Сара Пэйнтер - Язык чар

– Брайан! – Подоспевший на помощь Кэм схватил его за другую руку, но с гораздо большим успехом. Брайан исполнил балетный поворот в сторону Гвен, но Кэм удержал его, крепко взяв за плечи. Постороннему могло показаться, что Брайан пьян. Но Гвен знала – это чары.

– Давайте прогуляемся! – предложила Гвен.

– Идем, приятель, – поддержал ее Кэм. – По-моему, тебе стоит проветриться.

Он повел Брайана к выходу. Одна из туристок, привстав, сочувственно похлопала Брайана по плечу.

– Не отчаивайся, милый.

Моросящий дождик сменился градом, и Брайан попытался оказать сопротивление.

– Мне нужно к ней, – пробормотал он.

– Что дальше? – спросил Кэм, обращаясь к Гвен.

– Ему надо протрезветь. – Вообще-то, Брайана нужно было освободить от чар, но делиться этой информацией с Кэмом Гвен не собиралась.

– Не думаю, что дело только в алкоголе, – сказал Кэм, всматриваясь в лицо Брайана.

Гвен постаралась не выказать удивления.

– Хорошо бы увести его отсюда.

– В больницу? Пусть осмотрят. Что, если это нервный срыв?

– Он просто расстроен. И влюблен. – А еще кто-то жег вербену.

Брайан заморгал.

– Влюблен!

– Ох, – вздохнул Кэм и снова взял Брайана за плечо. – Ну же, приятель, давай пройдемся.

Они прошли совсем немного, а волосы уже облепили лицо Гвен, и серая куртка потемнела от дождя. Кэм тоже промок и впервые за время после ее возращения выглядел помятым.

На углу улицы, возле магазина игрушек, они остановились. Дождь перемежался колючим мелким градом, и Гвен все еще не придумала, как избавиться от Кэма. Но даже если бы он ушел, одной с Брайаном ей не справиться. Как заставить его принять лекарство? И сработает ли оно? Просто возьми и сделай.

– Постой, – сказала она, и Кэм остановил упирающегося Брайана.

Гвен затащила мужчин под козырек над входом в магазин.

– Извини. – Она облизала щеки Брайана: сначала левую, потом правую. Странно, но Брайан, вопреки ожиданиям, как будто и не удивился.

– Это еще что такое? – в ужасе спросил Кэм.

Солгать? К несчастью, ничего убедительного на ум не пришло. К тому же тринадцать лет назад она сама наломала дров с Кэмом. Ну и что, если он сейчас сочтет ее сумасшедшей?

– Проверяю. Хочу убедиться, что он под чарами.

– Что?

Гвен привстала на цыпочки и облизала Брайану лоб – вдоль и поперек. На языке остался вкус мыла, что облегчало дело.

– Перестань его облизывать! – раздраженно потребовал Кэм.

– Соль, – констатировала Гвен, вытирая салфеткой рот. – На него наложили заклятие. Заколдовали. Называй как хочешь.

– Соль может быть от того, что он потеет. – Кэм говорил медленно и спокойно, как будто обращался к ребенку с охотничьим ножом.

Гвен пропустила реплику мимо ушей.

– О’кей, Брайан. А теперь мне нужно, чтобы ты положил это под язык. И пусть оно растворится, хорошо.

Брайан повернул голову и посмотрел в сторону «Доброго пекаря».

– Отпусти меня к ней. Я сам знаю, что делать. – Он умоляюще заглянул ей в глаза. – Все же ясно.

– Я и не сомневаюсь. Открой рот пошире.

Брайан послушно открыл рот, и Гвен положила ему под язык ломтик сушеного лимона.

Он поморщился.

– Фу…

– Не выплевывай, – предупредила Гвен, но было уже поздно.

– Поможешь? – Она взглянула на Кэма. – Придержи ему челюсть. Ты же давал таблетку собаке.

– У меня нет собаки. И вообще, что это такое?

– Кусочек сушеного лимона с солью. – От матери Гвен узнала много полезного и, самое главное, научилась всегда быть готовой к худшему. Снимающие заклинание лимонные дольки она носила с собой с пятнадцати лет вместе с огарком свечи, нитью и пером. Как какая-нибудь чокнутая герл-гайд.

– И что именно он должен сделать?

– Снять заклятие.

– Ну да, конечно.

– Открой рот, Брайан.

Брайан выглядел чуточку лучше.

– Со мной что-то не то, – пожаловался он.

– Это поможет, – заверила его Гвен.

– Обещаешь?

– Обещаю. – Она дала ему дольку, и Брайан послушно положил ее под язык. В следующий момент плечи его содрогнулись, лицо исказила гримаса, но лимон остался на месте.

– Надеюсь, иск он тебе не предъявит, – сказал Кэм.

– По крайней мере, у меня есть знакомый адвокат, – не глядя на него, ответила Гвен.

Через секунду-другую Брайан сглотнул и закашлялся. Глаза у него заслезились, но прояснились. И за Кэма он больше не держался, но опустился и сел прямо на мокрый тротуар.

Гвен склонилась над ним.

– Брайан? Мистер Диксон?

Брайан поднял голову. По щекам текли слезы.

– Матерь Божья, что же я наделал…

– Все в порядке. – Гвен неловко потрепала его по плечу. – Идите домой и поспите. Утром вы будете чувствовать себя лучше.

Брайан заморгал.

– Мне же полагается быть на работе. Я ушел из офиса и никому не сказал, куда иду.

– Оно, возможно, и к лучшему, – проворчал Кэм, за что удостоился от Гвен укоризненного взгляда – ты совсем не помогаешь.

– Мэрилин. Господи. Она же меня убьет. – Брайан вытащил из кармана платок и шумно высморкался.

– Пейте как можно больше воды, – посоветовала Гвен.

– Поможет? – Бедняга с трудом поднялся.

– От обезвоживания, – ответила она и, выпрямившись, протянула руку. Брайан машинально протянул свою. – Вот теперь вы в порядке. Всего хорошего.

– Но что я скажу Мэрилин? – взвыл Брайан.

– Скажи, что у тебя случился нервный срыв, но тебя вылечили долькой лимона, – порекомендовал Кэм. – Или, если ты действительно любишь жену и хочешь помириться, скажи, что вел себя как последний дурак, что сожалеешь и пойдешь к семейному консультанту. Если не получится, попробуй свои силы в стихосложении.

Гвен посмотрела на Кэма.

– У тебя это хорошо получается.

Он натянуто улыбнулся.

– Такая уж меня работа. К несчастью.

– Ладно. – Гвен протянула ему руку. – Спасибо за помощь. – Рука у него была теплая, и от прикосновения по нервным окончаниям как будто пробежал электрический разряд. Плохая идея.

– Всегда готов. – Кэм улыбнулся чуточку раскованнее, и время как будто задержалось над их руками. В какой-то момент Гвен даже поверила, что между ними восстановилась прежняя связь.

– Так что? – Брайан откашлялся. – Это все? А у тебя нет больше этих лимонных штучек?

– Можете сделать сами, – рассеянно сказала Гвен и вдруг поняла, что стоит перед Кэмом жалкая, мокрая, с прибитыми дождем волосами.

Она отпустила его руку, а потом подождала, пока он уйдет. Тот голосок, прятавшийся где-то в затылке, сказал ей, что для него важно уйти первым. И он действительно ушел, криво улыбнувшись напоследок.

Я думала, что буду счастлива снова впустить Глорию в свою жизнь, но когда смотрю на нее сейчас, то вижу брызжущую желчью шестнадцатилетнюю девчонку, которая ушла, не оглянувшись. Я знаю, что должна быть выше этого, должна быть достойной матерью, великодушной и спокойной. Должна, но не могу. Сказать по правде, материнский инстинкт у меня развит слабо. Хотя материнство изменило Глорию. Она все переделывает, отказывается признавать то, что ей не нравится, устраивает мир под себя. Она – та, кто режет пирог. Все, что проходит через нее, на выходе имеет форму сердечка и пахнет корицей. Закончиться хорошо это не может.

Гвен задумалась. Попыталась сопоставить это представление о Глории с реальной женщиной, которую знала. Из Пендлфорда Глория – бросив Айрис – уехала девчонкой. Да еще и беременной. Испуганной и сердитой. Гвен даже испытала короткий приступ симпатии к матери. Чувство родства.

Устало вздохнув, она набрала номер матери. Самая эгоистичная женщина из всех, кого знала Гвен, перебазировалась на ферму в Австралию, где обзавелась тремя сотнями голов скота и новым мужем, на двадцать лет моложе нее. Должно быть, к ней пришла наконец настоящая любовь.

– Глория?

– Дорогуша! Так рада тебя слушать, но мы сейчас по уши заняты телятами. Можно тебе перезвонить?

Гвен по опыту знала, что шансы дождаться от матери ответного звонка минимальны.

– Две минуты.

– Этого мало. Мы же сто лет не разговаривали. Когда собираешься приехать? Погода здесь – мечта, я ведь тебе говорила, да?

– Да, говорила. – Гвен посмотрела на замерзшее окно. – У меня новости. Не знаю, слышала ли ты. Я думала, что слышала, а потом поняла, что может быть и нет…

– Знаю, дорогуша, с деньгами туго, и я рада бы помочь, но сейчас и у нас с этим сложно. Но можно найти отличные варианты. Есть рейс меньше трех сотен. Придется, правда, задержаться на три дня в Куала-Лумпуре…

– Айрис умерла. Скончалась.

Тишина. Гвен даже показалось, что она слышит потрескивание, с которым молчание матери облетало мир. Пришлось самой заполнить тишину.

– Она оставила мне свой дом. – Как пластырь сорвала.

– И что хочет взамен? – моментально отреагировала Глория.

– Ничего. – Гвен хотела добавить: она же умерла, но сдержалась, чтобы не выставить себя грубиянкой.

– На нее не похоже. Держись от него подальше, ладно? Любопытство сгубило кошку.

Гвен закрыла глаза, чтобы не видеть ни стен Айрис, ни ее мебели, ни открытых дверных проходов.

– Я просто подумала, что тебе нужно знать. Об Айрис. – Гвен не знала, чего ждала. Какого-то откровения. Или, может быть, удара молнии из самой Австралии в наказание за то, что произнесла запретное имя.

– Помнишь, что я говорила тебе об этой женщине? – спросила Глория.

– Что она любую правду переиначит.

– Молодец, хорошая девочка.

– И что мне делать? – неожиданно для себя спросила Гвен. Она думала, что уже давно перестала обращаться к Глории за советом.

– Не болей, будь счастлива и не позволяй всяким мерзавцам тебя расстраивать. – Голос из Австралии снова зазвучал бодро и жизнерадостно. Легко и непринужденно. Гвен представила мать под ярким солнцем, на красной земле и с улыбкой на губах. – И держись подальше от этого дома. У него плохая аура. Хочешь, я посмотрю карты?

– Нет, – быстро сказала Гвен. – Спасибо.

– О’кей. Извини, но мне надо идти. У нас отёл.

Секунду-другую Гвен стояла, прижав к уху телефон, слушая мертвую тишину и оглядывая прихожую запретного дома.

Не веря своим глазам, Гвен уставилась на надпись «Употребить до…» на пакете с мукой. За два с половиной фунта она ожидала получить пятьсот граммов самоподнимающегося продукта, изготовленного из золота или молотого рога единорога, но никак не заурядную, стандартную муку со сроком годности до 1999 года.

Поставив пакет на полку, она ощутила покалывание в ладонях. Мгновением позже накатила тошнота, вслед за чем потемнело периферийное зрение. Гвен с усилием сглотнула, но тошнота уже прошла, а перед глазами остался пакет с мукой в запечатанном зеленом с белым мешочке и с желтым ценником на краю. Образ был такой ясный и четкий, что, казалось, она могла бы приблизить или отодвинуть его, как в цифровой камере. Она моргнула, и картинка исчезла, сменившись видом полок в магазинчике на углу и лицом Джона, парня, работавшего в магазине с утра до вечера, потому что хозяйке – его матери – исполнилось недавно восемьдесят четыре и стоять за прилавком она больше не желала.

– Все в порядке, мисс? – с сомнением спросил Джон.

– Да, спасибо, – солгала Гвен и моргнула, потому что освещение стало вдруг слишком ярким. Она двинулась по проходу – подальше от Джона с его вопросительным взглядом. Женщина лет пятидесяти, с гладким хвостиком и темно-синей бархатной лентой, в утепленном жилете и резиновых сапожках выбирала из корзины яблоки, придирчиво изучая каждое, прежде чем положить его обратно. Заметив Гвен, она сдержанно улыбнулась. Гвен улыбнулась в ответ, но добавить дружелюбное «доброе утро» не успела – женщина прикрыла ладонью рот и громким хрипловатым шепотом, разнесшимся по пустому, тихому залу, предупредила:

– Проверяйте все, хозяин – мошенник.

– Э… – Гвен взглянула на Джона, который перекладывал что-то на стенде с сигаретами, неубедительно демонстрируя свое безразличие к происходящему вокруг.

Женщина с бархатной лентой склонила набок голову, разглядывая Гвен с видом человека, изучающего новую породу собак.

– Это ведь вы та девушка, что въехала в Эндхауз?

Гвен с готовностью подтвердила, что так оно и есть; обсуждать ассортимент магазина ей вовсе не хотелось.

– Что ж, приятно, когда есть кто-то нормальный.

– Что вы имеете в виду?

Женщина наклонилась к Гвен, но понижать голос не стала.

– Скажем так, прежняя владелица была немного… эксцентричной.

– То есть вы не обращались к моей двоюродной бабушке за помощью? – с милой улыбкой спросила Гвен.

Незнакомка тут же отстранилась.

– К вашей двоюродной бабушке?

– Да. Айрис Харпер. Она прожила в Эндхаузе пятьдесят лет, и вы, очевидно, знали ее. Похоже, ее тут знали все.