Мистер Нилл задержался у входа:

— Это все. Я только вас представил. Если хотите есть, вас покормят на кухне. Все, что понравится.

Он едва не поперхнулся:

— Нет, спасибо.

Слуг кормят, конечно, на кухне. Так что разницы никакой не было.

Забудь свой дом, забудь свою семью. Кого это волнует сейчас, здесь, теперь.

— Естественно, что вам будет заплачено как за целый день.

— Это не важно.

— Это — важно. Я позвоню завтра утром и скажу, что делать. Ваш первый день закончен. Поздравляю.

— Спасибо.

— Машину — в гараж. До свидания. — Дверь мягко захлопнулась, и никого не стало.

Он скатил машину в гараж на нейтральной скорости. Поколебавшись, он оставил ключи в замке.

Он вернулся домой, поковырялся в холодильнике, в котором было совершенно пусто, вспомнил о предложенном обеде на кухне и решил, что лучше остаться голодным. Он заснул поздно ночью над необходимой, но нудной книгой.

Звонок вторгся в сон.

— Я разбудил вас?

— Нет, сэр. Это нормально.

— Значит, сегодня в десять часов вы повезете моих дам в магазины, нужно купить одежду для Юджинии, к школе.

«Ей нечего надеть?» — чуть не пошутил Александр, но вовремя остановился. Сколько он помнил, всем женщинам всегда нечего было надеть.

— Ключи в машине, возьмите ее в гараже и подъезжайте к дому. Кредитные карточки в перчаточном отделении, если понадобится бензин или что-нибудь еще. Не звоните, они выйдут сами точно к десяти.


Ровно в десять две «младые грации» вышли. Это ему понравилось. Он ненавидел ждать. Больше ему не понравилось ничего. Разве что ноги матери, на которых он необдуманно чуть дольше задержал взгляд. Хотя он не воспринимал ее как мать. Скорее, старший друг. Так и окрестил ее — «старший друг».

Они быстро сели в машину, и он поехал. Клуиз указывала ему дорогу, ее английский звучал мягко. Она не была американкой. Не будучи урожденным в языке, он различал тысячи акцентов, наверно, лучше и четче, чем сами американцы. Свежий слух. И фантастическое желание освоить этот язык, победить. Иногда он думал — убить. Хотя как можно убить язык, было непонятно: не война же, и он не армия. Но это чисто символически. И он бился с языком, воевал один на один, хотя первый год язык убивал его, легко побеждая.

Машина свернула и остановилась у небольшого магазина, обитающего в невзрачном с виду строении. Они были уже в Бирмингеме. Мать и дочь, взявшись за руки, вошли.

Он ждал, через полчаса Клуиз вышла и попросила помочь отнести свертки, предложив ему зайти в магазин. Около прилавка продавец с вежливой улыбкой протянул всего лишь один пакет. Когда он взглянул на счет, лежащий на прилавке, ему чуть не стало плохо: он не верил, что такие деньги, такую астрономическую сумму можно потратить за полчаса.

«У нас в Рязани хлеба нет…» И, выходя из магазина, додумал: «А на водку уж везде в России не хватает».

Они снова сели в машину. Интересно, эти холеные руки что-нибудь несли в своей жизни, хоть раз? Он смотрел в зеркальце заднего вида. Руки доставали золотую зажигалку. Наверно, пачку сигарет.

Впрочем, он шофер, и его это не должно волновать. Господи, бедная мама… И не объяснить, что в Америке всякая работа — чудесна, лишь бы не умереть с холоду. А там — кто куда выбьется. Впереди долгий забег, и неизвестно, чем он кончится. Но каждый верит, что жизнь длинная (никто не хочет верить, что именно у него она будет короткая) и все будет хорошо: он своего добьется, и кончится она прекрасно. Все так думают, абсолютно все. Кроме пессимистов, шизофреников и заключенных.

Он всегда поражался способности женщин обходить и объезжать такое количество магазинов и не уставать. Он уже сбился со счета, какой магазин они посетили и из скольких он выносил свертки, пакеты, коробки, кульки — то, что они накупили. Количество свертков было такое, что он уже начал складывать их у себя на переднем сиденье.

Наконец «старший друг», вняв пожеланиям младшего, сказала лаконичное слово: есть.

— Сегодня мы будем обедать в городе, — повторила она для него.

— Хорошо, — ответил он и спросил где.

Он представлял, как будет сидеть с ними за столом, показывая им свои манеры, давая возможность их оценить: умение есть, ухаживать за дамами… и какое впечатление это произведет.

Они остановились около дорогого ресторана, о котором он от кого-то слышал, но никогда в нем не был.

Сначала вышла Клуиз, потом Юджиния. Они стояли вдвоем напротив него. Его рука невольно поправила воротничок рубашки. Клуиз достала быстро пять долларов из хрустнувшей сумочки и произнесла:

— Здесь, на другой стороне, есть хорошая закусочная. Вы съедите там вкусный ленч. Встретимся на этом месте через час.

И рука смело протянула бумажку. Наверно, его взгляд обжег даже ее, так как рука невольно дернулась назад, но успокоилась и замерла.

— В чем дело?

— Спасибо. Я не голодный, совсем… Я погуляю, и встретимся через час.

Две голубые искры Юджинии блеснули, оценивая его.

Он повернулся и пошел, понимая, что это последний день его работы. Гуляя, он рассматривал витрины, думая, что факаная жизнь добивает его, не давая подняться и опрокидывая лицом вниз.

Через час они встретились как ни в чем не бывало. Потом они ездили снова, почти до пяти, пока мадам не сказала, что пора возвращаться домой, к приходу мистера Нилла.

Он подъехал и затормозил у самого подъезда. Слуги тут же стали выносить купленное. Юджиния сразу ушла в дом с маленьким свертком.

Клуиз остановилась совсем рядом, и он невольно обернулся, почувствовав ее дыхание.

— В следующий раз ты не должен быть таким стеснительным, душка, — и она коснулась его щеки длинной рукой. С отполированными ногтями.[2]

Что-то загорелось на минуту между ними и погасло.

Он неожиданно для себя вздрогнул. И непонятно, от каких чувств, первый раз в жизни едва не всадил машину в стойку гаража.

Как хорошо, подумал он, что возить надо будет дочь, а не мать. Но он ошибался. Впрочем, мы все ошибаемся.

На следующий день Клуиз Нилл позвонила сама и сказала, что он везет ее в косметический салон. До школы оставалась еще неделя, и Александр не понимал, почему должен возить мать, когда речь шла о дочери, и желал ей раствориться в этом салоне, не понимая, почему злится на нее; что, в общем-то, было не очень хорошо с его стороны.

Как только она вышла из дома, он открыл заднюю дверь. Но она села на переднее сиденье рядом с ним. Вздернув платье так, что виднелись гораздо выше, чем нужно, ее прекраснейшие колени. И немного выше — то, что выше. Внутренние части бедер.

Неожиданно он стал внимательно всматриваться в спидометр, хотя раньше никогда этого не делал. Глаза старались успокоиться на дороге, несущейся навстречу. Но, когда она отворачивалась в окно, взгляд невольно соскальзывал на ее обнаженные колени.

Она начала:

— Они нравятся тебе?

— Кто? — спросил он.

— Мои ноги, точнее, колени.

Ему нечего было терять. Она же сама…

— Не знаю, я их еще не разглядел.

— По-моему, они достаточно открыты, и я довольно часто отворачивалась, чтобы ты мог разглядеть. Останови, пожалуйста.

Он остановился. Она повернулась в его сторону, грациозно вытянув их вперед. Ноги были как у лучших моделей на картинках.

Но если зашел в лес, то иди.

— Этого недостаточно, чтобы оценить ноги, — видеть их только спереди.

— Да? — Она, казалось, была удивлена. — Никогда об этом не думала.

Мягким, но сильным движением руки она открыла дверь настежь. И встала на траву. Повернулась и прошла, слегка приподняв подол платья, несколько шагов. Он смотрел внимательно в открытую дверь.

— Как теперь? — Она уже сидела рядом. Парфюмерный запах скользнул по его ноздрям, принесенный ею снова. — Только честно. Между мною и тобою.

— Даже если бы это и не осталось между… Это лучшие ноги, которые я видел. Абсолютно прекрасная пара. По крайней мере, мне так кажется. Но это не имеет никакого значения. Я говорю о них как о произведении искусства, как о картине. Вне художника.

Казалось, она была удовлетворена. Поехали.

— Ты хотел бы коснуться их? Хоть раз?

Он перестал смотреть на спидометр и посмотрел на ее колени. Она ждала его поднимающегося взгляда.

— Я не думал об этом.

— Что бы ты отдал за то, чтобы коснуться их?

Надеюсь, что это не примитивное соблазнение дамой своего шофера для использования его в качестве механического оловянного солдатика, подумал он.

И сказал:

— Ничего.

Она рассмеялась. У нее появлялись удивительно красивые, обалденные ямочки, параллельно тонким крыльям носа, когда она улыбалась.

— Почему? Разве я не возбуждаю тебя?

— Нет. Для того чтобы женщина возбудила подчиненного ей мужчину, нужно, чтобы он поднялся до ее уровня.

— А что, если я опущусь до его?

— Это будет не то, и он не будет самим собой. Вряд ли хотя бы одна нормальная женщина может возбудиться шофером.

Она усмехнулась. Тогда я ненормальная женщина, подумала она.

— Да, но он может.

— Вряд ли, потому что философия жизни такова, что неимеющий не может обладать имеющим. А когда обладают мной, я не возбуждаюсь.

— У-у, я не знала, что ты мальчик с философией.

— Да, я философский мальчик.

— А какая разница?

— Между чем и чем?

— Между тем, что сказала я и сказал ты?

— Я напишу когда-нибудь об этом. Специально для вас.

Она от души гортанно рассмеялась.

— Значит, ты не хочешь меня?

— Это что, соблазнение?

— Нет, это пред-ло-же-ние, — по слогам сказала она.

— Я сожалею, но нет. Моя работа для меня важнее.

— Я могу сделать так, что ты ее потеряешь.

— Вы не будете этого делать.

— Почему?

— Потому что тогда я расскажу о нашем разговоре.

— Кто тебе, всего лишь шоферу, поверит?! Он не дернулся, но ударил.

— Я всего лишь опишу, какого цвета у вас трусики… и какая родинка на внутренней стороне бедра.

(Он обратил внимание, когда она выходила и платье вздернулось.)

Она едва не потеряла улыбку, но тут же справилась.

— Я не знала, что ты такой наблюдательный мальчик.

— Стараюсь, и все ради вас.

— Я рада, что не ошиблась в тебе. — Она удовлетворенно улыбалась.

— Это в каком смысле?

— Во всяком. Это только начало. У нас еще долгая история впереди.

Долгая жизнь — долгая история. Долгий забег. А получится все недолго.

Она указала рукой с кольцом на косметический салон. Он послушно остановился.

— Разве мы о чем-нибудь говорили?

— Абсолютно ни о чем.

— Ты умный мальчик. А я постараюсь дома сразу же сменить мои трусики. На другой цвет. Как только приеду.

И она мягко, незовуще улыбнулась.

Он хотел извиниться. Но ее спина, прямая, как сталь, уже удалялась.

Палевые облака на небе плясали свой полонез. Гонимые ветром. И он, откинувшись, глядел на них.

В косметическом салоне Клуиз провела полдня, предварительно отпустив его на все четыре стороны. Клуиз — друг. Он повертел это в голове, но понятие никак не укладывалось. Книгу он забыл дома, и делать было нечего,

Книга — друг человека, а не женщина, подумал он. И от примитивности пришедшего в голову рассмеялся. Но мозгам нужно было расслабиться: Александр собирался, готовился к новой вещи. И она должна была быть прекрасна.


На следующий день мистер Нилл оставил его для разговора.

— Я хочу сообщить, что вы остаетесь на работе. Я прибавляю вам пятьдесят долларов в неделю, итого — тысяча долларов в месяц. Что не так уж и мало для молодого юноши.

Тогда Александр не повял, почему такая щедрость — на четвертый день работы.

— Взамен я хочу только одну вещь от вас: чтобы вы носили униформу.

Он скривился как от кислого, и джентльмен успел заметить.

— Ничего страшного. Вы выберете и купите себе темные брюки и темную рубашку, какие нравятся, а я оплачу счет. И фуражку. Пиджак в сентябре, пожалуй, не нужен, я понимаю, об этом мы поговорим позже. Возможно, начнете надевать его в ноябре. Я не хочу никаких слухов в школе, что мою дочь привозит на занятия молодой человек, все должно быть по форме.

— И даже голова в фуражке, — пошутил Александр.

Мистер Нилл улыбнулся:

— Я рад, что вы меня поняли.

Он не понял обратной стороны шутки, но Александр решил не растолковывать. Шутить над хозяином — плохое дело. Выиграешь вряд ли, проиграешь — всегда.

Мистер Нилл казался мягковатым только снаружи. Внутри он был кирпич, настоящий булыжник. И скоро, очень скоро Александру предстояло это узнать. Как и многое другое. От чего и у негипертоника закружилась бы голова.