от волнения перед нашей встречей больно дышать. Руки немеют и холодеют, беспокойно тереблю на шее тонкую золотую цепочку с крестиком.

Успокаивает только то, что моей малышке будет еще сложнее, ведь дети так ранимы, а взрослые гораздо сильнее духом. Я справлюсь, обязана справиться и не показать, насколько я взволнована.

— Держи, отдашь детям.

Перед моим носом неожиданно оказываются две большие розовые коробки. С удивлением рассматриваю кукол вместе с одежкой и туфлями, а потом перевожу взгляд на стоящего рядом с машиной Бакаева. Он сосредоточенно смотрит на большой дом из красного кирпича с конусной крышей, возвышающийся за каменным забором, с огромной территорией вокруг, которую даже не охватить взором. Зеленый газон усыпан деревьями и кустарниками, вдалеке видны хозяйственные постройки и загоны, в которых прогуливаются лошади. Здесь так красиво и спокойно, что начинаю дышать более размеренно и смотреть на ситуацию позитивнее.

— Спасибо, что подумал о подарках, у меня, честно говоря, из головы вылетело, — искренне благодарю Бакаева, получая в ответ холодный кивок. Оттепель прошла, отец моих детей снова заковал себя в ледяные оковы.

— Пошли, — коротко приказывает он, и я семеню за ним, идущим широким шагом по дорожке к дому. Мышцы после долгого сидения еще вялые, расслабленные, по сравнению с кондиционированным воздухом в салоне летний зной снаружи наваливается удушающей волной, липкой пленкой ложится на кожу. Правда, дневная жара спала, вечером можно будет погулять, тем более тут самое место для прогулок. Так красиво и просторно.

Мечтами уношусь в вечернее время, рисую в воображении себя с девочками в обнимку. Как раз вижу деревянные качели, когда мы входим через открытые ворота во двор. Можно будет покачаться и посмотреть на звезды. От предвкушения я не могу сдержать улыбки.

Бакаев переговаривается с каким-то невысоким сухощавым мужчиной со строгим лицом. В простой одежде и высоких сапогах, он похож на конюха, кем, скорее всего, и является. Мужчины негромко переговариваются, кажется не на русском языке, я прислушиваюсь, но вижу лишь, как другой немолодой работник принимает у Арслана ключи от машины и спешит к ней. Видимо, это кто-то из прислуги. Конечно, у богачей на все случаи жизни нужный человек.

И действительно, в самом доме, куда мы входим, нас встречает строгого вида женщина в закрытом темно-фиолетовом наряде, с платком на голове.

Уже потом я рассмотрю детально национальное убранство дома, но пока в фокусе внимания только моя девочка. Лиза! Вижу только ее и падаю на колени, не обращая внимания на боль от соприкосновения с жестким полом и разлетающиеся в стороны коробки. Расставляю руки и ловлю мое маленькое сокровище, зажмуривая глаза и чувствуя, как из них брызжут слезы. Обнимаю ее крепко-крепко, молясь изо всех сил, чтобы она не исчезла. Больше никогда.

— Мамочка, не плачь, — уговаривает доченька, отстраняясь от меня и вытирая ладошками мокрые щеки. Она так делала в период после похорон бабушки, но потом я перестала плакать при ней, чтобы не пугать.

Улыбаюсь сквозь слезы и рассматриваю во всех подробностях, как выглядит мой ребенок. Мой взгляд с дотошностью следует по ее растрепанным светлым кудряшкам, искрящимся радостью глазам и лучезарной улыбке. Глажу ее по плечам и рукам, ненавязчиво поправляя плотное серое платье с юбкой-колоколом и вычурными орнаментами по подолу. Красивое, но излишне взрослое для такой малышки. Обычно она носит что-то попроще, тем более дома.

— Мамочка! Смотри, какое платье! — Лиза крутится вокруг своей оси, демонстрируя свой наряд, и меня медленно отпускает напряжение. Она не похожа на пленницу, ей здесь нравится, и в особенный восторг приводит новое платье.

— А туфельки! Смотри, какие! — восклицает она звонким голосом, который отдается музыкой в моей душе и вызывает новый поток слез, но я сдерживаюсь, нахваливая внешний вид моей малышки.

Наконец я улавливаю, что вокруг меня распространяется удушливая атмосфера. Все ощутимо напряжены. Бакаев стоит поодаль, отстраненный и холодный, его рука лежит на плече его дочери. Нашей дочери. Осознание ударяет меня прямо в грудь, наваливается сначала неверие, потом дикая, взбалмошная, неконтролируемая радость. Поднимаюсь на ватных ногах и с мягкой улыбкой на губах делаю короткий шаг в сторону доченьки. Конечно, я не имею права ее пугать, называть себя ее матерью, обнимать и целовать.

Это страшно— отдать своего ребенка, но я покупала жизнь матери. Сделка ценою в вечное чувство вины, с которым я живу по сей день. Зарина одета в точно такое же платье, как у сестры, только выглядит в нем как покорная ученица пансиона благородных девиц, тогда как Лиза похожа на маленькую разбойницу, которая никогда не переступала порог подобного заведения.

Что-то в выражении моего лица настораживает девочку, и она вопросительно смотрит на папу, а строгая женщина вырывается вперед, загораживает Бакаева и нашу дочь и начинает ему что-то быстро-быстро говорить. Тараторит на непонятном языке и размахивает руками, видимо возмущаясь моим приездом. Боже, неужели это его мать?

Если и так, я готова воевать и с ней тоже. Поэтому решительно шагаю вперед, но Бакаев одним только взглядом заставляет меня остановиться.

— Тетя, иди и распорядись, чтобы нам подали чай. Иди! — пресекает очередную волну жарких возмущений. — Зарина, поздоровайся с тетей Оксаной, — мягко подталкивает девочку ко мне, не обращая внимания на грозное бормотание удаляющейся от нас тетки.

Глава 21

— Здравствуйте, тетя, — очень хорошо поставленным голосом медленно проговаривает девочка, и я пытаюсь отыскать в себе силы, чтобы не дернуться вперед, не обнять ее, сжимая руки в кулаки до боли, но тут же их расслабляю, как и мышцы лица. Улыбаюсь, выражаю радушие и стараюсь приручить свою маленькую девочку, как приручает дрессировщик дикое животное. Медленно, терпеливо, шаг за шагом, стараясь не нервировать.

— Меня зовут Оксана, — мягко говорю, повторяя на всякий случай слова Бакаева, и подаю ей игрушку, но девочка ничего не делает без одобрения отца, она как будто на него настроена, а еще скована по рукам и ногам злой реакцией тетки. Робко спрашивает глазами у отца, можно ли взять куклу, и он милостиво, одним властным кивком, разрешает ей.

Я вижу, что Зарина несамостоятельна в своих реакциях и решениях, она полностью зависит от взрослых. И закипаю внутри, аккумулируя поток гнева, вот только направлен он не на родителей Зарины, а на саму себя. Не знаю, как справиться с этой волной агрессии, она способна меня уничтожить. Но важнее, чтобы часть потока не излилась на ни в чем не повинную девочку.

— Спасибо, тетя Оксана, — снова неспешно говорит Зарина, как будто каждое слово взвешивает, перед тем как произнести. На фоне неторопливости Зарины хаотичное мельтешение Лизы, разрывающей коробку и хватающей куклу, ярко показывает разницу между девочками.

— Мам, у нас одинаковые куклы! У нас все одинаковое! — восхищается Лиза, и это давит на мой воспаленный мозг. Едва заметно морщусь, скрывая боль. Улавливаю взглядом быстрое движение Бакаева, он делает ко мне шаг. Неужели думает, что у меня очередной обморок, и хочет подхватить? С чего такая забота? Или это просто инстинкт?

Мне нужно за что-то зацепиться, как за спасательный круг, чтобы выплыть на поверхность, поэтому я цепляюсь за окружающую реальность и выполняю физические действия, пряча внутри свою боль, запаивая ее, как люк в атомный реактор, полный смертельно опасной радиации. Облизываю пересохшие губы и спрашиваю:

— Девочки, вам нравятся куклы?

Намеренно опускаю имена, потому что не хочу произносить то новое имя, которое Арслан дал Лизе. Интересно, как он теперь будет ее называть?

— Мама, я давно такую хотела! — восклицает дочка, зажав в руках куклу и принявшись расчесывать ей волосы розовой расческой. — А у Зарины очень много кукол! Несколько домов, карета, мебель, куча одежды и туфелек! Но они почти все остались в том доме, а тут нам даже не во что играть, — захлебываясь, рассказывает Лиза, и Бакаев с Зариной изучают ее одинаковыми заинтересованными взглядами, словно увидели забавную обезьянку в зоопарке. Нет, она им очень нравится, она милая и смешная, но подойти из осторожности они боятся. Вдруг укусит, она же дикая.

— Тогда хорошо, что мы привезли вам кукол, — улыбаюсь я, гладя свою девочку по волосам. Так и находимся в тех же позах — я держусь за Лизу, Зарина не отпускает папину руку.

— Девочки, нам с тетей Оксаной нужно умыться и переодеться с дороги. Пойдите помогите тете Касиме накрыть на стол. Мы скоро подойдем, — Бакаев твердым голосом прерывает нашу встречу, и я с тоской смотрю, как сестры, взявшись за руки, убегают в ту сторону, куда ушла злобная тетка Бакаева. Вернее, моя Лиза несется вперед, как маленький локомотив, а Зарина следует за ней наподобие послушного вагончика.

Напряжение чуть-чуть меня отпускает, медленно поднимаюсь с коленей и осознаю, что почти не дышала. В груди больно, и я прикладываю руку к области сердца.

— Тебе плохо? — хмурится Бакаев, бегая взглядом по моему лицу.

— Нет, нормально, — спешу его заверить, чтобы не отправил отлеживаться в постели. На самом деле, я бы не отказалась прилечь, но что может быть важнее моих девочек?

— Пойдем провожу тебя в комнату, — говорит он, и я наконец даю себе волю и осматриваю имение, в которое он меня привез. В первую очередь отмечаю пустоту помещений. Мебели очень мало, но это не создает ощущение скудности или бедности, скорее, привлекает внимание к отдельным деталям. Резным перегородкам, колоннам с ажурными украшениями, роскошным темно-красным коврам и низеньким круглым столикам возле небольших возвышений или длинных диванов. На них накиданы разноцветные парчовые подушки, сверху — на стенах — внутри небольших углублений вазы, статуэтки. Освещение мягкое, уютное, исходит от различных настенных светильников. Вокруг дверей и окон резные деревянные рамки. Преобладают красные, золотые и коричневые цвета. Уютно, дорого, роскошно. Как будто я попала в элитный восточный ресторан.

— У нас будет общая комната? — спрашиваю не подумав. У меня вечно язык-помело, постоянно это мне жизнь портит. Бакаев стреляет в мою сторону мрачным взглядом исподлобья, заставляя еще больше жалеть о ляпнутом невзначай вопросе. Но я не терплю молчания, я не умею ждать, не люблю затянутых пауз! А Бакаев — он такой неторопливый, молчаливый. С ним трудно, все время клещами слова вытягиваешь. Ведь вроде в машине разговорились — чего опять захлопнулся и как неживой себя ведет?

— Послушай, Оксана, — начинает угрожающим тоном, — давай ты просто умоешься с дороги и вопросы задашь потом?

— Когда «потом»? — спрашиваю упрямо, совсем не боясь дразнить зверя. Пусть даже укусит, лишь бы реагировал.

В это время мы доходим до двери в комнату, и в узком коридоре остается совсем мало пространства между нами. Такие тесные помещения словно призваны создавать у людей ощущение невольной близости. Или же смущения.