Ивана попросили помочь заготовить в зиму дрова.

Он отпиливал сухие ветки, тут же рубил их, а Лидия, впрягшись в тачку с велосипедными колесами, возила их в дровяник. За пять дней они заготовили целую гору дров. У Ивана обгорела спина, и Перпетуя каждый вечер мазала ее густой белой мазью из поллитровой банки.

Как-то, смазывая Ивану спину, Перпетуя сказала:

— Ну вот, я так и знала: Лидия влюбилась в тебя. Не знаю, что делать теперь. Может, Лоида поможет.

Иван уже догадывался о чувствах Лидии. Он симпатизировал девушке — она была по-настоящему красива, но, анализируя ночами свое чувство к ней, пришел к выводу, что так любят собаку — пылко, преданно, до слез и боли при одной мысли о том, что с дорогим существом может что-то случиться, но это чувство примитивно и однобоко. Но собака иного и не требует. А вот Лидия…

Про нее Иван знал мало, точнее, совсем ничего не знал.

За столом она часто и подолгу смотрела на него, чем приводила в смущение, а когда Иван поднимал на нее глаза, своих не отводила. Первым всегда отводил взгляд он. Они вместе купались в реке — Лидия купалась в трусиках и белой маечке, плотно облегавшей стройное тело. Она нисколько не стыдилась, когда майка, намокнув, прилипала к коже и становилась прозрачной. Под ней обозначались высокие груди с темными сосками.

Как-то они переплыли на другой берег и углубились в лес. Иван, увидев место, где совсем недавно стояла его палатка, почувствовал ностальгию, ибо и та полоса его жизни, отмеченная до боли острой жаждой полного одиночества, тоже завершилась. Новая, теперешняя, полоса пока была отмечена полной неизвестностью. Правда, одно точно известно: домой он не хочет. Он никуда не хочет. И в то же время знает, что так вечно продолжаться не может.

— Лоида? А чем может помочь Лоида? — спросил вдруг Иван у Перпетуи.

— Она все может, — загадочно ответила та и громко зашуршала целлофаном, которым была закрыта банка с мазью. — Хоть это, говорят, грех.

Перпетуя быстро перекрестилась и что-то прошептала.

…Они с Лидией так и спади в разных концах сеновала, только теперь Лидия по ночам не танцевала. Как-то, проснувшись среди ночи, он решил выйти за малой нуждой. Возвращаясь, увидел сидящую на порожке Лидию. Она была в тех же трусах и майке, в каких купалась. Ивану показалось, что Лидия за последние дни заметно похудела — днем ему некогда было обращать на это внимание. Правда, лунный свет так обманчив…

Он сел рядом и положил руку ей на плечо, — почему-то ему показалось, что Лидия очень нуждается сейчас в его хотя бы скупой и сдержанной ласке. Он не ошибся.

Она вдруг прижалась к его плечу и зарыдала.

— Ну, что ты, что ты… — Иван растерялся. Он обнял ее, крепко прижал к себе, невольно вздрогнув от прикосновения ее упругих грудей к своему голому телу.

Лидия уцепилась руками ему за шею, прижалась еще крепче. По телу Ивана прокатилась волна дрожи — он вдруг почувствовал острое живительное желание.

«Что делать? — пронеслось в мозгу. — Она тоже хочет меня… Если у меня сейчас получится с ней, значит, я излечился… Но нельзя быть эгоистом… А что дальше?..»

Он потянулся к ее губам, и они раскрылись ему навстречу. Он встал, не отпуская Лидию от себя — захотелось почувствовать ее всем телом. Она привстала на пальчики, но ему все равно пришлось наклонить голову — Иван был рослым парнем.

«Ей даже не объяснишься в любви, — подумал он. — Но ведь я, наверное, и не люблю ее…»

Она вдруг уперлась ему в грудь руками и с силой оттолкнулась.

— Ты что? — удивился он.

Лидия стиснула руки в кулаки и стала колотить ими себя по голове, лицу, груди. Он опешил поначалу, потом поймал ее за запястья и попытался снова привлечь к себе.

Она вывернулась, высвободила с силой свои руки и побежала в сторону реки. Иван бросился за ней. Ночь была темная, он несколько раз спотыкался о кочки и ветки. Он слышал, как Лидия с шумным плеском бросилась в воду и поплыла. Не долго думая он поплыл следом.

Их обоих снесло течением на ту косу, где Лидия купалась в утреннем тумане. Иван догнал ее, когда она уже вылезала из воды, схватил обеими руками за талию. Лидия не стала вырываться. Обессиленные, они рухнули на мокрый песок, тяжело и шумно дыша.

«Мне будет не хватать ее, — подумал Иван. — Может, взять ее с собой?.. Но что скажет мама?.. На каких правах она будет жить у нас?.. Любимой собачонки? Или моей рабыни?..»

Вдруг Лидия схватила его за руку, поднесла ее к своим губам и нежно поцеловала.

— Ты что? — Он смутился. — Это… это я должен тебе руки целовать.

Она улыбалась и качала головой. Потом взяла вторую руку и приложила к своей левой груди, туда, где отчаянно колотилось ее сердечко.

Иван крепко и, наверное, больно обхватил ее и прижал к себе. Он слышал, как она рассмеялась. Совсем так, как в ночь их первой встречи.


Он нашел Перпетую возле реки, где она стирала в корыте белье. Сел на песок у ее ног и сказал, глядя в какую-то точку на противоположном берегу:

— Перпетуя, ты знаешь… мы… Это случилось. Если бы я не сделал этого, она бы… она все что угодно могла с собой сделать. Перпетуя, что теперь будет? Я так виноват перед вами. Вы приняли меня как… лучше, чем родного, а я…

Перпетуя перестала стирать. Она обошла вокруг колоды, на которой стояло корыто, и села на песок рядом с Иваном.

— Никто ни в чем не виноват. Я с самого начала знала, что этому случиться. И Лоида знала. Ты очень хороший парень. Любите друг друга на здоровье. Да благословит вас Господь.

— Перпетуя, но я… я не могу на ней жениться. Я вообще не собираюсь жениться. Понимаешь, я совсем недавно испытал большое разочарование в любви. Мне изменила любимая девушка. Я долго не мог… Лидия помогла мне снова почувствовать себя мужчиной. Но ведь она… Да она просто не сможет жить в городе. И потом моя мама… Она любит меня как сумасшедшая. Я… я не знаю, что делать.

— А ничего делать не надо. — Перпетуя смотрела вдаль, на диких гусей, плескавшихся возле косы.

— Но ведь лето… не вечно. Я учусь в университете. Я не знаю, как объяснить ей, что мне скоро придется уехать. Да и… я буду по ней скучать. Очень.

— Не думай ни о чем дурном, — сказала Перпетуя. — На все воля Божья. Я поговорю с Лоидой.

— О чем ты с ней поговоришь? — не понял Иван.

— Так, кое о чем. Ты не бойся, тебе от этого хуже не станет. Мы любим тебя как родного сына. И лето не скоро кончится. У вас много времени впереди.

Перпетуя говорила что-то еще, а Иван, убаюканный ее голосом, растянулся на теплом песке и сладко заснул. Он не спал минувшей ночью ни минуты.

…Август выдался сухим и жарким. Вода в реке была очень теплая и слегка пахла тиной и водорослями. Они с Лидией купались теперь ночами, переплывая на косу и иной раз оставаясь там до рассвета. Спали они вместе, подстелив вместо простыни пестрое одеяло Лидии и накрываясь от комаров широким покрывалом из марли, которое сшила для них Перпетуя. Лидия научилась выговаривать «Ивэн», неестественно широко растягивая губы. Выяснилось, что она не умела ни читать, ни писать — знала лишь отдельные буквы и цифры. Иван попытался узнать у Перпетуи хоть что-то о своей странной возлюбленной, но та отвечала на его вопросы уклончиво. Приблудилась прошлой весной. (Так и сказала — приблудилась, а не пришла или пристала.) Была вся в грязи и худая, как доска. Одета в какое-то непонятное тряпье, которое пришлось сжечь. Да, похожа на цыганку, но никогда никто из них не видел, чтобы она плясала по-цыгански или хотя бы трясла плечами. Лоида считает ее ассирийкой. Заметно подросла за эти полтора года. Сколько ей лет?.. Лоида говорит, не больше двенадцати.

Иван ужаснулся этому последнему сообщению, и Перпетуя поспешила его успокоить.

— У них это все равно, что у нас двадцать пять. Они рано развиваются — в десять многие из них выходят замуж. Подозреваю, она была уже не девушка, когда приблудилась к нам.

И Перпетуя вопросительно посмотрела на Ивана.

Он смутился и покраснел.

— Я… я не знаю, — пробормотал он. — Я был словно во сне. Это случилось как будто помимо моей воли. Я… я не знаю.

Перпетуя улыбнулась и похлопала его по плечу.

— Не надо думать ни о чем дурном. Мне кажется, Лидия очень счастлива. И ты тоже.

— Да, — согласился Иван. — Но это какое-то странное счастье. Я всегда представлял счастье… другим.

— Одному Богу известно, каким должно быть человеческое счастье, — сказала Перпетуя. — Я тоже, когда была молодой, думала о счастье совсем иначе, чем сейчас.

Однажды Иван обнаружил, что Лидия умеет читать его мысли. Они только что искупались в реке и теперь лежали на пестром одеяле Лидии абсолютно нагие — в сарайчике было градусов сорок, если не больше. Иван подумал: «Она очень красивая, темпераментная, но… дикая какая-то. Хочется нежных неторопливых ласк. Я так соскучился по таким ласкам. Ведь я все-таки европеец. Был им когда-то по крайней мере…»

Он вспомнил Ленинград, где родился и куда вернулся с родителями сразу после войны. Иван обожал его дворцы и музеи, мать с детства водила его на спектакли в Мариинку. Она же возбудила его интерес, а потом сумасшедшую любовь к этому удивительному американцу — Вану Клиберну. Вдвоем они пробирались на его концерты всеми правдами и неправдами, слушали ночами его пластинки. (Мать была очень музыкальна, имела абсолютный слух.) Ивану сейчас очень не хватало музыки. Проклятые батарейки, как они быстро сели…

Внезапно Лидия резко вскочила и, метнувшись на ту половину, где раньше спал Иван и где по-прежнему лежали его вещи, вернулась через несколько минут с транзистором. Она улыбалась, крепко прижимая приемник к тому месту, где находится солнечное сплетение. Вдруг она закрыла глаза, ее лицо сделалось серьезным и сосредоточенным, на лбу появилась морщина. Иван в изумлении смотрел на девушку. Так продолжалось минуты две. Потом Лидия открыла глаза, ударила ладошкой по корпусу приемника и протянула его Ивану.

— Он не работает, — сказал он. — Чертовы батарейки сели.

Он машинально повернул ручку и услышал голос Трошина, певшего «Подмосковные вечера». Лидия улыбалась и смотрела на него чуть-чуть раскосыми блестящими глазами.

— Ты колдунья, — сказал Иван. — Добрая колдунья. Иди сюда, я поцелую тебя…

В ту ночь Лидия ласкала его долго и очень нежно, целуя каждый сантиметр его кожи. Он лежал в блаженной истоме, боясь пошевелиться. Ему казалось, будто все тело испытывает непрекращающийся оргазм. Обессиленный наслаждением, он нырял в пучину, всплывал, желая еще и еще наслаждения. В конце концов Лидия легла на него, обхватила руками его ягодицы, вытянула ноги. Он вошел в нее, почувствовав, как возликовала ее плоть, и провалился в полный неземного блаженства сон. Ему снилась красивая печальная женщина. Она держала его на руках и говорила что-то на непонятном языке. Он был большой и очень тяжелый, он видел свои босые пальцы — они были в запекшейся грязи. Женщина ходила с ним по комнате и что-то ему пела. Потом она спустила его на пол, и он стал маленьким. Женщина наклонилась над ним, но теперь у нее было лицо Перпетуи…

Иван открыл глаза. Лидия лежала к нему спиной, свернувшись в маленький горячий комочек. Он просунул руку под ее спину, подогнул колени и прижался к ней всем телом.

— Счастье, — шептали его губы, — какое счастье…


Друзья единодушно избрали Машу королевой рок-н-ролла. Она отплясывала этот танец еще искусней и бесшабашней, чем в тех американских фильмах, которые крутили на правительственных дачах и закрытых просмотрах для самых избранных людей столицы.

Маша была желанной гостьей на всех, даже «взрослых» вечеринках. К своим партнерам по танцу она относилась сугубо профессионально, не позволяя им никаких лишних жестов. Она черпала энергию в самой музыке, в хриплом от избытка чувственности голосе Элвиса Пресли — ее единственного кумира, из верности которому она не позволяла себе ничего лишнего, не говоря уж о поцелуях и всем прочем.

Маша была украшением вечеринок, экзотическим блюдом, возбуждавшим сексуально заранее сложившиеся пары, наркотиком (ими еще только начинали у нас баловаться, причем как-то неохотно и несерьезно, в основном в сферах «золотой молодежи»).

В то лето Маша с блеском сдала экзамены в Иняз. Она не захотела никуда уезжать в августе: в Москве чувствовала себя как рыба в воде.

У Маши не было близких подруг, кому она могла бы поверять свои тайны. Впрочем, и тайн особых не было, если не считать всепоглощающей любви к Элвису Пресли, ради которого она не только говорила по-американски, но и думала и даже видела сны. Бывавший время от времени за границей Николай Петрович из каждой поездки привозил своей любимице пластинки «этого буржуйского красавца», как он называл с ироничной симпатией Элвиса Пресли. Маша занималась под его песни балетом, импровизировала на их темы на рояле (ее приглашали на вечеринки еще из-за этого). В ее комнате царили дух и даже призрак Элвиса Пресли, взиравшего на нее со всех четырех стен и плюшевых штор.