Глава двадцать первая

Эндрю, моему третьему сыну, было два года, когда Джон решил поменять дом. Этот дом — свадебный подарок Лоррен — был неплох для начала, но дела у Джона шли хорошо, и теперь мы были в состоянии подыскать что-нибудь получше. Сначала мне смертельно не хотелось уезжать из Вентнора: здесь у меня были подруги, Джон-младший и Дэвид ходили здесь в школу. Но нужно быть практичной — в нашем доме всего три спальни, а я планировала еще одного ребенка, хотела девочку.

К тому времени основная часть семейного бизнеса сосредоточилась в Нью-Йорке. Джон проводил там два-три дня в неделю, нанял шофера, чтобы с пользой проводить время в дороге. Он хотел поселиться вблизи Манхэттена. Лоррен осмотрела те места и выбрала Сиддл-Ривер, Нью-Джерси. Она была уверена, что недвижимость там в один день может вздорожать в десять раз по сравнению с тем, что мы заплатим сейчас. Конечно, она была права.

Джон был слишком занят, чтобы заниматься поисками дома, и решил переложить это на нас с Лоррен. Мне было скучно с ней, я не знала о чем разговаривать. С того самого утра, когда много лет назад она попыталась запугать меня разводом, мы никогда не оставались с глазу на глаз, без Джона и мальчиков. Надо сказать, я поражалась готовности Лоррен все забыть. Там, где я выросла, если свекровь с невесткой поссорятся, то уже никогда снова не заговорят, тем более вежливо.

Даже у гроба своей свекрови невестка будет сидеть с каменным лицом. Лоррен была другой. Она вела себя так, словно мы с ней были нечаянно втянуты в конфликт, а сейчас все позади. Она трезво смотрела на вещи: Джон ее сын, я его жена и надо с этим мириться. Я уверена, что понравилась ей больше, когда сумела настоять на своем. Точно так же один бизнесмен втайне уважает того, с кем было не просто заключить сделку.

Так получилось, что мы замечательно справились со своим делом, Лоррен и я. Поискам дома посвящалось два-три дня в неделю. Я вставала утром, одевалась и ехала в Атлантик-Сити за матерью: она вызвалась присматривать за детьми. Мать была временно без работы и горела желанием помочь. Ей хотелось побыть с внуками. Джон заставил меня сунуть ей потихоньку немного денег, но она не взяла. Когда я предложила ей деньги, она всем своим видом показала: я пока с голоду не умираю.

Мать была строгой, но не грозной, точно такой же была бабушка в отношениях со мной. Бабушки-ирландки не балуют детей. У них с детьми устанавливаются отношения строгой фамильярности. Общение с моей матерью пошло на пользу детям. Бабушка Бреннан открыла им целый мир, и им не приходилось ни о чем ее упрашивать.

Лоррен со мной выезжала на бульвар Гарден Стейт в своем темно-синем «ягуаре». В 1960 году Сиддл-Ривер был красивым, спокойным сельским районом. Много зелени, фермы, грядки с овощами по обеим сторонам дороги. Мне эта дорога казалась слишком длинной, даже слегка подташнивало. Я так благодарна Лоррен за ее энергию. Вы бы ее видели! Как она преображалась при встрече с агентами по недвижимости: сидела прямо, как шомпол; инстинктивно, как охотничья собака, приходила в состояние боевой готовности, прислушиваясь только к внутреннему голосу, который говорил: «Покупай, покупай, покупай!» При ней всегда был блокнот в кожаном переплете, куда заносилось самое главное: адреса, характерные особенности дома, цифры. Она нетерпеливо постукивала карандашом по блокноту, если агент начинал болтать чепуху. Мое нежелание переезжать исчезло бесследно, когда я увидела, что получаю взамен. Хорошая подъездная дорога, огромная кухня с посудомоечной машиной, отдельная спальня для каждого ребенка, плюс еще две для гостей. Меня покорили высокие, как в соборе, потолки, восточные ковры, часы времен наших дедушек. Когда Лоррен оставляла меня в столовой с канделябрами или у входа в длинный-предлинный коридор, я, глядя вокруг себя, думала: «Неплохо для девочки с Атлантик-Авеню. Совсем неплохо».

В конце каждого такого дня мы с Лоррен останавливались в маленьком ресторанчике «Парамус», и, сидя перед тарелками с чизбургерами, обсуждали осмотренные за день дома. Когда мы входили в ресторан, еще только смеркалось. Когда выходили, было уже темно. Взбодренные кофе, мы ехали домой.

Моя мать и Джон сидели в гостиной и смотрели телевизор. Я заглядывала к мальчикам. Они к тому времени крепко спали, умытые и накормленные. В спальнях было убрано, одежда к следующему дню приготовлена и лежала на комоде. Джон, Лоррен, моя мать и я пили чай и делились своими впечатлениями за день.

Хорошо было сидеть на кухне, рядом с родителями, говорить вполголоса, потому что внизу спали наши дети, их внуки. Крепкая, сплоченная семья.

Лоррен всегда подбрасывала мать до дома. Мы с Джоном выходили вместе с ними к дороге, провожали взглядом модную машину Лоррен. Наши матери не были такими разными, как я думала. Обе всю жизнь тяжело работали, были женщинами властными, заботились о тех, кого любили. Джон говорил, что они вряд ли поладили бы друг с другом, если бы стали общаться еще ближе. После их отъезда мы с Джоном смеялись, лежа в кровати, недоумевая, о чем они могут говорить по пути из Вентнора в Атлантик-Сити.

Мы с Лоррен осмотрели не меньше пятидесяти домов, прежде чем нашли свой. 18 акров, со всех сторон лес, 8 спален в доме, 5 ванных, бассейн, сарай. Владельцы дома разводились, и им не терпелось продать его. Лоррен торговалась просто великолепно. Как только у детей закончились занятия в школе, мы переехали.


Расстаться с моей подругой Джуди оказалось намного легче, чем я предполагала. На следующий день после того, как нас поймали на воровстве в магазине «Вулворс», я дождалась, когда наши мужья уйдут на работу, и отправилась навестить ее. У нее раздулась губа, почернело вокруг глаз, все руки были в синяках. «Что ты собираешься делать?» — спросила я ее заговорщицки и достаточно насмешливо, как будто случившееся с Джуди было всего лишь новое занимательное происшествие в нашем квартале. Джуди презрительно посмотрела на меня и отвернулась. «Делать? А что, по-твоему, я должна делать?»

Джуди не могла скрыть синяки от соседей. Она была унижена, а мы все морально подавлены. Она была вынуждена идти в супермаркет в темных очках.

Джуди начала сторониться меня. Мы уже не входили друг к другу без стука. Говорили только о детях, я никогда не спрашивала об их отношениях с Томом.

Семейные отношения Джуди испортились вконец. В любое время я могла проснуться от громких голосов или хлопанья дверей. Как-то ночью, проснувшись, увидела полицейскую машину перед домом Джуди. Я думала, что Джуди из гордости отдалилась от меня. Ее положение вызывало жалость — она продолжает жить с человеком, который ее бьет. Проще жить в одиночестве, чем так.

Я не лезла, решив, что Джуди имеет полное право по-своему улаживать неприятности. По правде говоря, я была рада не знать, что у них там происходит. Я и не хотела, чтобы Джуди делилась со мной. Что-то жестокое и пошлое было в том, что мужчина поднимает руку на свою жену. Безобразия такого рода для меня остались позади, на Атлантик-Авеню. Мой собственный муж один раз ударил меня, но это не имело для меня особого значения. Я пришла к выводу, что мне больше бы подошла в подруги женщина другой категории. Кто-нибудь из тех, чей муж зарабатывает столько же, сколько Джон. Какая-нибудь богатая шикарная женщина.

Как-то утром, только мы с Лоррен вышли, чтобы ехать по делам, я увидела Джуди. Она сидела на крыльце, упираясь ногами в основание перил. Я помахала ей рукой, но она смотрела куда-то в сторону.

За день до нашего отъезда Джуди пришла попрощаться. Она плакала, а я нет. Я не могла одновременно иметь Джуди и восемнадцать акров земли, французские окна и кабинет с дубовыми панелями для мужа…


Сиддл-Ривер так же отличался от Вентнора, как Вентнор от Атлантик-Сити. В Вентноре дома были относительно небольшие и стояли близко друг к другу. Женщины были в курсе всех дел в округе. Если заболевал чей-то ребенок или среди зимы выходило из строя отопление, все об этом знали. А в Сиддл-Ривер я с трудом могла увидеть со своего крыльца ближайший дом. Все дома стояли на довольно большом расстоянии. Соседи были старше нас. И все мы не стремились осложнить свою жизнь знакомством друг с другом.

Поначалу Джон не хотел брать домработницу. Он рос с прислугой, горничными. Но потом привык обходиться без них и уже не хотел в доме никого постороннего. С тремя мальчиками, старшему из них всего десять, в доме размером с небольшой отель, мне приходилось так много работать, как никогда в жизни. Мой день начинался в шесть утра и до одиннадцати вечера я не покладала рук.

Джон был требовательным, хотел, чтобы все было в порядке. Однажды я подслушала, как во время коктейля он говорил двум мужчинам, что дома никому не дает поблажек. Он сидел на подлокотнике кресла, описывая все подробности. Мне стало стыдно и обидно. Решила сто проучить. Вышла, поймала машину и поехала домой, оставив его в гостях одного. Уже на подъезде к дому я вспомнила, что у меня нет ключей. До дома, где шла вечеринка, недалеко — всего миля или две, но было холодно, кроме того на мне туфли на высоких каблуках. Что делать? Вернуться и попросить у мужа ключи и тут же выскочить на улицу? Я подергала парадную дверь, но ее уже заперли, поэтому пришлось обойти дом и проскользнуть через кухню.

В машине по дороге домой я сказала, что не поняла его комментариев по поводу поблажек домашним. «Это всего лишь разговоры, — ответил он. — Между прочим, где ты была? Я не видел тебя». Тут я сказала про домработницу. Если мы в состоянии иметь дом с пятью ванными, то можем и содержать человека, который будет их убирать.

— У нас есть такой человек. У нас есть ты, — ответил он.

Я не разговаривала с ним весь вечер. Легла спать в одной из комнат для гостей. На следующее утро позвонила с телефона на кухне в агентство по найму прислуги, пока Джон варил себе кофе. Наняла первую же претендентку, которую мне прислали.

— Джон, — сказала я ему вечером, — это Кэтрин.

— Ну так привет. Рад познакомиться.

* * *

Начались многочисленные приемы, по большей части приглашали сослуживцев мужа с их женами. Мы с Кэтрин тратили по нескольку дней на подготовку. Эти дни, как оказывалось впоследствии, и были самыми приятными. К сожалению, сами по себе обеды проходили в страшной скуке. Единственной целью бесед, насколько я могла заметить, было для всех нас соблюдать этикет и гладко переходить от одной темы к другой. Они ничего не рассказывали, просто задавали вопросы, ответы же на них были предсказуемы. Никому в голову не пришло бы сказать что-то вроде: «Вы себе и представить не можете, что со мной вчера произошло». Наши гости отличались благовоспитанностью, что правда, то правда. Выбирались лучшие из лучших.

Я читала, что английская королева могла позволить себе короткую беседу с кем угодно. Когда писали ее портрет, она могла часами шутить — все время, пока художник писал — и не уронила этим своего королевского достоинства. Своим поведением она бы произвела сенсацию на наших приемах.

Я составляла восхитительные меню, заказывала цветы, проводила часы перед зеркалом, а потом сидела на этих вечеринках и нервозно улыбалась в ожидании какой-нибудь шутки, которая могла бы снять напряжение. Но уже через час оставалось только одно желание: как можно скорее выскочить отсюда и принять горячую ванну.

В скуке званых вечеров была виновата я сама и никто другой. Эти люди со своими изысканными манерами пугали меня. Я или слишком много говорила, или не произносила ни слова. Мне никак не удавалось войти в нужное русло, научиться вести беседу. Мой дискомфорт был заразительным. Постоянно ощущалось, как скованы люди на моем конце стола.

Я понимала, что подвожу Джона. Ему нужна — и он этого заслуживает — жена, умеющая себя вести в обществе. Иногда смотрела на какую-нибудь женщину и думала: она была бы подходящей женой для Джона. Мисс Шестой Размер по европейским меркам — они все, как назло, такие тоненькие — подошла бы идеально. Мужчины старались завоевать внимание Джона, они все были завязаны с ним в бизнесе, тем же занимались и их жены — льстили ему, как могли. Я видела, что Джон в роли сердцееда просто очарователен. Интересно, сравнивает ли он меня с той женщиной, что сидит с ним рядом?

Иногда я становилась карикатурой на саму себя, распространяясь насчет своего простого происхождения. Я говорила в той манере, в какой говорят в Атлантик-Сити. Упоминала, что отец был барменом, что я не училась в колледже и никогда не была в Европе. С тех пор, как ясно осознала, что не могу стать такой, как они, я подумала: может, оценят мой необычный для их окружения привкус простоватости.

В один из вечеров, пытаясь расслабиться, я слишком много выпила. Моя речь за ужином звучала невнятно, чувствовала я себя смущенной. После пила много кофе, стараясь протрезветь. Когда все разошлись, долго не могла уснуть, встала с кровати и вышла на кухню. Чувствовала себя ужасно, вино и кофе предельно взвинтили нервы. Почему мне так тяжело на этих вечерах? Почему придаю такое большое значение вещам, которые не стоят того?