« Это неправда. Этого не может быть».


Вокруг нас начали толпиться люди, я кое-как пришла в себя, когда кто-то оттолкнул меня со словами:


- Отойдите, я врач, - резко сказал мужчина, нащупывая слабо пульсирующую жилку. Я отползла на два шага назад, но из виду Ивана не теряла. – Живой. Кто- нибудь уже вызвал скорую? – мужчина уже обратился к толпе, откуда был слышен утвердительный ответ.


- Нужно остановить кровь, - врач быстро посмотрел на меня, - дайте ваш шарф.


Я трясущимися руками начала стягивать с шеи лоскут шелковой ткани, но он лишь затягивался на мне тугой петлей. Кто- то помог мне высвободиться и протянул шарф врачу.


Я стеклянными глазами продолжала смотреть на окровавленное тело своего любимого человека и мечтала то проснуться, то, наоборот, уснуть, чтобы не видеть этого. Меня трясло. Меня трясло крупной дрожью. Зубы стучали, я не моргая смотрела на Ивана, как будто, если хотя бы на секунду закрою глаза, он умрет.


- Он… Он выживет? – я бы не узнала свой голос со стороны. Хриплый, испуганный, он словно не мне принадлежал.


Я понимала, что глупо задавать вопросы, мне никто не может дать гарантий, остается лишь надежда. Тонкая ниточка надежды, за которую цепляется мое затуманенное сознание.


У меня полились слезы из глаз, когда незнакомец молча начал перевязывать голову Вани, а тот все не приходил в сознание. Он лежал, словно сломанная кукла, раскинув руки в сторону.


- Его нельзя трогать до приезда скорой. Есть переломы, – жалкий взгляд врача коснулся моего лица, я посмотрела на него, но он сразу отвел глаза.


Я не знала, сколько времени прошло прежде, чем приехала скорая. Я не знала, где та машина, что сбила его и где тот водитель. Я могла только смотреть на Ивана и молиться. Молиться всем Святым и Богам и высшим силам, чтобы он остался жив. Чтобы он открыл глаза и произнес мое имя нежно и ласково, как мог говорить только он. Чтобы он коснулся меня своей горячей рукой и улыбнулся. Чтобы снова увидеть две ямочки на его прекрасном лице падшего ангела. Чтобы обнять его и сказать, как сильно я его люблю. Но он лежал. Лежал и не двигался, и не приходил в себя. Мне было уже трудно услышать его дыхание, и я с ужасом понимала, что он может умереть в любую минуту.

***


Я стояла перед небольшой часовенкой, скромно спрятанной в березовой роще небольшого парка недалеко от моего дома.


Солнечный свет, отражающийся от куполов, резал мне глаза, непроизвольно хотелось склонить голову. Я не знала, что я здесь делаю, но больше некуда было идти. Церковь была моей последней инстанцией. Иван не приходил в сознание больше четырех суток. Кома. Это ужасное слово из четырех букв пугало своей неизвестностью. Придет ли он в себя? По произведенным исследованиям, у него была черепно- мозговая травма, перелом большой берцовой кости, многочисленные ссадины и ушибы, но самое страшное- был поврежден позвоночник в районе шестого и седьмого позвонка. Последствия в полной мере можно было оценить, лишь когда он придет в сознание.. А сознание к нему не возвращалось.


Я с большим усилием отворила тяжелую дверь. Резкий скрип ранил мои уши, отпугивая. Я не решалась зайти. Я чувствовала себя лицемеркой. Если бы рядом с моим домом находилась мечеть или буддийский храм, я бы пошла и туда тоже. Я готова молить всем Богам, лишь бы мой любимый остался жить.

Иван все это время лежал в реанимации, куда было запрещено входить практически всем, кроме врачей и самых близких родственников. Однажды мне удалось проскользнуть в это белое, почти стерильное помещение, когда постовая реанимационная сестра вышла на пять минут.


Мне потребовались секунды, чтобы определить, какая из четырех кроватей принадлежала Ване. ИВЛ заставлял его голую грудь с шумом подниматься и опускаться под какофонию пикающих приборов. Синий оттенок лица придавал ужасное сходство с мертвецом. У меня сжалось сердце. Я коснулась его руки и испугалась, насколько она была холодной. А ведь мое тело еще помнили его горячие ладони и жаркие поцелуи. Я успела наклониться и поцеловать его в колючую щеку, покрытую щетиной, прежде чем медсестра начала спешно меня выставлять.


Медленно и нерешительно я вошла в полузатемнённое пространство часовни. Запахом лаванды было пропитано все вокруг. Я не надела платка, я даже не перекрестилась. Быстрым шагом, насколько позволяла моя истощенная страданиями душа, я направилась к алтарю. Я не знала молитв. Я не знала обычаев и ритуалов. Я просто упала на колени и разрыдалась. Я ревела как белуга, не видя и не слыша ничего вокруг, повторяя с каждым вздохом лишь одно: «Пожалуйста, сохрани ему жизнь. Пожалуйста, сохрани ему жизнь».


<center>***</center>


Я шла по длинному коридору, где возле реанимационной палаты уже сидела мать Ивана.


Мы познакомились с ней в день аварии. Мария Дмитриевна оказалась очень приветливой, насколько это позволяло ее состояние, и доброй женщиной. На вид ей было не больше сорока, хотя, насколько я помню, Вероника рассказывала, как в прошлом году они отмечали ее пятидесятилетие. Одета она была аккуратно, со вкусом, но не броско. Отца Ивана я никогда не видела. Не при таких обстоятельствах я бы хотела познакомиться с самым дорогим человеком для Вани. Слезы его матери раздирали мою душу, но я не могла себе позволить отойти от нее, лишь, когда прибегала Вероника, я удалялась в другой конец коридора и тихо плакала, сидя на подоконнике. Вина. Моя вина и полная неизвестность происходящего. Что с ним будет? Что будет со мной без него?… Эгоистично? Да. Но я думала и об этом.


- Аннушка, - она почему-то звала меня именно так, я не собиралась ей перечить. – Хорошо, что ты пришла.

Я сразу оценила ее волнующее состояние.


- Что случилось? – я подошла ближе, и она схватила меня за руку, то ли от волнения, то ли для опоры.


- Его перевели из реанимации в палату интенсивной терапии, он начал сам дышать! – слезы радости бежали по ее нежному лицу.


- Это хорошо! Это очень хорошо! –воскликнула я, - что говорят врачи? Когда он придет в себя?


Она посмотрела на меня, и я поняла, что вопрос останется без ответа. Конечно, никто не может сказать, когда Иван проснется. Оставалось только ждать.


Я сидела в коридоре и ждала, когда Мария Дмитриевна пойдет домой. Я ужасно хотела к Ивану, но не смела помешать им. Теперь посещения возможны, и мне не придется спать в коридоре. Спустя полтора часа Мария Дмитриевна вышла, сжимая бумажный носовой платок в руках, она обняла меня и попрощалась, пообещав, что придет завтра с утра. Добрая женщина. Из-за меня ее ребенок сейчас в коме, а она меня обнимает.

Я тихо зашла в одиночную палату. В белой, почти пустой комнате, тишину будили тишь сигналы работающих аппаратов. Иван спал. Бледный и худой. Я села рядом на табурет, стоящий возле его кровати, нежно провела ладонью по колючей щетине и тихо заплакала, сжимая его холодную руку в своей руке.


***


- Привет, малыш, - я проснулась от нежного прикосновения к моим волосам. Встрепенувшись, я подняла голову и посмотрела на Ивана. Его огромные синие глаза на фоне похудевшего лица с любопытством разглядывали меня. Я схватила его ладонь и начала целовать, заливаясь слезами.


- Ты проснулся! – шептала я сквозь слезы.


- А долго я спал? – хриплым голосом спросил он.


- Неделю. Как ты себя чувствуешь? Что-нибудь болит?


Ваня сморщился, пытаясь сесть, облокотившись на спинку на кровати.


- Болит везде понемногу. Я смутно помню, что произошло.


- Это последствия сотрясения, - затараторила я, - ты спас меня. Снова спас мне жизнь!


- Анна … - он пытался перебить меня, но я ничего не слышала.


- Мы переходили дорогу, и тебя сбила машина, ты оттолкнул меня…


- Анна! – резко сказал он, и я замолчала, - я ног не чувствую.


Холодок страха прошелся по моей спине.


- Я сейчас позову врача, не беспокойся…


Я быстро вышла и опрометью побежала к постовой сестре, объясняя, что произошло. На самом деле я знала. «Шестой и седьмой позвонки повреждены», - голос врача стоял в моей голове,- « нам еще неизвестны полные последствия». Это паралич. Оставалось только выяснить, он не может шевелить пальцам? Или коленом? Или парализован до пояса?


В палату меня уже не пустили. Целая бригада врачей задавала Ване вопросы, проводя исследования, я снова мерила шагами коридор, кусая ногти. Спустя час постепенно люди в белых халатах начали выходить из палаты. Практически последним вышел его лечащий врач. Я сразу подбежала к нему:


- Что с ним?


- К сожалению, наши худшие подозрения подтвердились, местами чувствительность сохранилась в верхней части бедра, но самостоятельно передвигаться он не может, - медленно, растягивая слова, доктор подписывал Ивану инвалидность.


- Но с этим можно что-нибудь сделать? Это можно вылечить? – я готова была схватить его за грудки и трясти, чтобы он говорил быстрее.


- Надежда, безусловно, есть, возможно, хороший курс физиотерапии, регулярные занятия физкультурой принесут свои положительные результаты.


«Возможно», - я отвела глаза в сторону…


- Ему сейчас очень нужна ваша поддержка, отправляйтесь к нему.


«Поддержка…»


Что можно сказать молодому и красивому человеку, который вынужден передвигаться в инвалидном кресле? Скажи «спасибо», что живой? Зато у тебя руки есть?


Я не могла пойти к нему. В тот момент не могла. Я стояла под дверью около получаса, продумывая ободряющий монолог, чтобы не заплакать при нем. Ему ведь еще хуже. И я во всем виновата. Я сделала шаг вперед, дверь со скрипом отворилась, он сразу посмотрел на меня. Холодный, стеклянный взгляд. Совершенно непроницаемое выражение лица.


- Ты знаешь уже? – спросил он меня ровным низким голосом.


- Да, - ответила я, присаживаясь на краешек кровати. – Вань, у нас есть надежда, врач сказал, что можно все исправить. Мы справимся…


Я говорила, но он меня не слушал. Он молчал. Молчал и смотрел в сторону, потом тихо сказал:


- Я хочу побыть один.


Он даже не посмотрел на меня при этом. Я понимала, что подобные проблемы все переживают по-разному, кто- то плачет навзрыд на плече у друга, а кому- то хочется побыть одному. Но он не просто просил меня уйти, он забаррикадировался от меня, отстранился, как будто я для него чужой человек.


- Хорошо, - сказала я, глотая слезы. – Я приду завтра.


Встала и медленно пошла к выходу, понимая, что уже никогда не будет так, как прежде. Закрывая, за собой дверь, я прощалась с прошлым, пытаясь представить каково это потерять свпособность ходить? Но ведь оставалась надежда, нельзя было падать духом. Да, мы не будем прежними, нам обоим придется через многое пройти, но мы все выдержим. Просто надо найти подходящие слова, вдохновить его, дать ему силы. Я понимала, что уже ничего не вернуть, но и сдаваться я не собиралась. Мне тоже необходимо было побыть одной. Его жизни ничего не угрожало, и у меня будет целая ночь на то, чтобы принять новые обстоятельства. Не смириться. Нет. Настроиться на борьбу. Борьбу до победного конца. Я быстрым шагом шла по длинному коридору больницы, смахивая на ходу слезы и кусая губы от злости, которая питала меня силами. Злости на иронию судьбы. Ведь я молила Бога, чтобы он жил. Я получила, чего хотела. Спасибо.


Ни на следующий день, ни через два дня ситуация не изменилась. Иван выгонял меня почти сразу, как я приходила. Никаких обвинений. Никаких разговоров. Тихая просьба об уединении превращалась в резкое и грубое выпроваживание меня из палаты. Я терялась. Я не понимала, что мне делать. Я хотела заставить его поговорить со мной, но не решалась на него давить. Думая, что у нас для этого еще много времени. Как же я ошибалась…


========== Глава 39 ==========

На четвертый день после ужасной постановки полного диагноза я уже не так уверенно шагала по белому коридору, держа в руках пакет с фруктами. Сделав глубокий вдох перед дверью его палаты, я ее отворила, но комната оказалась пуста. Я подумала, что Ивана перевели из палаты интенсивной терапии в обычную, и направилась на поиски постовой медсестры, которой не оказалось на отведенном для ее работы месте.