– Не волнуйтесь, – улыбнулся Глеб. – Понемногу, шаг за шагом, все исправим. Главное, не торопиться.

– Конечно, – засмеялась Мишель. – А то ненароком можно и дом сжечь. Жаль. Красиво у вас. Вот только снаружи, как бы это сказать…

– Страшновато? – поинтересовался Глеб.

– Немного. Как будто вы приготовились отражать пулеметную атаку. Все окна зачем-то намертво жалюзи задраили. Кого-то боитесь?

– Уже нет. Разве что хулиганов. Но когда отец этот дом строил, то времена-то были лихие.

– Понятно, – не смогла сдержаться Мишель, – тоже девяностые виноваты в том, что вы решили в крепостях поселиться. А папу убили?

– Да что вы! – испугался Глеб. – Они с матерью в Норвегию уехали к сестре, да там и остались.

– А вы?

– Я тоже там немного пожил. Потом по миру поездил, занимался грузоперевозками. Отец-то уже не хочет бизнесом заниматься. Говорит, надоело.

– А вам, Глеб?

– А мне пока не очень. Есть пара интересных идей. Потом как-нибудь расскажу. Вы, я так понял, дизайнер? Не хотите осмотреть дом и дать мне пару бесценных советов? – поинтересовался Глеб. Он подошел к камину и подложил дров.

И все это он проделал неторопливо, как человек, который отвечает за каждый свой шаг и старается не совершать ни одного необдуманного движения.

Огонь разгорелся быстро, и оранжевые всполохи ярко осветили довольно большую комнату.

– Наверное, это против всех ваших правил дизайна, – произнес Глеб и уселся в темно-коричневое кожаное кресло. – Но отец именно так захотел. Чтобы, как только вошел в дом, на тебя сразу же веяло теплом. Если замерз – можешь у камина присесть. Смешно? Надо было все-таки другое место для него найти? Или сейчас уже поздно давать советы?

Но, судя по его интонации, Мишель отлично поняла, что ее профессиональная консультация Глебу совсем не нужна. Ему просто нравится с ней разговаривать. И какая разница о чем?

Но Мишель к такому не привыкла. Если уж она зашла, так сказать, по-соседски выпить кофе, значит, хоть какая-то польза от нее должна быть.

– Глеб, – предложила она, – если хотите, я могу вам что-то посоветовать. По поводу камина – не знаю, сейчас уже действительно поздно что-то менять, да и не нужно. Но если вы, например, хотите текстиль обновить или стены перекрасить, то я с удовольствием помогу. Мне, честное слово, совсем не трудно. Хотите, прямо сейчас все осмотрим?

Мишель на ходу придумывала оправдание для своего присутствия лишь только с одной-единственной целью – как можно дольше продлить это ощущение удивительного покоя.

– Мишель, давайте как-нибудь в другой раз? Хорошо?

– Да, конечно.

– Так что, кофе будем пить? – поинтересовался Глеб и почему-то немного смутился. – У меня, правда, еды совсем нет никакой. Может быть, в кафе сходим?

– Нет, нет, – слишком поспешно ответила Мишель и засмеялась. – Меня вчера Сава накормил царским ужином. А сегодня повариха явилась.

– Сава? Это такой… – Глеб широко развел руками.

– Да, да, такой толстый. А вы разве его не узнали? Он очень известный певец.

– Может быть. Мне действительно показалось, что я его где-то видел. А теперь вспомнил. Точно, он про любовь поет такие грустные песни.

– Почему же грустные? – встала на защиту товарища Мишель. – У него разные песни. И грустные, конечно, тоже. Но они хорошие.

«Они хорошие. И это песни Андрея». Мишель поняла, что только сейчас наконец-то вспомнила про Железнова. А в предыдущие двадцать минут его словно стерли из ее жизни, выключили, как ненужную в дневное время лампочку. Да и зачем нужен электрический свет, если рядом пылает и все освещает своим теплым светом настоящий огонь?

Мишель покраснела. Глеб это заметил. И снова смутился. Отвел взгляд в сторону. Впрочем, он отлично рассмотрел Мишель еще тогда, в их первую встречу на берегу.

У Глеба было качество, о котором он даже не задумывался. Просто с ним жил.

Он видел только красивых женщин.

Но эта девушка с синими глазами была не только красива.

Она почему-то вызывала сочувствие.

Восхищение и жалость – такое по отношению к женщине Глеб испытывал впервые. И это выводило его из привычного душевного равновесия.

– А что, пижон ваш уехал? – прервал он слишком затянувшуюся паузу.

– Какой пижон? – Мишель сделала вид, что не поняла, о ком речь, но ей почему-то стало стыдно.

– Композитор этот странный. Он что, действительно такой известный?

– Очень, очень известный, – кивнула Мишель, как будто популярность Андрея Железнова могла ее хоть как-то оправдать. – Очень!

– Зачем же он тогда купил этот угрюмый серый дом? Непонятно еще, на какие деньги построенный.

– Разве сейчас это так важно? – высокомерно спросила Мишель.

Ей не понравилось, что кто-то подвергает сомнению поступки Андрея. Значит, можно подвергать сомнению и все, что между ними было? И салют, и неслышное другим пение, и все то, что еще не случилось?

– А чей это был дом? – не смогла она сдержать любопытства.

– Я точно не знаю. Когда его строили, я еще в море ходил, так что меня дома по полгода не было. Но потом все затормозилось. Жильцы уехали. Не появлялись. Пару раз дом перепродавали, но никто в нем долго почему-то не задерживался. И вот ваш пижон его купил.

– Он не пижон.

– Может быть. Впрочем, это действительно не мое дело. Идемте кофе пить. Я рад, честно говоря, что вы приехали и наконец-то приведете это чудовище в более-менее человеческий вид. Ведь так?

– Конечно, – засмеялась Мишель. – Но и вашему домику не помешало бы стать чуточку наряднее.

– Будем стараться, – улыбнулся Глеб.– А вы, простите за пошлый вопрос, что делаете вечером?

– Вечером я встречаю певицу Джулию, которая летит на гастроли в Германию и зачем-то решила здесь остановиться на одну ночь. Вообще-то ее должен был встречать Сава. Но он сейчас, по всей видимости, записался на кулинарные курсы к Нине Ивановне. Так что придется мне. Хотите со мной?

Иногда слишком важный для тебя вопрос надо задать в очень быстром темпе, чтобы в случае отказа мысленно засчитать себе поражение и тут же быстро двигаться дальше. Скорость, как известно, способна перемолоть многое.

Но Глеб так же быстро ответил:

– Конечно! Я сам хотел предложить вам свою помощь. Во сколько выдвигаемся?

– В семь вечера.

– Отлично, я сейчас отъеду на несколько часов. Но обязательно вернусь.

Как бы мужчина не был увлечен, у него всегда, в самую неподходящую минуту, найдется дело. Это закон.

Они допили кофе. Глеб потушил огонь в камине. И Мишель захотелось плакать. Почему? Она сама не знала. Может быть, ей было жаль, что так быстро все закончилось. Впрочем, когда тебе тридцать, разве можно надолго вернуть то ощущение счастья, которое ты так остро переживала в три года? Когда отец идет навстречу и ты чувствуешь себя по-настоящему защищенной?

Мишель почти не сомневалась: такой прекрасный вечер в середине дня больше никогда не повторится.

Высокая худая девушка в черном плаще и в лаковых туфлях на высоченных каблуках шла по залу аэропорта с серыми бетонными полами так, как будто вокруг были не толпы равнодушных людей, а восторженные фанаты. Наверное, поэтому певица Джулия то и дело встряхивала кудрявой головой и посылала лучезарные улыбки по сторонам.

– Вот, черт, – прошептал Глеб и зачем-то крепко взял Мишель за руку. – Надо было хотя бы букет цветов купить.

– Зачем? – сжалась она непроизвольно, как от удара.

Ей вдруг стало неприятно, что Глеб заговорил о цветах для другой женщины. А до этого еще была чужая сумка – черная и потрепанная. «Он, наверное, всем женщинам покупает цветы и дарит дешевые аксессуары», – подумала Мишель. Эта догадка была настолько отвратительна, что она решительно вырвала свою руку, открыла красную сумку и начала что-то в ней искать.

– Нет, не надо. Я сейчас, я быстро, – ответил Глеб и пошел к цветочному ларьку.

«Не понял, что я расстроилась, решил, что деньги ему на цветы дать хочу», – подумала Мишель, небрежно застегнула сумку и пошла навстречу Джулии. Она боялась, что если не поспешить, то певица, чего доброго, начнет раздавать насильно автографы людям, которые даже не замечали ее присутствия в зале прилета.

– Джулия, добрый день, меня попросили вас встретить.

– О, долетела я прекрасно! – промурлыкала Джулия. – Пилот был такой чудесный, что даже пустил меня в кабину. Он, оказывается, обожает мои песни. Представляете?

«Она не только не видит, что происходит вокруг, но и ничего не слышит», – догадалась Мишель, но виду не подала.

– Конечно, тяжело все время быть в центре внимания. Но что поделать, это же моя публика, я должна уделять ей внимание. Вот и Андрюша мне всегда об этом говорил, особенно в те годы, когда мы…

– Джулия, это вам! – как из-под земли вырос Глеб, который улыбался не менее лучезарно и эффектно, чем певица.

«Им надо в рекламе зубной пасты вместе сниматься», – с неприязнью подумала Мишель, но попыталась тоже улыбнуться – так сказать, в унисон. Но у нее получилось плохо. И самое неприятное, что Глеб, кажется, заметил раздражение Мишель.

Она ревновала. Но к кому? Она и сама не знала. Ей не понравилось, что Глеб бросился за цветами для Джулии. Еще меньше ей нравилась фраза: «Андрюша мне всегда об этом говорил, особенно в те годы…» В какие годы? Что их связывало? Что могло быть общего у преуспевающего композитора и популярной певички? Наверняка не только песни.

– А Андрюша не приехал? – капризно, как маленькая девочка, спросила Джулия.

– Нет, – слишком резко ответила Мишель, но не удержалась от вопроса: – А что, должен был?

– Вообще-то он обещал… – протянула неуверенно Джулия и, кажется, сама в этот момент засомневалась, когда это он обещал: вчера, год назад или «в те годы»?

– А где все ваши вещи? – поинтересовался Глеб.

У Джулии вообще не было никакого багажа – только черная бархатная, вышитая золотыми нитями сумочка. Скорее всего, вечерняя.

– О! Я давно не вожу с собой ничего! – воскликнула певица. – Зачем? Ведь все можно купить на месте. Тем более в Берлине. Там все такое красивое, такое модное. Конечно, в Париже вещи изысканнее, но мой гастрольный тур начинается на этот раз в Берлине. Но может, это и к лучшему, ведь меня там ждут мои самые преданные поклонники. А я должна уважать их, потому что…

– Потому что так говорил Андрей, – прервала ее Мишель, понимая, что если Джулию не остановить, то они до утра будут стоять в зале прилета и слушать про «армию поклонников». – Я думаю, нам пора ехать, а то скоро стемнеет.

Джулия молча взяла Глеба под руку и направилась к выходу.

«Обиделась», – подумала Мишель, идя следом и глядя в их спины. Но певица вдруг обернулась и произнесла почти величественно:

– Да, вы правы. Лучше все-таки найти минутку и слетать в Париж. Там вещи действительно красивее.

«Господи! Она вообще не слышит того, что ей говорят», – подумала Мишель.

Но может, это и к лучшему?

Впрочем, Мишель была безразлична и сама Джулия, и ее полная изолированность от реального мира. А вот смотреть, как Джулия и Глеб вместе выходят на улицу, – неприятно. Но она не могла не признать, что вместе они смотрятся отлично – хрупкая девушка с распущенными по плечам кудрявыми волосами и крепкий мужчина в кожаной куртке. Да, это было банальное соединение – мужского и женского, сильного и слабого. Но Мишель вдруг подумала, что, может быть, именно в этом союзе и заключен главный секрет спасения? Может, именно так и нужно? Стать кудрявой блондинкой, найти себе сильного мужчину в кожаной куртке и крепко в него вцепиться, чтобы не упасть? Мишель не сомневалась, что без поддержки Глеба певичка Джулия тут же поскользнется на бетонном полу и упадет под аплодисменты пассажиров. Разве можно не заметить падение своего бывшего кумира?

Мишель взглянула на электронное табло вылета. Ей показалось, что там отчетливо написано яркими светящимися буквами: «Я адвокат, я знаю, как легко ломаются люди». Господи! Неужели безумие так заразно? Мишель потрясла головой – совсем как Джулия, как будто у нее тоже были роскошные светлые кудри, а не отливающие цветом горького шоколада прямые пряди волос.

Надпись на табло исчезла. Впрочем, Мишель не сомневалась, ее там никогда и не было. «Надо бы поменьше за компьютером сидеть, а то еще не такое привидится».

Но кто это сказал? «Я адвокат. Я знаю, как легко ломаются люди». Отец? Наверное. Она не знала другого адвоката, кроме Александра Генриховича. Но не могла вспомнить, когда и в какой ситуации слышала эту фразу от того, кого долгие годы считала своим отцом. «А вдруг он такого не говорил? – вдруг осенило Мишель. – Вдруг я это сама придумала, но по привычке приписала авторство отцу? Или все-таки это его фраза? Как бы узнать?» Она взглянула на пол и увидела, что кое-где бетон пошел глубокими трещинами. «Нарушена технология залива», – сказал бы Кирилл Высоковский. Но Мишель знала, что дело не в этом. Вернее, не только в этом. Все гораздо проще. Ломаются не только люди. Ломается даже бетон.