— «Для Бога все вещи чисты, хороши и правильны, — говорил Гераклит, — но люди относят некоторые из них к правильным, другие — к неправильным», и в том ключ к пониманию образа Февронии, — покачал головой Александр Васильевич. — Он выходит далеко за рамки шкалы стандартных человеческих ценностей. Мифология никогда не имеет в качестве своего главного героя просто добродетельного человека…

— Ты что, декламируешь отрывок из своей гениальной диссертации? — усмехнулась Лена. — Мифология — эмансипированная мадама: захотела героя — и поимела его. Ах, какой стиль! Какой полет мысли!

— В ответ на твои издевки только и могу сказать: моя сестра — дура, — отчеканил Александр Васильевич и устало закрыл глаза.

— А мой брат — зануда! — парировала сестрица.

Очевидно, подобные споры-разговоры у них случались регулярно, поскольку оба огрызались довольно вяло, да и Лариса отнеслась к их перепалке без особого интереса, равнодушно листая какой-то толстый журнал. На кухне засвистел закипевший чайник, и Лена убежала заваривать чай.

Александр Васильевич и Лариса молчали. Я чувствовал себя неуверенно и, чтобы скрыть смущение, взял с журнального столика тоненькую брошюрку и раскрыл ее наугад:

«Героям повести удалось подняться над своими собственными и локальными историческими ограничениями. Они умирают, но, будучи людьми вечности, возрождаются в христианском символе жизни после смерти, в идее небесной любви. Они умерли в один день, но их положили в разные гробы. Преодолевая физическую смерть, их тела чудесным образом воссоединяются в одном гробу. Люди это видят и думают, что кто-то таким образом кощунствует над Петром и Февронией. Их рассоединяют, кладут в разные гробы, но наутро снова находят вместе…».

— Ага! Читаешь выдающуюся работу братца? — хмыкнула Лена, вернувшаяся с чайником. — Ну и как? Проникся поэтикой подлинных духовных страстей?

Александр Васильевич изобразил на лице страдание и воздел руки над головой:

— Лена, умоляю: не надо, не трогай святое! Это смысл моей жизни…

— Да ладно, брат, — вздохнула Лена. — Шучу я. А вообще, тебе давно пора научиться делать морду тяпкой. Сделал морду тяпкой — и вперед! Нахрапом бы взял всех своих докторов с академиками и давно защитил бы диссертацию.

— Вся проблема в том, сестра, что у интеллигентного человека не морда, а лицо, — с достоинством подбоченился Александр Васильевич. — И что такое тяпка, он не знает.

— Е-мое! — всплеснула руками Лена. — Пастернак, выходит, не интеллигент? Копался в своем огороде, картошку тяпкой полол и окучивал — выращивал ее, чтоб с голодухи не сдохнуть: его стихи никто не печатал, «Доктор Живаго» приносил прибыль издателям на Западе, а Борис Леонидович хрен без соли доедал. Но что такое тяпка — знал!

— Сестрица, ты все же дура, — устало улыбнулся Александр Васильевич.

— А ты — умный, — отрезала Лена, — только данного факта никто не знает. И не узнает, потому что ты — мямля. Твои однокурсники уже давно кандидатские защитили, а ты все топчешься на месте, стесняешься чего-то, и ведь не дурак, статьи интересные пишешь, но кому они нужны, кроме десятка таких же сумасшедших, как ты?

— Лена, сейчас же прекрати! — подала голос Лариса. — Постеснялась бы постороннего человека.

— А он мне не посторонний, — мгновенно откликнулась Лена и, высунув язык, дурашливо подразнилась. — Бе-бе-бе! Он, может, моим постоянным любовником станет. И наплевать на выдуманные добродетели!

— Во-во! — осклабился Александр Васильевич. — Бедный молодой человек ни сном — ни духом ни о чем подобном не помышляет, а ты — морду тяпкой и вперед на него!

— Паш, скажи ему: я такая? — в глазах у Лены играли веселые и злые чертенята. — Братец считает, что я без тормозов.

Я смутился и пожал плечами:

— Мы просто хорошие знакомые. И, как мне кажется, Лену на факультете уважают. Ничего плохого не слышал о ней.

Александр Васильевич громко, с причмокиванием, отхлебнул горячего чая из кружки и, прищурившись, пояснил:

— Да знаю я, знаю, что сестрица — человек неплохой! Я не то имел в виду. Она не знает меры — вот что!

— А тут уж мое дело, — огрызнулась Лена. — Как-нибудь сама разберусь.

— Во-во! — Александр Васильевич блеснул стекляшками очков. — Твоя старшая сестрица то же самое говорит. И что же? То один роман, то другой… Элементарная распущенность, вот что!

О том, что у Лены есть сестра, я не знал. Она никогда не упоминала о ней. Но, судя по реплике Александра Васильевича, он был не в восторге от обеих своих сестриц.

* * *

— Ну? Что ты так медленно идешь? — Лена нетерпеливо стукнула по полу ногой. — Я тут вся извелась, тебя ожидаючи.

Я приблизился к ней и, оглянувшись — не видит ли кто, приобнял Лену за плечи и коснулся губами ее теплой щеки. Она, не обращая внимания на мое смущение, встала на цыпочки и быстро, но крепко поцеловала в губы:

— Ну, здравствуй!

— Ты как тут оказалась? — спросил я. — И как меня нашла? Все-таки столько времени прошло…

— Земля русская слухом полнится, — рассмеялась Лена. — Я вчера прилетела, у меня тут тетка живет. Вообще-то, я не специально к ней, а по пути — транзитом, так сказать, мчусь в Петербург на крыльях любви, — она коротко хохотнула, — один мужик замуж меня берет. Почти на двадцать лет старше, весь из себя выдающийся ученый — был, между прочим, научным руководителем моего братца…

— Александр Васильевич, кстати, диссертацию-то защитил? — ради приличия поинтересовался я. — Помню: о какой-то Февронии все рассказывал…

— А ты не знаешь? — помрачнела Лена. — Впрочем, откуда тебе знать! Ты как уехал из Владивостока, так у нас связь и оборвалась. Даже, наверное, и не вспоминал?

— Ну что ты, — я растерянно шмыгнул носом. — Вспоминал, конечно. Тебя разве забудешь!

— Нет больше Александра Васильевича, — помрачнела Лена. — Никто не знает, что случилось на самом деле, но его нашли разбитым у одной девятиэтажки: забрался, говорят, на крышу и спрыгнул вниз. Портфель с лекциями, рукописями и какими-то письмами остался на кровле. Лариса даже не прикоснулась к ним: открыла портфель, увидела бумаги и снова замок защелкнула. Замуж так и не вышла, одна живет.

— Извини, — я чувствовал себя неловко. — Не знал. Жалко твоего брата. Интересный человек…

Я не знал, что нужно говорить и делать в подобных ситуациях. Вроде бы положено выражать сочувствие, вспоминать что-нибудь хорошее, связанное с почившим, но, как на грех, не припоминалось ничего, кроме нервного разговора о древнерусских повестях. Выдав сентенцию об интересном человеке, я запнулся и замолчал: неловко говорить банальные, шаблонные слова, но другие на ум не шли.

Лена, видимо, почувствовала мое состояние, потому что вдруг переменила тему разговора:

— О том, что ты работаешь здесь, я от Томки Баранниковой случайно узнала…

Томка училась с Геннадием на одном курсе. Институтская активистка, она помогала Лене выпускать факультетскую газету, что их и сдружило. Сейчас Баранникова ничем не напоминала восторженную быстроглазую и смешливую девицу — она стала массивной скульптурообразной дамой, которой так и хотелось дать в руки весло или серп, тогда она стала бы живым воплощением гипсовых девушек эпохи соцреализма. Конечно, я знал, что Тамара живет в Хабаровске, раз в год, накануне новогодних праздников мы даже звонили друг другу, иногда сентиментальничали: надо бы, мол, наконец-то встретиться, молодость повспоминать; может, еще кто-то из выпуска найдется. Но я опускал телефонную трубку и общение заканчивалось до следующего нового года.

— Томка мне и говорит: Паша Иванов, мол, зазнался — как женился, так друзья только по телефону его и слышат, — продолжала Лена. — Жена тебя на коротком поводке держит, что ли?

— Нет, на длинном, — я усмехнулся. — Мужчина должен чувствовать себя свободным, а женщина — вовремя дернуть поводок, если ей что-то покажется не так…

— Мудрая у тебя жена! — засмеялась Лена. — Кто она?

— Человек, — я снова усмехнулся.

— Догадываюсь, — хмыкнула Лена. — Где ты ее нашел?

— А может, она меня нашла…

— Вообще-то такие, как ты, на дороге не валяются.

— Ну, почему же? — я постарался приподнять брови как можно ироничнее. — Иногда валяются. Я в тот вечер поскользнулся на жутком гололеде, упал — искры из глаз, острая боль в ноге, чуть пошевелюсь — всех святых вижу. И случилось так, что мимо проходила Аня. Остановилась, посмотрела на меня и сказала: «Так-с! Автобусы все равно не ходят, на такси денег нет, придется на «скорой» на работу ехать. Нам с вами, кажется, по пути…».

— Она что, врач-травматолог?

— Ты догадливая, — я снова усмехнулся. — Перелома у меня, слава Богу, не оказалось — всего-навсего растяжение связок, гематома и всякое такое. Но благодаря травме я познакомился с Аней.

— Доволен?

— Знаешь, я ни с кем не обсуждаю семейную жизнь, — я прямо посмотрел ей в глаза. — Это наша с Аней жизнь и ничья больше.

— Извини, — Лена опустила голову. — А личная жизнь у тебя есть?

— Конечно, — я кивнул. — Например, увлекся кактусами. Представляешь, у меня уже девяносто шесть разных кактусов…

— Ботан! — в голосе Лены чувствовалось сожаление. — Вон оно как! Развел в квартире ботанический сад. Господи, да ты всегда был ботаном: прилежный, умненький мальчик, такой весь аккуратненький, партикулярный, не позволяющий себе выходить за рамки приличий — так и хотелось тебя соблазнить, научить греху…

— Спасибо, научила, — я дурашливо поклонился.

— Да уж! — засмеялась Лена. — Не забыл?

Я тоже засмеялся и, поймав ее тяжелый, пугающе прямой взгляд, не нашел подходящих слов и только кивнул. Она взяла мою ладонь и осторожно пожала ее:

— Я так и знала…

И тут открылась входная дверь, и в вестибюль ввалился Игорь Петрович — большой, сутулый, как медведь, с растрепанными волосами, в мешковатом сером костюме и бледной, пожомканной рубашке, распахнутый воротничок которой обнажал короткую морщинистую шею. Но его вид не мешал выглядеть ему вальяжно, и в его неухоженности даже чувствовался какой-то особенный шик.

— Иванов! — воскликнул Игорь Петрович. — Приятная для тебя новость: чертежи потребуются только через месяц.

Я изобразил широкую улыбку радости, которую тут же сменил на недоумение:

— А что могло случиться? Все так хорошо шло…

— Наш подопечный попросил сдвинуть свою защиту, потому что на его ведомство неожиданно свалилась проверка из Москвы, — пояснил Игорь Петрович. — Ему сейчас не до занятий наукой. Так что, если хочешь, отдыхай!

— То есть Павлу можно уйти с работы? — уточнила Лена.

Меня ее вопрос смутил, и я даже шикнул на нее, но Игорь Петрович добродушно махнул рукой:

— Можно. Конечно, можно! — и подмигнул мне. — Все можно, если осторожно. Милая леди, надеюсь, твоя кузина или родственница Ани? А то могут всякие слухи пойти…

— Да, — поспешно кивнул я и тут же поправился:

— Вернее, нет. Не кузина. И не…

— Стоп! — Игорь Петрович усмехнулся. — Кто она, совершенно неважно. А важно то, что вы можете посидеть в каком-нибудь уличном кафе, попить пива и съесть шашлык, — он зажмурился и облизал губы. — Непременно хорошо прожаренный, с сочной корочкой, посыпанной мелко порубленной кинзой, и чтобы каждый кусочек отделялся от другого кольцами лука и кружочками помидоров. У вас еще нет проклятого холецистита, и с печенью, наверное, полный порядок — вам можно лакомиться жареным, а вот мне — только пареным. Эх!

Игорь Петрович, пригорюнившись, стал взбираться по крутой лестнице. Преодолев шестую ступеньку, он остановился и оглянулся:

— Кстати, — поднял он указательный палец. — Не давайте поливать шашлык дебильным кетчупом. Настоящий соус умеют готовить только в Тбилиси, я точно знаю. Лучше попросите побольше зелени. И запивайте холодным светлым пивом, лучше — нефильтрованным пшеничным. Эх!

Он сочно чмокнул пухлыми губами, махнул рукой и принялся снова взбираться по лестнице, держась за перила.

— Колоритный у тебя начальник, — шепнула Лена и взяла меня за руку. Ее теплая ладонь чуть вздрагивала. — Сразу видно: любит жизнь во всех ее проявлениях. С ним, наверное, не скучно работать.

— Верно, — я мягко, но настойчиво попытался высвободиться из цепкой Лениной лапки. — С ним не соскучишься.

— Боишься, что нас засекут? — Лена сама разжала ладонь, отпуская мою руку. — Никогда ничего не бойся, дурашка. Это привлекает внимание. Все, что делается открыто, воспринимается как само собой разумеющееся. Если на глазах у всех я держу тебя за руку, значит, нам нечего скрывать: возможно, мы просто старые добрые друзья, которым есть о чем поговорить.

— Конспираторша, — хмыкнул я. — С тобой тоже не соскучишься…