Элизабет Гейдж

Ящик Пандоры

Книги 1 – 2

ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ АВТОРА

Я хотела бы выразить свою искреннюю благодарность следующим лицам и организациям за содействие и помощь в подготовке к печати данного романа:

Историческому Обществу США

Историческому Обществу Вашингтона

Международной Ассоциации дизайнеров одежды Коти

Нью-Йоркскому Историческому Обществу

Бруклинскому Историческому Обществу

Обществу фотографов Америки

Профессиональным фотографам Америки

Глену А. Бендеру, Армия США

Хенри Натаду, Армия США

Эрнесту X. Ханеку, МД

Особую благодарность выражаю также госпоже Тине Джеррард и господину Джону Кершу за их бесценную помощь в моих исследованиях о ранних годах работы телевидения, об американской промышленности по производству модной одежды и о международной политической ситуации в период с 1950 по 1964 гг. Искреннее спасибо актерам и очевидцам, которые великодушно поделились своими воспоминаниями о данной эпохе, но не захотели быть названными в книге.

Хотя бурные годы правления администрации Кеннеди и Эйзенхауэра положены в основу событий, происходящих в романе, я бы хотела предупредить читателя, что эта основа использована без намерения разоблачить кого-либо. Влияние и власть, которыми обладают некоторые герои романа, в действительности недостижимы, или не должны являться таковыми в свободном обществе.

И, наконец, я хочу поблагодарить господина Майкла Корда, госпожу Триш Ландэ и господина Билла Гроуза, моих издателей за их содействие и помощь; и господина Джея Гарона за его терпение, поддержку и дружеское участие к моей работе.

Элизабет Гейдж


Пандора – первая земная женщина. Зевс был рассержен на Прометея за то, что тот украл огонь у богов, чтобы дать его людям. Он приказал Вулкану создать существо из земли и воды, желанное для каждого человека. Вулкан создал женщину.

Афродита одарила ее красотой. Афина даровала ей безупречное владение искусствами. Грации облачили ее в красивые одеяния, и Гермес наделил ее способностью к лести и коварству.

Боги дали Пандоре шкатулку, которую велели никогда не открывать. Но любопытство пересилило, в конце концов она приоткрыла крышку, и все людские грехи, зло, заботы и беды разлетелись из шкатулки по миру.

Пандора захлопнула крышку так быстро, как только могла, но из содержащегося в шкатулке не успело исчезнуть лишь одно. Это была Надежда, единственное, что осталось в утешение человечеству.

ПРОЛОГ

1964 год

История редко заботится о том, чтобы дать должную оценку сомнительным героям, которые первыми обнаружили ее недостатки.

В конце недели все уже было кончено, и почти каждый в Вашингтоне и за его пределами мог почувствовать, что поворот в судьбе нации осуществлялся в направлении, явно не предвещавшем ничего хорошего. Именно тогда некоторые газеты выступили с заявлениями, что никто иной, как Дэн Агирре, соблюдавший спокойствие, несмотря на полнейшую неразбериху, окружавшую Хэйдона Ланкастера, подумал о Бесс и отправился на ее поиски.

И нашел ее.

Понятно, что все юридические агентства в ту ночь были в панике. Десятки агентов были посланы протестовать против всех кандидатов Республиканской, Демократической и прочих партий из-за того, что произошло.

Конечно, никто не видел в этом необходимости, так как опасность была уже позади. Это было скорее показное торжество полицейских властей, чем акт реальной защиты. Худшее свершилось, и ничего уже нельзя было изменить.

Но Дэн Агирре, блуждая по незнакомому зданию главного управления ФБР на Пенсильванской улице и сравнивая идеальный порядок, царивший там, с затхлой убогостью своего рабочего кабинета в отделении по расследованию уголовных дел, заинтересовался женой Ланкастера и позвонил агенту, ответственному за дом в Джорджтауне, проверить, там ли она.

– Она спит с одиннадцати тридцати, – последовал ответ. Ей дали успокоительное. Секонал. Она абсолютно отключилась.

Дэн посмотрел на часы. Было два тридцать утра. Какое-то время он стоял в задумчивости.

– Когда вы в последний раз видели ее?

– Один из наших людей дежурил около ее дома. Я не знаю сколько прошло времени. Может, час, полчаса. Ее велели не беспокоить. Господи, после того, что она увидела сегодня ночью!..

– Не могли бы вы заглянуть к ней? – спросил Агирре. Последовало молчание. Агирре чувствовал, как не хотелось агенту ФБР оказывать услугу кому-то со стороны. ФБР не выносило, когда их просили сделать работу для кого-то, особенно, когда эта просьба исходила от нью-йоркского полицейского.

– Послушайте, офицер… как, вы сказали, вас зовут?

– Агирре, Дэн Агирре.

– Послушайте, Дэн. Я исполняю данный мне приказ. Нам приказали успокоить ее, запереть и сидеть за дверью. Если вы хотите изменить эти приказы…

– Хорошо, – резко прервал его Дэн. – Джим Киприани где-то здесь. Мне попросить его, чтобы он лично приказал вам, или вы просто окажете мне эту услугу из вежливости?

При упоминании имени начальника агент нехотя согласился.

– Ладно. Не кладите трубку, я проверю. – Агирре услышал, как агент небрежно бросил телефонную трубку на стол в доме, которого он сам никогда не видел. Он мог только представить себе, как жили там Ланкастеры последние несколько лет, которые подняли Ланкастера от поста младшего сенатора до порога Белого дома. Кто мог тогда вообразить, что все это приведет к сегодняшней ночи? Агирре покачал головой. Слишком много таинственного было в простой человеческой истории, слишком много загадочного. Можно было охватить взглядом только узкий коридор человеческой жизни, видимый как будто через замочную скважину. Остальное оставалось в тени. Однако для натренированного глаза то малое, что можно было увидеть, имело слишком большое значение, чтобы проигнорировать его. События этого вечера, являющиеся теперь частью истории, произошли потому, что ни один натренированный взгляд, включая его собственный, не потрудился посмотреть в нужном направлении. Но что было, то прошло. Дэну Агирре надо было подумать о настоящем. Ему надо было быть уверенным, что Бесс Ланкастер надежно заперта в своем доме, потому что если это было не так, если она была свободна, тогда все менялось. История, которой был положен конец в глазах уже скорбящей нации, еще, по всей вероятности, не завершилась. Какое-то необъяснимое напряжение охватило Агирре, так как пауза на другом конце провода затянулась.

Наконец трубку подняли. Можно было расслышать, что там царила суматоха и раздавались чьи-то взволнованные голоса.

– Господи, – послышался в трубке голос агента. Я не понимаю. Она, должно быть, притворялась спящей. Она выглядела такой измученной, как раненая олениха.

– Она ушла, так? – спросил Агирре.

– Не более часа назад. Окно закрыто. Поэтому никто из людей, дежуривших на улице, ничего не заподозрил. О, боже, я ничего не понимаю.

– Ладно, – ответил Агирре, поджав губы. – Спасибо. Он повесил трубку и поспешил в соседнюю комнату, где было полно народу.

Киприани, толстый мужчина, чьи резкие остроты и хитрый взгляд несколько отличали его от стереотипного образа фэбээровцев, которыми он командовал, побагровел, услышав эту новость.

– Пошлите людей ко всем, кто находится в резиденции Ланкастеров, – распорядился он. – И отправьте кого-нибудь в офис Ланкастера и во все центральные учреждения компании. Черт побери все это!

Офис, казалось, сонный еще минуту назад в мгновение ока превратился в улей. Зазвонили телефоны, захлопали двери, оперативники спешили выполнять приказы. Дэн Агирре облокотился на стол Киприани, не обращая внимания на оживление, царившее вокруг него.

Я должен был это предвидеть.

Он никогда не встречал Элизабет Ланкастер. Но он знал о ней достаточно, чтобы понять, чего от нее можно было ожидать. Отчаяние ее было явно показным. Она бы никогда в жизни не позволила рушиться окружавшему ее миру, лежа в собственной спальне, в постели, окруженная какими-то безличными агентами.

Она стала действовать.

И Дэн Агирре, единственный из всех людей, находившихся здесь в этот вечер, начал размышлять, каковы могли быть ее действия.

Он посмотрел на Киприани, неглупого человека, но ограниченного в своих действиях организацией, в которой он работал. Некоторые функции ФБР исполняло отлично. Но вызов, брошенный им сейчас, выходил далеко за рамки их привычной деятельности, потому что они никогда не знали Хэйдона Ланкастера, сенатора и кандидата в президенты США, и, очевидно, совершенно не знали его жену.

Но Дэн Агирре знал.

Прошлое – вот что подсказало ему в этот вечер, что надо искать Ланкастера, вот что нависло над его женой, которая в данный момент спешила к своей невидимой цели. Долгое время Дэн, сам того не осознавая, держал в руках ключ к прошлому. Только несколько часов назад он понял, какое это имело значение.

Ну, что ж, лучше поздно, чем никогда. Теперь он знал, куда Бесс направлялась. Он поднял трубку и набрал номер.

– Это Агирре, – сказал он, когда ему ответили. – Слушайте, я сейчас же еду домой. Мне надо срочно вылететь в Нью-Йорк. – И посмотрел на часы. Его интересовало, сколько у него оставалось времени. Если она сбежала не более часа назад, то, несомненно, он приедет первым. В конце концов, ей надо соблюдать осторожность, а ему остается только сесть в полицейский самолет.

Про себя он решил больше никому не говорить о Нью-Йорке. Может быть, ему там вообще не поверят. Спеша к выходу из здания, он пытался подавить в себе это тянущее чувство. Казалось, судьба именно сегодня решила доделать все, что когда-то не успела завершить.

Наверное, ни один человеческий мозг не мог предвидеть то, что случилось. И ни одна человеческая рука не могла остановить того, что еще должно было произойти.

Эти семена были посеяны так давно… Теперь, когда ядовитые фрукты созрели, они заберут те человеческие жизни, которые захотят, и – возможно, возможно! – пощадят другие.

Лаура?

Вот это вопрос вопросов!

Итак, Дэн Агирре оставил позади себя ФБР и отправился один в ночь, чтобы сделать все от него зависящее для спасения Лауры. Даже если было уже слишком поздно.

* * *

В офисе горела только одна лампа под зеленым абажуром. Сенатор сидел за своим рабочим столом, в рубашке, туго стянутой подтяжками. Его пиджак висел на вешалке, которая когда-то стояла в его кабинете в Вашингтоне, сувенир от первого сенатора Палаты: по преданию, ею пользовались с самого 1859 года, уверяли, что на нее вешали свои шляпы Вебстер и Клей. Глядя на вешалку, сенатор испытывал чувство сожаления. Подобно многим другим вещам, это была реликвия, оставшаяся от того времени, когда его окружение соответствовало его власти.

Той самой власти, которую у него отнял Хэйдон Ланкастер.

В здании царила тишина. В этот вечер никто не работал. Внимание и законодателей, и публики было приковано к кампании, которая должна была определить судьбу нации. Законы, в конце концов, можно издавать и отменять в любое время. Выборы же президента были совсем другим делом.

Он взглянул на обнаженную девушку, стоящую перед ним на коленях. Она смотрела на него сквозь полуопущенные веки с любопытством и пониманием. Ее руки легко двигались по его коленям, волосы сбегали по стройной спине.

Аромат ее духов пересиливал запах сигаретного дыма, стоявший в кабинете. Одежда, в которой она приехала – шелковое платье, прозрачные чулки, маленький черный лифчик и трусики – лежала на полу там, где упала, когда она вяло демонстрировала стриптиз.

На ней были туфли на шпильках, несомненно, чтобы быть готовой ко всему, но она сняла их, когда поняла, что они только мешали тому, чего он от нее хотел.

Она была так молода! Несмотря на косметику, которая, казалось, должна была лишить ее лицо определенного возраста, было видно, что ей не более двадцати двух – двадцати трех лет. В этом возрасте его дочь была еще студенткой колледжа, далеко не равнодушной к шоколаду, волновавшейся при мысли о цвете своего лица и трогательно неуверенной, правильное ли решение она приняла, выбрав своей специализацией историю. Самая обыкновенная девушка.

Но существо, стоящее перед ним на коленях, было отделено от своих сверстниц пропастью даже большей, чем те деньги, благодаря которым она процветала. Поэтому в ее глазах была такая пустота. Она жила ради больших счетов, и он вынужден был признать, что она стоит таких денег. Во всяком случае, в своем бизнесе она была лучшей. Высокая, чувственная, неправдоподобно красивая, она сразу, как только вошла, поняла, какое ужасное состояние было у него, и согласно этому настроилась на определенный лад. Ее поза, сидела она или стояла, была зовущей. Каждое движение ее рук казалось непристойным, дотрагивалась ли она до перьевой ручки на столе старого сенатора, проводила ли пальцем по кушетке, подносила ли бокал шерри к своим губам. Когда она взяла молоток, подаренный лидером правящей партии в Вашингтоне дней двенадцать назад – один из экспонатов личной коллекции Калоуна – он в ее руках показался основным инструментом извращения.