Ничего такого, конечно, замерщики не сказали. Но Мишель уже давно научилась без слов читать мысли тех, кто зарабатывал деньги на чужих капризах. Иногда эти люди пытались и ее перетянуть на свою сторону – «мол, живут же гады!». Но она никогда на такие провокации не поддавалась, потому что отлично знала, что последует дальше, – сначала ей предложат перейти на «ты», а потом вместе обворовывать хозяев, приписывая несуществующие расходы.

Мишель никогда не воровала. Ей становилось нехорошо от одной мысли, что можно взять чужое. Зачем? К тому же она всегда подсознательно знала – если ты возьмешь чужое, то у тебя тоже отнимут что-то – причем самое дорогое, самое важное. И произойдет это в неподходящий момент, когда ты окончательно расслабишься и даже забудешь, что когда-то, между делом, совершила кражу.

В этот вечер Сава вдруг ни с того ни с чего решил сам приготовить ужин. Сходил в магазин. Где, сопровождаемый удивленными взглядами (неужели это Сава? Или нет, не он? Но как постарел, потолстел!) придирчиво и со знанием дела выбрал рыбу и овощи. В специализированном отделе прихватил бутылку белого вина – причем самого дорогого. (Точно – он! Так он еще и пьет! Кошмар! Вот попса проклятая!)

Все эту сцену со смехом, в лицах он изобразил перед Мишель, пока готовил ужин.

Мишель, сидя за барной стойкой, с интересом слушала его и одновременно пыталась закончить дизайн-проект дома хотя бы в общих чертах. Но ничего не складывалось. Итак, стены – выкрашенные во все оттенки балтийского песка, как и сам дом снаружи. Окна, полы, двери, подоконники – из дуба, тонированного под светлый янтарь. С крышей все ясно, тут без изменений – сланец, чем-то напоминающий прибрежную гальку. А дальше что? Разбавить синим, голубым? Ну да, ну да, так легко можно скатиться до морского стиля. Как говорится, шаг влево, шаг вправо – расстрел. А от красоты до пошлости – так вообще пара миллиметров.

– Они, наверное, думают, что я должен за рыбой идти в своем сценическом костюме с бахромой, с блестками. Да меня в таком виде точно бы в психушку упекли, – продолжал веселиться Сава, втайне радуясь, что его по-прежнему узнают, что он все так же знаменит.

А что покупатели думали про него в тот момент, когда он нюхал рыбу – неважно, главное, что думали, что вообще обратили внимание.

– Савочка, – оторвалась Мишель от ноутбука, – но вы и правда не ходили бы в магазин в этих штанах. Вы же артист, знаменитость.

– А что такого? – Он с искренним недоумением оглядел вытянувшиеся на коленках спортивные штаны. Когда-то они были темно-синими. – Удобно же.

– Ну все-таки… – Мишель задумалась, внимательно глядя на Саву. – А может, нам в холле положить ковер восточный? Цвета мидл найт – середина ночи. Темный-темный, почти черный и немного вытертый.

– Ага, для Андрюхи ковер-самолет, – хохотнул Сава и вытер руки о спортивную майку, такую же застиранную, как и брюки. – Он ему точно пригодится, чтобы вовремя от теток сматываться.

– Но он же говорил, что хочет ковровую дорожку, – растерялась Мишель. – А это будет отличный ковер, шерсть с шелком, сделанный в Центральной Азии. Можно, конечно, купить антикварный, но это дорого, от двадцати тысяч долларов.

– Двадцать тысяч за молью поеденный коврик? – опешил Сава. – Нет, Настьке такое точно не понравится. Она вообще старье не любит – ей подавай все самое новое, самое-самое. Причем за маленькие деньги. В этом ее главный секрет.

– Но ведь Андрей хотел ковер или что-то подобное! – продолжала настаивать Мишель.

Ей совсем не хотелось говорить про Настю. Она предпочитала делать вид, что ее вообще не существует – ни в ее жизни, ни в жизни Андрея.

– Да Андрюха сам не знает, чего хочет. Рассказывала тебе Настька свою теорию про три его решения? Первое – в помойку, второе – тоже. Ну а третье – можно задуматься. Только вот почти никогда до третьего решения дело не доходит. Буксует он, причем все время между первым и вторым. Эх, ты Андрюху не знаешь! Ну вот что, Матильда, давай, закругляйся. Будем ужинать. Немного рыбка моя подгорела, пока ты мне голову пыльными коврами забивала. Но ничего, все равно вкусно. Что ты сидишь? Ты еще даже салат не приготовила. Давай, давай, выключай свою коробку!

Мишель закрыла компьютер. Достала овощи из холодильника – нежно-зеленый салат, помидоры, слишком желтый, как пластиковый, перец. Вымыла, обсушила, нарезала и разложила на блюде. Получилось красиво.

– Просто и живописно, – кивнул Сава. – Молодец!

Он потушил верхний свет. Зажег свечи и разлил вино по стаканам – бокалы искать ему было лень. А Мишель не решилась предложить свою помощь. Да и зачем? Все равно, несмотря на полумрак и всполохи пламени, все это не было похоже на романтический вечер. Скорее, на случайную встречу двух попутчиков в поезде.

Они сидели за барной стойкой и беседовали. Сначала о разных пустяках. Затем обсудили коллег Савы – кто и почему так ужасно поет. Потом поговорили о Москве, из которой в последние годы все так и норовят сбежать – неважно, на теплое море или на холодное, главное, подальше от духоты, пробок и сумасшедшего ритма жизни, от которого рано или поздно почти у всех сердце начинает выскакивать из груди.

– Знаешь, я думаю, может, потому Андрюха сочинять перестал? – задумчиво произнес Сава и подлил себе вина в стакан. – Устал человек. Правда, как-то слишком быстро. Сорок лет – а он весь седой.

– А он разве недавно поседел? – спросила Мишель.

– Да что ты! Сколько я его знаю, он всегда был седой. Но раньше он был молодой. А сейчас как старик – все брюзжит, брюзжит. Впрочем, если говорить честно, то когда мы познакомились, то он уже тоже был не очень веселый. Но у него драма тогда была, страдал он сильно.

– Какая драма?

– Не скажешь никому? Точно? – Сава уже выпил слишком много, а потому не видел ничего предосудительного в том, чтобы выдать тайны своего лучшего друга. – У него была любовь сумасшедшая.

– Когда? Давно?

– Еще в ресторане «Танго», где мы с ним впервые встретились. Нет, не у нас с ним любовь была, что ты! – замахал руками Сава и чуть не опрокинул стакан. – Он тогда от той девушки совсем голову потерял. Но, по слухам, красавица! Как кинозвезда! И любила его тоже. Он ей столько песен посвятил – штук десять! И все отличные, все хиты стопроцентные. Я их потом и купил.

– Как купил? – вздрогнула Мишель. – Зачем?

– Так девушка пропала – по слухам, убили ее. Андрюха горевал так, что чуть не свихнулся. Но тут Настя появилась и быстро все провернула.

– Подожди, Сава, – Мишель неожиданно перешла на «ты». – Получается, что его любимую девушку убили, а он тут же продал песни, которые ей посвятил?

– Получается, что да, – кивнул Сава и с сожалением посмотрел на пустую бутылку. – Надо было две купить. Но ничего, сейчас пошарю в Настасьиных закромах.

– Сава! – прошептала Мишель. – Но это же ужасно. Это же мародерство.

– Почему? – изумился он. – Настька мне как сестра, ну, поругается немного, ничего, от меня не убудет.

– Да я не про бутылку! Я про песни! – Мишель даже покраснела от возмущения. – Как же так можно? Неужели он не понимал, как это мерзко? Или он не любил эту девушку?

– Любил, – кивнул Сава. – Он ее любил, потом еще кто-то ее любил, а потом – бах! – и неизвестно кто убил. Но скорее всего это Князь, так того бандита звали. Ох, времена были! Вот такая история. Страшно?

– Очень. Получается, что друг твой, Сава, страшный человек.

– Нормальный он, нормальный. Не хуже других. Вот тебе сколько лет, Матильда?

– Тридцать.

– А мне сорок пять, а ему – сорок.

– И что? Не поняла.

– А то, Матильда, что девяностые через нас не то чтобы прошли – они по нам прошагали.

– Сава, ты говоришь с таким пафосом, как будто война была, – не смогла сдержаться Мишель. – Но даже на войне такое нельзя оправдать – должно же быть хоть что-то святое.

– Не знаю, я на войне не был. А вот лозунг «без бумажки ты букашка» хорошо усвоил. А бумажка знаешь какая?

– Знаю, Сава, знаю. Деньги, – произнесла Мишель, абсолютно не напрягаясь, в отличие от Савы, который почему-то ужасно разнервничался. Но ей было легко рассуждать про деньги – она отлично помнила, что говорил на эту тему Александр Генрихович. – Меня мой папа учил: чтобы ни было, нельзя продавать душу. А он, как сейчас говорят, «в теме» – адвокат. И сколько всякой грязи видел, что ею город залить можно. Но мне он всегда говорил: каждый сам делает выбор, продаваться ему или сохранить себя.

– Ага, адвокаты, они наговорят! – начал злиться Сава то ли от выпитого, то ли, наоборот, от того, что не хватило, а может, Мишель затронула слишком больную для него тему. – А как выживать прикажешь, когда ни шагу не ступишь без денег? Скажи как? Ты знаешь, как тогда было? Отстреливали без всякого предупреждения. Так что мы все в те годы, считай, действительно тяжело ранены были – то есть те, кому повезло и кого не добили. Вот ты, хорошая дочка хорошего папы, сидишь тут, ковры выбираешь, жить меня учишь, Андрюху осуждаешь. А что ему было делать? Жить негде, денег ни копейки, а тут еще и Ляльку убили. Хорошо хоть он сам живой остался.

– Ее все-таки убили? – тихо спросила Мишель.

– Этого я точно не знаю. Думаю, Андрюха тоже. Да, мы все тогда превратились в мародеров. Он песни продал – я задешево купил. Ну и что? Зато как людей радовали. Мы с гастролей не вылезали – лет десять колесили по стране без остановки. Только совсем недавно немного притормозили.

– Почему?

– Так вышло. Устали, наверное. А может, завод кончился. Нет, так сказать, больше горючего. Страшно… – всхлипнул Сава.

Мишель испугалась, что он сейчас зарыдает, но не выдержала и задала следующий вопрос, рискуя добить и без того тяжелораненого Саву.

– А на что же вы живете? Ты больше не поешь, он ничего не сочиняет. Деньги откуда?

– Так на нас дети работают! – не смутился Сава.

– Кто?! – Мишель показалось, что она ослышалась. Настолько было мерзко то, что она услышала.

– Нет, – засмеялся Сава. – Это совсем другое. Просто мы продюсеры нескольких молодежных групп – такие, знаешь, дурацкие песни в жанре «ты ушла, и я надулся». Андрюха у начинающих композиторов песни за гроши покупает, а я аранжировки делаю.

– А как группы-то называются?

– Нет, – погрозил пальцем Сава. – Этого я тебе никогда не скажу. Это страшная тайна.

– То есть вы, получается, эдакие карабасы-барабасы? А я думала…

– А ты думала «сбитые летчики»? – захохотал Сава.– Так многие считают. Нет, врешь, старую гвардию так просто не убьешь. Мы еще ого-го-го! Но если честно, я бы тебе сказал названия этих группок, но ты нас с Андрюхой уважать перестанешь. Такая, прости господи, дребедень! Но денежки капают. А ты думаешь, на какие деньги сейчас окна ломаешь? Но вообще, Матильда, на эту тему поменьше думай – занимайся своим декором. Вот прекрасное занятие для женщины! Это же мечта! На чужие деньги создавать красоту вокруг! И все тебя уважают. А тут пашешь, пашешь. И вдруг приходит пигалица и заявляет, мол, вы неправильно живете, не так, как мой папа меня учил. Да твой папа, думаю, за свою жизнь столько бандитов из тюрьмы вытащил, что еще хорошенько подумать надо, кто из нас подлец, а кто душевный честный парень.

Мишель не осталось другого выхода, кроме как рассказать про отца. Вернее, про то, как десять лет назад известный адвокат Александр Генрихович Ардов выгнал ее из дома.

Про то, как она писала ему письма.

– Матильда, прочти мне хоть одно, умоляю! – почти прорыдал растроганный и уже очень пьяный Сава. Он все-таки умудрился, между делом, найти бутылку коньяку и почти прикончить ее за то время, пока Мишель рассказывала всю свою историю от начала и до конца. – Вот была бы у меня дочка, может, она бы мне тоже что-то накрапала.

– Нет, не могу, – покачала головой Мишель. – Я их порвала.

– Ой! Порвала! Бедная моя Матильда! – смахнул слезу Сава. – А хочешь я тебе песенку спою? Хочешь?

– Хочу, – кивнула Мишель, у которой в голове подозрительно сильно начало шуметь. Она не заметила, как после вина перешла на коньяк. – Только не называй меня, пожалуйста, Матильдой.

– Какие вопросы! – покорно согласился Сава и раздельно, по словам, как будто разговаривал совсем с маленькой девочкой, произнес: – А. Про. Андрюху. Забудь. Не нужен. Он. Тебе. Нет. У него. Никаких. Решений. Наверное. Никогда. Не будет.

И запел. Тихо-тихо. Какую-то старинную народную песню – Мишель ее не знала. Мелодия была грустной, слишком медленной, в ней слышались отдаленный шум прибоя, робкий голос маленькой серой птички, которая вдруг решила поведать миру о своих чувствах. Когда она начала рассказывать, то даже не надеялась на то, что хоть кто-то ее услышит. Но вся планета вдруг словно притихла, стараясь ни пропустить ни слова, ни вздоха.

Чем тише говоришь, тем больше людей тебя слышат.

Кто это сказал? Мишель не могла вспомнить. А может быть, она сама это придумала именно сейчас, сидя за барной стойкой и слушая, как выводит одну за другой музыкальные фразы ее случайный попутчик.