И тут я наконец понял, что женщина, о которой Отар рассказывал мне, вернувшись из отпуска, — Лена. Странно, но Дартишвили не называл ее имени. Будто бы она была для него просто женщиной, и звали ее — Женщина.

— Ты не женился? — спросила его Лена.

— Свободен как ветер, — Дартишвили влюбленно смотрел на нее и широко улыбался. — Может, мы вина выпьем, да? Сейчас я и шашлык организую, да? У меня библиотечный день, а Иванову надо в институт вернуться. Да, Паша?

— Его начальник отпустил со мной погулять, — заметила Лена и опустила глаза. — Засиделся ваш Иванов. Свежим воздухом ему полезно дышать.

— Пусть дышит, разве я против? — Дартишвили подмигнул мне. — Но ему надо домой вовремя вернуться. У него жена строгая. Да!

Лена недоуменно пожала плечами: причем, мол, тут жена, и вообще — мы сокурсники, не более того. И я понял, что мне стоит уйти сейчас же, немедленно, пока взбалмошная, непредсказуемая бывшая моя подруга не передумала. С нее станет, еще заявит, что рада, мол, видеть Отара, но не может оставить поручение Игоря Петровича невыполненным: еще нужно холодного пива попить и съесть шашлык. А то и вовсе брякнет: извини, мол, Отарик, двоим любо — третий не суйся.

Не зря ведь когда-то она сказала мне: «Пройдет много-много лет, ты будешь спокойно жить в другом городе, весь из себя порядочный, до тошноты правильный, уважаемый отец семейства. И вдруг приеду я. Нежданно-негаданно. И сведу тебя с ума. Уведу от жены, от детей. А потом так же неожиданно исчезну. Вернусь в свою жизнь. А ты вернешься ли в свою?».

Тогда, молодой, глупый и пылкий, я: «Не приедешь ты никуда, потому что мы будем вместе всегда». А Лена засмеялась, словно серебряный колокольчик зазвонил, закрыла мои губы ладошкой и шепнула: «Молчи, дурашка. Ты еще ничего не знаешь о жизни, совсем-совсем ничего…».

И вот она приехала. И, конечно, помнит о том обещании свести меня с ума. А я не против. Нет, сходить с ума вообще-то не хочу, да и не получится: я давно научился контролировать свои чувства и желания. Однако мое тело, как ни странно, вспомнило давние прикосновения Лены, ее руки и ноги, объятия, жар лона — все припомнило грешное тело и захотело повторения. Но голова оставалась холодной, и в ней червячком свербила ехидная мысль: «А зачем? Ну, скажи на милость, так ли уж это нужно тебе? Сам подумай: вернешься домой поздно, если вообще сегодня вернешься, будешь что-то врать Ане, она, конечно, поймет: лжешь! Ссора, скандал, отчуждение… Ради чего? Ты любишь Аню, она — тебя.

Стоит ли возвращаться в прошлое? Лена уедет и все забудет, а тебе с Аней жить…» И тогда я сказал:

— Лен, я, пожалуй, пойду. Мне еще в магазин надо забежать. В холодильнике шаром покати…

— Павел у нас примерный семьянин, да! — Дартишвили снова хлопнул меня по плечу и незаметно сжал его: иди, мол, иди. — Но мы без него скучать не будем, да?

— Не будем, — улыбнулась Лена. — Мы вообще не умеем скучать, Отарик!

— Точно! — Дартишвили заржал как молодой жеребец, и я вдруг вспомнил, как Отар рассказывал, что когда у него наступает оргазм, то он ржет как конь — остановиться не может, ржет и ржет.

И смех, и грех: я мгновенно представил Лену, Отара, громкое ржание, ее стон — и мне стало неловко и противно.

— Ну, я пошел? — как-то неуверенно произнес я.

— Пока-пока! — Лена послала мне воздушный поцелуй. — Все замечательно, зая. Я рада, что все у тебя хорошо. Привет Игорю Петровичу!

— Угу, — кивнул я. — Обязательно передам.

Дартишвили крепко пожал мне руку, со значением подмигнул, и мы расстались. Я сразу свернул в боковую аллею и пошел по направлению к дому.

Насчет магазина я соврал: холодильник Аня еще три дня назад забила под завязку — обоим выдали зарплату, и мы по традиции накупили продуктов на полмесяца вперед, чтобы лишний раз не тратить время на магазины.

Так что получается: я просто сбежал. Явление дивной женщины по имени Лена оказалось для меня полной неожиданностью. Признаться, я даже не думал о ней. Она осталась где-то там, далеко-далеко, в той сумасшедшей жизни, пропитанной слишком ярким солнцем, веселыми дождями, ураганами ветров и невыносимо легким воздухом свободы, — в той жизни, имя которой — юность. Теперь все у меня уже сложилось, сбылось, состоялось, — именно так, а не как-то иначе. Переделать ничего невозможно, да и стоит ли? Все было как было, и я ни о чем не жалею, а если иногда и жалею, то тут же одергиваю себя: любая история, в том числе и частная, не терпит сослагательного наклонения. «Что было бы, если…» А ничего! Я живу сейчас, и «бы» — всего лишь игра, фантазия, гипотеза. И все-таки прошлое иногда возвращается, не спрашивая нашего согласия.

Если честно, то я устал от общения с Леной. Прежде чем вернуться домой, мне хотелось побыть одному. Просто так, ни о чем не думая. А может быть, и думая. Уж как получится. Но обязательно — одному.

На мое счастье, в глубине аллеи, уже почти на выходе из парка я увидел незанятую лавку. Я сел и, ни о чем не думая, уперся взглядом в клумбу: яркие нежные петуньи, пурпурный портулак, желтые календулы росли в беспорядке — такое впечатление, будто у озеленителей на последнюю клумбу не хватило ни сил, ни времени, ни семян — что было в горсти, то и посеяли. Но тем не менее получилось неожиданно хорошо: в отличие от других клумб, строгих и продуманных, эта отличалась какой-то взбалмошностью, легкостью и кокетством. Она имела свой характер. Порой именно в простеньком букетике полевых цветов больше жизни, чем в дорогом, чопорном букете, завернутом в целлофан и украшенном всякими ленточками. Почему-то я подумал о том, что давно не дарил Ане никаких цветов. А она так любит календулы!

Господи, я вообще ужасный, скверный, гадкий человек. Человека ближе, чем Аня, у меня нет. Но я стесняюсь сказать ей об этом. Почему-то мне кажется, что она без всяких объяснений чувствует, как сильно я в ней нуждаюсь. Любые, даже самые лучшие слова невыносимо трудно выстроить в порядок, который передал бы истинное отношение к любимому человеку. А может, просто я и не пробовал найти такой порядок? Все, что придумано до меня другими мужчинами, казалось таким банальным, обычным и даже глупым, что я стеснялся лишний раз сказать: «Люблю тебя… Скучаю без тебя… Думаю о тебе… Не представляю жизни без тебя…». И хотя все — правда, но слова, которые обозначают отношение к любимой женщине, кажутся мне слишком обычными. И само слово «любимая» какое-то затертое, заурядное, невзрачное. Но как найти ему замену?

Задумавшись, я не услышал, как на другой край лавки неприметно и тихо присела маленькая женщина. Она раскрыла сумочку и что-то из нее вынула.

— Эй, Иванов! — шепнула женщина. — Это я. Хочешь, верну тебе кусочек времени?

— Ты? — я удивился. — А как же…

— Отар? — она легко рассмеялась. — Наверное, он все еще ждет меня у того магазинчика, куда за вином зашел.

— Нет, я не о нем хотел спросить. А как же ты кусочек заберешь у времени? Вдруг получится дыра.

— Ага, как в фантастических романах — хрональная дыра, — Лена пригладила челку. — А может, именно так образуются черные дыры?

Она снова провела ладонью по челке, пытаясь распрямить волосы так, чтобы их пряди закрыли глаза. У нее, оказывается, осталась такая привычка: когда смущается и не хочет выдать свое замешательство, прячет взгляд.

— Черная дыра — это, говорят, вход в другой мир, — произнес я. — Откроешь его и, чего доброго, пропадешь.

— А может, попадешь? — Лена достала сигарету, щелкнула зажигалкой. — Попадешь туда, где все по-другому. Иногда, знаешь, очень хочется, чтобы там, где я есть, меня не было совсем.

— И тут, рядом со мной, — тоже?

— Рядом с тобой я не здесь, — совсем тихо проронила Лена. — Но ты уже не там. Тебе нравится тут.

Ее слова показались мне странными, и я решил, что они с Отаром все-таки успели выпить чего-то горячительного.

— Только кока-колу! — заверила Лена.

Я чуть не вздрогнул, услышав ее, ведь вслух я ничего не сказал — только подумал; выходит: она читает мои мысли.

— Да, мы пили кока-колу, — повторила она. — Теплую и противную. А за рислингом Отар пошел в магазин, но мне расхотелось пить вино…

— А я думал, что у вас…

— Ну, что ты! — она перебила меня. — Какая, зая, любовь? Так, случайная встреча. И тогда, во Владике, и сейчас. Встреч — много, отношений — мало, а любовь — одна.

— Значит, она у тебя в Питере живет, любовь-то?

Лена засмеялась, пожала плечами, бросила на меня быстрый взгляд и протянула зажатый кулачок:

— Неважно, — заметила она. — Неважно, где именно она живет. Важно, что она есть. Ну, раскрой свою ладонь.

Я покорно раскрыл ладонь.

— Только, чур, одно условие, — предупредила Лена. — Обещаешь, что выполнишь его?

— Постараюсь, — я усмехнулся. — Ты прямо как ребенок…

— Не смотри, что я тебе кладу, — шепнула она на ухо. — Зажми и держи, пока я не уйду. Потом посмотришь. Ладно?

— Ладно, — согласился я.

Лена опустила в мою пятерню что-то теплое, сжала мне пальцы и вдруг крепко, истово и быстро прильнула к губам. Я, не ожидая ее порыва, даже опешил. Но она, не дожидаясь ответной реакции, уже встала, небрежным жестом смахнула на лоб челку и помахала рукой:

— Я пошла. Пока-пока!

И, не оборачиваясь, с неестественно прямой спиной заспешила-заскользила по аллее. Ее каблучки быстро и звонко стучали по асфальту.

Я честно подождал, пока она завернет за угол, и раскрыл ладонь. На ней лежал плоский желтый камушек с мелкими, как маковые зернышки, вкраплениями. Тот самый, из бухты Тихой, который я подарил Лене давным-давно, когда был молод, счастлив, бесшабашен, и мне казалось, что вся жизнь еще впереди — настоящая, взрослая жизнь, а то, что сейчас, — всего лишь пролог, предисловие, а может быть, даже посвящение или эпиграф. Большая жизнь всегда чудится нам где-то далеко, и порой мы сокрушаемся: она проходит мимо, не подозревая о том, что сами проходим мимо нее. Наверное, все-таки не бывает ни большой, ни маленькой жизни. Есть сама жизнь. Это так просто и ясно. Но мы любим все усложнить и запутать, чтобы потом понять самые обыкновенные истины.

Боже мой, подумал я, какой я, оказывается, пошлый. Все упростил до каких-то невыносимых прописных глупостей. И к тому же резонер. На самом-то деле я мало что понимаю в жизни, но не хочу в этом признаться даже самому себе…

Теплый камушек будто бы пульсировал в моей руке. Пальцы явственно ощущали какие-то слабые токи, легкое покалывание в центр ладони, где скрещивались линии жизни и смерти, любви и ненависти, которые так сложно у меня перепутывались, что Аня, любительница всяческой хиромантии, однажды посмотрев на них, изумилась и сказала:

— Иванов, а ты не такой простой, каким кажешься, — и еще раз посмотрела на мою доверчиво раскрытую ладонь, засмеялась и вздохнула. — Ты и сам не знаешь, чего хочешь, Иванов, и не всегда себя понимаешь. Но я ясно вижу лишь одно: женишься ты один раз и навсегда. Тут я в тебе уверена. А теперь закрой свою ладонь и больше никогда мне ее не показывай, Иванов. А то я буду слишком много про тебя знать.

Я почему-то снова крепко сжал камушек в ладони и посмотрел в том направлении, куда пошла Лена. Не пошла — исчезла.

Мне захотелось встать, побежать за ней и наговорить каких-нибудь глупостей, и сделать что-нибудь несусветное, и кричать, и плакать, и смеяться, и не стесняться ничего. Но камушек снова ожил, кольнул в центр ладони, и мне показалось, как будто маленькая рыбка плавает под темной водой и доверчиво тычется в руку, а может быть, мимо несло течением глупую холодную медузу. Она прикоснулась на мгновение к коже и легко обожгла ее, или крабик испуганно хватил меня клешней. Остро запахло водорослями, где-то далеко-далеко закричала чайка, и ветер брызнул на лицо чем-то соленым. Капелька намочила мою щеку, и я слизнул ее и понял, что скатилась слезинка. А может, и не слезинка. Может… Ну, жарко мне стало, вот что! Это просто пот. Элементарно: мне нужно вытереть взмокший лоб.

Я не такой уж сентиментальный, чтобы ни с того, ни с сего рассиропиться. Уже давно взрослый мужчина, четко знающий, чего хочу. Мне вовсе ни до каких сантиментов. Они для безусых юнцов, которые верят, что вся жизнь у них впереди, солнечная и безоблачная, с любовью до гроба и всякое такое. Нет, это не слезинка, а, конечно, пот. Или все-таки слеза? Глаза-то пощипывает. Ну, бывает. Мусоринка попала, черт побери! Эх, опять не взял с собой носовой платок. Пригодился бы сейчас. А то приходится вытирать лицо рукавом рубашки.

Я встал. И медленно пошел, но не в ту сторону, куда ушла Лена, хотя мне как раз и нужно двигаться туда: там, за поворотом, в пяти минутах ходьбы, стоял мой дом. Но я решил вернуться обратно — на пляж, и уже оттуда подняться по лестнице, чтобы оказаться на площади, где в такое время всегда много народа, играет музыка и бегает по кругу пони, на спине которого всего за двадцать рублей мог прокатиться любой желающий ребенок, а услужливые фотографы кричат: «Птичка вылетает!». С независимым видом всегда прогуливаются девицы, набивая себе цену, а молодые люди глядят им вслед, вдыхая приторный аромат петуний, цветного горошка и флоксов — до того приторный, что кружится голова. Некоторые девушки оборачивались и смотрели, не смотрят ли на них парни, и, перехватив нужный взгляд, начинали смеяться, громко говорить и специально останавливались у какой-нибудь витрины, чтобы подождать, когда ребята осмелятся к ним подойти. Но некоторые парни сами искали знакомств и особо не церемонились, предлагая девушкам попить пива, сходить в кино, на дискотеку или просто отдохнуть.