Выходя уже из машины, она, недобро взглянув на школу, сказала:

— Я освобожусь сегодня раньше, скажу, что больна. Мне нужно поговорить с тобой, приезжай за мной через два часа.

Он кивнул, и она задержалась взглядом в его глазах. С этого взгляда, кажется, и начинается вся история.

Эти два часа Александр сидел и думал. Он пытался разобраться. Но это было так же бесполезно, как поймать серебристую рыбу голыми руками. Встряхнув начинающей болеть головой, он решил: что будет то, что будет. Но даже он не представлял себе того, что будет.

Ровно в двенадцать часов Юджиния вышла и сказала, что приглашает его на ленч. И они поедут в северную часть города.

И только в этот момент он заметил, как одета Юджиния, и удивился. Обычно в школу, как и все американские девочки, она носила легкие джинсы, натуральные юбки с маечками или неброские платья — папа просил, чтобы она одевалась в школу скромно. Он часто думал, глядя на нее, что такой скромности позавидовали бы все девочки Москвы.

Сейчас она сняла верхнее одеяние и очутилась в красивом темно-синем удлиненном платье — точно приталенном, облегающем ее, как будто собственная кожа, — с ниткой жемчуга на шее. Туфли тоже были цвета жемчуга. (Ему нравился ее вкус.)

Она выглядела особенно.

Едва они остановились, как машину тут же забрали. Она взяла его за руку и повела.

Управляющий ресторана два раза низко поклонился, поцеловав ей руку и повторяя, как они рады и что все готово.

Как на диво дивное смотрел Александр на нее: первое — что такую маленькую девочку можно так уважать и почитать, второе — эта самая девочка заранее все приготовила и заказала.

Их отвели в полузакрытую кабину, где все уже было сервировано. Стол был застелен золотой скатертью, и свеча горела в серебряном подсвечнике.

Управляющий дождался кивка Юджинии, и что только не начали носить на их стол! Александр подумал, что стол развалится, ему даже стало жалко его. И он погладил под столом его ножку.

Юджиния сидела, замерев, словно с маской вместо лица. И он впервые разглядел это лицо. Оно было необыкновенно. Почти без грима. Юнее греческого начала, когда Греция была детством человечества, а человечество было детьми. Тогда на их лицах не было порока.

Слегка мягкий овал лица подчеркивал ее высокие скулы. Ноздри чуть расширялись и, казалось, с волнением усмирялись хозяйкой, красивые глаза смотрели на него и не упускали ни одного движения.

Она была не то что прекрасна, а чарующа, притягательные зовущие флюиды исходили, отделяясь, от нее.

Вот она, юная красота, подумал он, совершеннейшая во всем мире, самая красивая из созданного в нем.

И почему-то почувствовал себя старым, на мгновение, на секунду, на минуту. Он был заворожен и потрясен тем, что увидел (всегда прозревая позже…). Потом, напрягшись, стряхнул с себя все. Она была ему не равной, она была д о ч ь$7

Они сидели не шевелясь, забывшись, и только глаза познавали друг друга. Потом она опомнилась, слегка повернулась и сказала:

— Мы можем есть.

Они улыбнулись одновременно, впервые взаимно. Какое-то напряжение спало, и они почувствовали освобождение.

Что это была за трапеза, сказать трудно — пожалуй, трапеза предчувствия,

Стол был уставлен разными салатами, которым он и названия не знал, не видел никогда и не представлял, что такие существуют. Даже на картинках.

Безмолвно возникающие официанты по кивку появлялись, что-то добавляли, убирали и исчезали. Она ела немного и была чуть-чуть задумчива.

— Юджиния, что-то случилось?

— Нет, все прекрасно, — ответила она, улыбнувшись натянутой улыбкой.

Он видел, как люди входили и выходили из зала. И ничего не понимал. Хотя все было просто: она дочь хозяина, он возит ее, и из сожаления, то ли скуки или тоски она пригласила его в этот ресторан. Правда, он уже понимал, что все это не от скуки и не так все просто.

С давних лет у Александра была привычка: носить все деньги с собой. И сейчас он был рад, что у него есть пятьдесят долларов, и в душе успокаивал сомневающуюся мысль, что ему их хватит, чтобы заплатить.

Возможно, это была дурацкая привычка, но он не любил и не переносил, когда за него платили женщины.

Он чуть не испугался, когда Юджиния сказала:

— Ты хочешь что-нибудь горячее?

— Абсолютно нет, спасибо большое.

Так бы денег точно не хватило, подумал он.

Она сделала движение, и через несколько недолгих мгновений официант положил перед ней на подносике белый конверт.

Она потянулась к своей кремовой сумке, лежащей на скатерти золотого цвета. Он перехватил ее руку, впервые коснувшись Юджинии. Она вздрогнула, но руки не убрала. Их глаза на мгновение встретились.

— Только, пожалуйста, не надо. Прикосновение как током пронзило ее, но она не удивилась, она уже давно знала, что от него исходит ток.

Она достала из сумки флакон и коснулась тонкого виска.

Вдруг ей стало смешно, она поняла:

— Почему ты?

— Потому что я все-таки…

— Нет, я, я пригласила тебя,

— В этот раз заплачу только я, или мы никуда не уйдем отсюда.

Она, казалось, совсем развеселилась:

— Нет, я. И только я!

Он быстро протянул руку к подносику. Она успела тоже. С двух сторон их руки тянули подносик. Вернее, она удерживала, а он старался отнять. Он не тянул сильно, чтобы не сделать больно изящной кисти ее руки.

Она весело смеялась:

— Нет, я! Нет, я!

Он не говорил, только просил ее глазами, и был серьезно увлечен тем, что происходило. Наконец Юджиния уступила:

— Хорошо, ты.

Он взял подносик к себе и молил Бога лишь об одном: чтобы цифра была не больше двузначной. Рывком он перевернул белый квадрат: это была открытка с благодарностью, что они посетили ресторан.

Наверно, его лицо было чересчур забавным, потому что она рассмеялась так, как никогда не смеялась при нем. Хотя и старалась негромко, словно боялась обидеть его.

Едва она встала, как из ниоткуда возник управляющий.

— Вы покидаете нас? — На лице его, казалось, выразились все печали мира.

— Да. Спасибо.

— Мы благодарим вас за посещение. — Он отодвинул стул Юджинии, поцеловал руку, подал сумку-конверт.

— Я благодарю вас за салаты. Особенно за крабный…

— Специально для вас.

Александр поблагодарил на своем акцентном английском.

Они шли между столов с золотыми скатертями, и посетители оглядывались на них. Это было первый раз.

Машина с распахнутой дверью и заведенным мотором уже стояла у самого выхода.

Он протянул подающему машины доллар, но тот отшатнулся от него, как от молнии, заблагодарив.

Александр ничего не понимал и чувствовал себя идиотом. Может, коммунизм наступил в этой стране, и все бесплатно, но даже при коммунизме берут чаевые.

Юджиния, глядя на него, мягко улыбалась. Наконец, не выдержав, она сказала:

— Этот ресторан принадлежит моему папе. Я не хотела тебя разыгрывать, но так получилось с этим счетом. Извини.

Он невольно оглянулся.

— Я не знал, что твой папа занимается ресторанным бизнесом.

— Нет, он не занимается ресторанами, все э т о, — она показала на большое здание, — принадлежит ему.

Ему понравилось, как спокойно это было сказано. Собственно, так и должно быть.

— Понятно, — ответил он. Хотя ему ничего не было понятно. Чем еще занимается ее папа и что он подумает, когда узнает, чем занимаются они. Ему не долго оставалось быть в неведении. Всего лишь пятьдесят семь часов. И полного поворота его жизни.

Теперь Юджиния неотрывно смотрела на него. И ехал он не туда, а куда указала ему она, за город. Когда дорога стала безлюдной, она показала ему на маленький отель приличного вида. Он постарался подавить изумление, не веря до конца.

Он в жизни никогда этого не делал: не брал комнату, она все сделала сама.

Клерк двусмысленно посмотрел на него, но Александр не обратил внимания, так как в свои двадцать пять все равно не понимал, ч т о сейчас будет, и немного удивленно смотрел на Юджинию.

Они зашли в темную комнату, куда он пропустил ее первой. Минута — и она осталась в платье. Он едва успел подхватить накидку, чтобы та не упала. Он стоял не шевелясь, не решаясь двинуться.

Темные жалюзи были опущены. Пахло свежевыстиранными простынями, едва белеющими бледно в темноте. Стояла страшная тишина. Казалось, что-то ухнет сейчас, грохнет, и грохот разнесет ушные перепонки и всяческие препоны. И в это мгновение раздался голос, который как будто владел этой тишиной, сдерживал ее и усмирял, не давая взорваться.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

Он вздрогнул и наклонился к ее чистому и свежему дыханию. В голове на миг все перекувырнулось, он представил, ч т о он делает и с кем. Но губы его уже охватили ее влажные губы и стали ласкать. Она обвила его шею руками, и он с ужасом почувствовал, что опускается на нее… и что ему это нравится.

Он прижал ее грудь, стараясь облегчить это давление упирающимися руками, она потянула сильней, просто вжалась в него и охнула. Ее губы, сорвавшись, стали покрывать его лицо поцелуями. Он начал отвечать, он отвечал забывшись.

— Раздень меня, — прозвучал ее голос. Он не верил, что э т о будет, он думал, что она развлекается или пытается попробовать… впервые.

Платье удивительно легко снялось, одно движение скользящей «молнии». И он обнимал восхитительное, редчайшее по форме и упругости тело. Теперь оно возбуждало его. Еще минута, и их лица стали горячими от губ друг друга. Она сдернула с него рубашку, не успев расстегнуть пуговицы… Два ее шелковых прикрытия верха и низа упали сами — какие-то застежки по бокам.

Он вдруг в секунду опьянел от ее тела. Юность и горячесть его, правда, пьянила. Он жаждал чего-то.

— Возьми меня, — вдруг прошептала она. — Не жди…

Ее руки потянули его выше, сжав плечи, ее ноги охватили его бедра.

Он вошел в нее, словно разрывая невидимое. Осторожно, будто боялся повредить хрупкий сосуд. Редчайшее волокно. Она подавила крик.

Ее тело выгнулось, как дуга, напряглось дрожью, замерло судорожно, как перед падением, и вдруг забилось в его руках, задыхаясь, сжимаемое все крепче и крепче. Таких тел он не держал в своих руках. Она извивалась, вжимаясь в него, потом отталкивалась, ее голова то металась по подушке, то вдруг замирала, и с губ срывались какие-то звуки. Они двигались не ритмично, но в этой аритмии был какой-то бешеный восторг несрываемого, вот-вот готового сорваться желания. Волна какой-то полноты уже катилась вниз. И вверх, в подкорку, готовая разбиться и ударить. Он хотел выскользнуть из нее (чтобы будущее было спокойно) и уже почти сделал это, не желая и жалея.

Как вдруг ее руки мгновенно стиснули его спину, сжали и с силой вдавили внутрь, до конца.

— В меня, в меня…

Взрыв безмолвного света слился с ее громким стоном (или криком?..), затопив сознание.

Все обрушилось, выходя, уходя из нутра. Еще две агонии, и она перестала биться. Полностью соединившись с ним. Так растворяются.

Они лежали безмолвно. Только теперь он начал сознавать, что сделано. Поры их кожи растворялись друг в друге, сливаясь влажностью, выходящей из них. Он скорее почувствовал, чем услышал — в безмолвии, — как по щеке ее текли слезы. Он встревожился:

— Что, что? Тебе больно?

Потом ему скорее послышалось, чем поверилось:

— Я люблю тебя, я люблю тебя…

Он без слов сильно обнял это доверившееся ему тело. Это уникальнейшее тело Юджинии.

Она лежала, обнятая простынями, и о чем-то думала. Александр молчал и ничего не говорил, так как не знал, что говорить.

Юджиния в ванной была недолго. Он аккуратно свернул простыню, бросив купюру на кровать.

Они вышли из отеля в стемневший сгусток вечера. Это было естественно, но, когда он посмотрел на часы на освещенном приборном щитке, ему стало плохо: стрелка приближалась к семи.

Она, казалось, ни на что не обращала внимания, и ее застывшая улыбка блуждала где-то далеко. Он не понимал, о чем может столько думать ребенок, но до дома домчался пулей.

Дайана сама открыла дверь и помогла ей раздеться.

— Какие новости? — как ни в чем не бывало спросила Юджиния.

— В пять звонил твой папа, тебя не было, потом звонил еще два раза, сердитый, и я не знаю, что ты будешь ему говорить, — с улыбкой произнесла Дайана.

— Правду, конечно, — сказала Юджиния и рассмеялась. Окончательно придя в себя.

Первый раз Александр не стал обедать и исчез от греха подальше. К тому же ему казалось, что на его шее горит что-то. Ее поцелуй.

Который он старался потом не смыть в ванне. Но он и не смылся. Ночью он не спал, и ему вспоминалась Юджиния: взгляд, поцелуй, объятия. Нет, это не была любовь, это были какие-то необъяснимые чувства, которых раньше он не ведал, пока не коснулся ее тела.