Вот так все началось. Весь учебный год я ездил к Пандоре дважды, а то и трижды в неделю после уроков, а уж субботу не пропустил ни разу, и даже иногда удавалось вырваться в воскресенье. Я до сих пор мысленно проделываю этот путь — сначала по Санрайз до Рамон-стрит, потом прямо по Рамон и дальше к аэропорту Палм-Спрингс.

Только в октябре я набрался смелости и рассказал матери, куда езжу. Она ответила, что давно все знает — в таком городе, как Палм-Спрингс, ничего не утаишь. И поскольку я всегда возвращался до заката, она считала, что бояться нечего.


Когда я впервые пригласил Пандору к себе, то немного боялся показывать ей наш дом. Он был таким большим и ухоженным по сравнению с ее собственным, и я беспокоился, что она расстроится. Но Пандора не выглядела огорченной. Она медленно обходила все комнаты, любовалась мамиными безделушками и пребывала в полном восторге.

И еще я боялся, что ее, девочку, не заинтересует ничего, что нравилось мне — компьютеры, комиксы, модели автомобилей, — но ее все восхищало. Больше всего, однако, ей понравилась баскетбольная корзина у нас во дворе.

Весь день мы играли вдвоем. У нее не очень хорошо получалось, а мне ужасно нравилось ее дразнить, поднимая мяч так высоко, что она не могла до него дотянуться.

Пандора не любила проигрывать.

Когда пришло время ужина, мама предложила ей поесть с нами. Вечер получился замечательный, хотя я чуть не убил свою старшую сестру Джанин, которая все время приговаривала:

— Гари и его подружка.

Утешало только, что Пандора не обратила на это внимания.

После ужина Пандора сказала, что поедет домой на велосипеде, но, конечно, мама и слышать об этом не хотела. Мы загрузили велосипед в наш фургон и отвезли ее в Дрим-хоумс.

Когда мы остановились перед ее домом, Пандора замялась.

— Может, зайдете? — спросила она. Было видно, что ей неловко, и я понял, что она не хочет, чтобы моя мама увидела ее дом.

— В другой раз, — быстро ответил я, — мне еще надо закончить работу по физике.

Меня вознаградили благодарной улыбкой.

По дороге домой я спросил у матери:

— Ну, как она тебе?

— Девочка с характером, мне это нравится.

— И на какой же она полке?

У мамы имелись собственные критерии оценки людей.

Она ответила не сразу:

— Не могу понять, на самой верхней или на самой нижней.

Я не могу этого понять до сих пор.


В следующую пятницу я наконец увидел мать Пандоры. В тот день она не пришла в школу, и после уроков мы с несколькими одноклассниками отправились выпить содовой в ресторанчике «У Дэнни».

Когда мы вошли внутрь, я заметил новую официантку. Она выглядела, как персонаж какого-нибудь телешоу — рыжие волосы заплетены в косу, ярко-оранжевая помада, блестящие синие тени на веках, вся увешана цепочками, браслетами, в ушах длинные позвякивающие серьги с золотыми шариками на концах.

— Привет, ребята! — сказала она нам. — Что вам принести?

Джулия Хайт посмотрела на меня, желая убедиться, что я все понял.

— На самом деле, — залепетала она, изображая малое дитя, — мы хотели узнать, как дела у Пандоры. Ее сегодня не было в школе.

— Какие вы молодцы, что беспокоитесь, — ответила официантка. — У нее все нормально, простудилась немного и все.

Джулия с торжествующей улыбкой взглянула на меня, и только тут я сообразил, что эта женщина — мать Пандоры. Я постарался сохранить невозмутимый вид и не выдать ни своего удивления, ни разочарования.

Когда я узнал миссис Браун поближе, она мне очень понравилась, и, поразмыслив, я решил — как здорово, что она отличается от других матерей. Ей было плевать, как выглядит ее дом, она не собиралась вступать в местные женские клубы и даже готовила со странностями — однажды отправила Пандору в школу, положив в коробку с обедом сырую репу. Но она была очень доброй, любила пошутить, и меня в ее доме всегда ждал самый радушный прием.

Отец Пандоры мне тоже нравился, хотя и он был весьма необычным. Отцы всех моих приятелей где-нибудь работали, в конторе или в магазине, но мистер Браун, казалось, никогда ничего не делал. Каждый раз, когда я приходил, он сидел в своей комнатенке, уставившись в телевизор или разгадывая кроссворд.

— Твой отец что, не работает? — спросил я как-то у Пандоры.

— Больше нет. Он был грузчиком в компании «Сирс», но несколько лет назад на него упал холодильник, и с тех пор он нетрудоспособен.

Я не понял толком, что значит «нетрудоспособен», но в этом слове слышалось нечто жуткое. Сам Фрэнк Браун жутким не выглядел, по правде говоря, он вызывал у меня странную печаль, когда часами сидел в своей каморке в полном одиночестве. Пандора сказала, что он обожает играть в парчизи[1], и я каждый раз подбивал его сразиться со мной, когда приходил к ней.


Программа шестого класса давалась Пандоре с большим трудом. При всем своем уме она не могла сосредоточиться на уроках и далеко не всегда делала домашнее задание, поэтому отметки у нее были неважные. Она не пользовалась успехом у одноклассников, никогда не стараясь ни сблизиться, ни подружиться с кем-нибудь из них. Я-то знал, что ей мешала застенчивость, но из-за этого никто, к сожалению, не любил ее.

Девочки дразнили ее медузой за бледность и длинные волосы. Но ей было все равно. Она считала, что все девчонки злобные и скучные.

— Кроме Стеф, конечно, — всегда добавляла она.

Стеф Брэдли жила в Барстоу и с раннего детства была лучшей подругой Пандоры. Я выслушивал ее бесконечные рассказы о Стеф, о том, чем они занимались, и порой даже немного ревновал.

Как-то на выходных Стеф приехала навестить Пандору, и мы наконец познакомились. К моему удивлению, мы прекрасно поладили с этой веселой конопатой девчонкой-сорванцом. Мы как сумасшедшие гоняли втроем на скейтбордах по всей округе. Пандора в тот день провозгласила нас «моей несравненной подругой Стеф и моим лучшим в мире другом Гари». Мне казалось тогда, что я сдал самый главный экзамен в жизни.

Учебный год продолжался, и я думал, что у Пандоры появятся новые друзья. Но она так ни с кем и не подружилась. Ее по-прежнему считали странной и шепотом судачили у нее за спиной. Такое отношение стало распространяться и на меня, потому что я ни на миг не расставался с Пандорой. Раньше у меня было полно приятелей, а сейчас дело принимало совсем другой оборот. Две девчонки, которые раньше были неравнодушны ко мне, теперь в упор меня не замечали, а кое-кто из одноклассников перестал звать в гости. Только Бобби с Томом относились ко мне по-прежнему. Мама ужасно переживала, что я утратил популярность, но меня все это мало беспокоило. Для полного счастья мне требовалась одна Пандора.

Вспоминая дни, проведенные с ней, я понимаю, что мы не нуждались в чем-то особенном. Просто у Пандоры был дар превращать самые обычные занятия в веселые приключения.

Ее интересовало все на свете, и каждую неделю она придумывала что-нибудь новое. Наблюдение за птицами, гимнастика, прыжки в воду — все превращалось в захватывающую игру. Мы шпионили за соседями, собирали коллекцию камней, пекли хлеб, а когда начали писать пьесу, даже моя сестра Джанин вызвалась нам помогать.

Пандора обожала походы, и мы провели много дней в каньоне Таквиц. В первый раз, когда мы отправились туда, она добралась до водопада, я и поверить в такое не мог.

Но главной страстью Пандоры были старые фильмы. Ее дядя Джин, владелец небольшого голливудского актерского агентства, присылал ей все старые классические фильмы, так что мы обходились без видеопроката. Нажарив себе попкорна, мы усаживались на кровать и смотрели все — от «Гражданина Кейна» до «Филадельфии».

А иногда, что мне нравилось больше всего, мы уходили на задний двор ее дома и просто разговаривали. Она все время строила планы на будущее, но они постоянно менялись. То ей хотелось стать актрисой, потом она мечтала о карьере художника, а то вдруг ее привлекала работа детского врача. Но главная цель всегда оставалась неизменной — стать богатой, настолько богатой, чтобы обеспечить родителей.

В конце дня мы с Пандорой обычно переходили дорогу и добирались до аэропорта. Там мы могли простоять целый час у проволочного забора, глядя, как взлетают самолеты.

— Как мне хочется туда, — вздыхала она.

Я не любил, когда она так говорила, и гнал прочь мысль, что когда-нибудь она может уехать.


В тот год на Хэллоуин я нарядился пиратом, а Пандора изображала Одри Хепберн в фильме «Завтрак у Тиффани». Она приехала ко мне на велосипеде, и мы обошли всех соседей с традиционным предложением — откупиться угощением, чтобы избежать мелких пакостей с нашей стороны. Все это закончилось часам к восьми, когда на улице совсем стемнело. Я не отпустил Пандору домой одну, и мы смылись потихоньку, пока мама не видела.

До этого я никогда не был в Дрим-хоумс настолько поздно, и там действительно оказалось жутковато. Несмотря на тишину, меня не покидало чувство, что в любой момент может случиться что-то плохое.

Когда мы свернули к дому Пандоры, то увидели, что над ним поиздевались вовсю. Все кусты забросаны полосами туалетной бумаги, на крыльце навалены кучи мусора, забор размалеван краской из аэрозольных баллончиков.

При виде этого кошмара Пандора застыла. В свете уличных фонарей я увидел, что лицо ее побелело.

— Ненавижу это место, — прошептала она. Голос ее звучал жестко, как у взрослой. — Не останусь здесь ни за что.

Я не знал, как ее утешить. Пандора заплакала, и я обнял ее и держал так, пока она не успокоилась.

На следующий день, в субботу, я приехал к ним рано утром и до вечера помогал Пандоре с матерью приводить дом в порядок.


В ноябре я познакомился с дядей Пандоры, который присылал ей плакаты и видеокассеты. Он приехал из Лос-Анджелеса на День благодарения, и Пандора пригласила меня на чай.

Надо сказать, дядя Джин не произвел на меня особого впечатления. Выглядел он как типичный агент — патлатый, в расстегнутой чуть ли не до пупа рубашке. Говорил он только о шоу-бизнесе и раскрученных им актерах и актрисах. Я о них даже не слышал, для меня все это был пустой звук, зато Пандора и ее отец старались не пропустить ни слова.

Когда я собирался домой, дядя Джин пожал мне руку:

— Рад был познакомиться с тобой, Гари. Если надумаешь попробоваться, позвони мне. Есть в тебе что-то от Тома Сойера. Может, я смогу для тебя что-нибудь подыскать.

Мне было неловко, но Пандора прямо задрожала от восторга.

Утром она позвонила и сообщила, что дядя пригласил ее в Лос-Анджелес на выходные. Она была вне себя от радости и говорила только о том, куда он ее повезет и что они будут там делать.

— А я-то думал, мы пойдем в поход в воскресенье, — напомнил я.

Пандора осеклась и замолчала. После долгой паузы я собрался с духом и сказал ей, что она, конечно, должна поехать, если там будет так здорово.

Все выходные я с ужасом ждал, что она позвонит и скажет, что навсегда останется в Лос-Анджелесе. Но в воскресенье днем она вернулась, и я тут же помчался к ней.

Она взахлеб рассказывала, как все было классно:

— Мы ездили в голливудский Музей восковых фигур, и на сельскую ярмарку, и на смоляные ямы Ла Бреа[2], а когда дядя Джин привез меня в свой офис, я встретила там знаменитого агента, который работает на верхнем этаже.

Судя по всему, я выглядел настолько жалко, что Пандора сменила тему.

— Чуть не забыла, — она улыбнулась, — я тебе кое-что привезла.

И протянула мне маленького пластмассового «Оскара» с прикрепленной на основании табличкой с надписью «Лучший друг на свете».

— Он не настоящий, его в Китае сделали, — сказала она.

Мне было все равно, где его сделали. Это был самый прекрасный подарок в моей жизни.


Шестого декабря день рождения моего отца. Он умер, когда мне исполнилось восемь лет, но мы с мамой и Джанин все еще отмечали этот день с тортом и подарками друг другу. Как-то вечером, стоя около ограды аэропорта, я рассказал об этом Пандоре. Я боялся, что она сочтет это чудачеством, но ей ужасно понравилось.

— Какой он был, твой отец? — спросила она. Мне не хотелось пускаться в воспоминания — я до сих пор очень скучал по нему. Но кое-что рассказал. Рассказал, как он любил ходить в походы, как здорово пел.

Внезапно я замолчал, почувствовав, что сейчас разревусь.

Пандора взяла меня за руку, и больше мы о нем не говорили. А в день рождения отца Пандора забежала ко мне и сунула в руку маленький сверток.

— Ты знаешь, в честь кого это.

В первый день рождественских каникул для пятого и шестого классов устроили специальное собрание. К нам приехал профессиональный художник, иллюстратор детских книг. Но вместо того чтобы читать лекцию, он обошел весь зал и вручил каждому лист бумаги, прикрепленный к дощечке, и карандаш.