У меня не было их гордости. Когда тени сгустились, и некоторая свежесть спустилась на город и парк, я опять ожила. Девушка справа закончила есть, рыгнула разок, озарила меня улыбкой и, слава Богу, ушла. Толстяк слева поэтически храпел в надвигающихся сумерках.

Через некоторое время стало достаточно прохладно, чтобы двигаться. Я встала и потянулась. Настало время обеда.

Я не ощущала голода, но нужно было чем-то заняться. Я вышла из парка и через минуту снова оказалась на улице (теперь кое-где уже горели неоновые вывески ресторанов). Здесь жара еще не улетучилась. Город накопил ее за день и теперь извергал через асфальтовую пасть прямо мне в лицо… Я совсем измучилась.

Передо мной оказался Карнеги-Холл. «Руджеро Риччи» — гласила афиша. «Барток, Концерт для скрипки». Казалось, смотревшему на меня с цветной афиши мистеру Риччи было как-то не по себе. Даже в такой жаре я почувствовала волнение. Мне никогда не приходилось бывать на концертах. Сейчас музыкант смотрел на меня. За два доллара я могла послушать живую музыку.

Может, Джо поведет меня на концерт? Мне так хотелось пойти туда. Я решительно отвернулась, и тут кто-то сказал:

— Привет.

Я обернулась, словно меня ударили. Парень, смотревший на меня, смутно показался мне знакомым, и через несколько секунд я его узнала… Магазин Сэма Гуди.

— У прилавка с пластинками, — напомнил он. — Мы стояли там рядом.

Думаю, я могла повернуться и уйти или бросить на него взгляд, который в книгах из моровиллской библиотеки называется «холодно-презрительным», но ничего этого не сделала. Я чувствовала себя очень одинокой, и было приятно поговорить хоть с кем-нибудь, даже с тем, кто пытался подцепить меня. Кроме того, парень не знал, кто я такая, и никогда не узнал бы. Где же здесь опасность?

— Да, — отозвалась я. — Я помню тебя. А где твои очки?

— Я в них только читаю, — он постучал себя по карману. — Любишь музыку?

— Да.

— Идешь на концерт?

— Нет, — ответила я.

— Я тоже. Но очень хочу. Можно, я назову тебе свое имя?

— Хорошо.

Он довольно умный, подумала я. И симпатичный.

— Тед Лереби. Я в городе только второй день. Наверное, это нехорошо заговаривать на улице с незнакомыми девушками.

Парень сильно растягивал слова. Как выяснилось позже, он приехал со среднего Запада.

— Джоан, — представилась я. — Джоан Смит.

— Ну и жара.

Мы оба почти расплавились. Я согласно кивнула.

— Как насчет пива?

Ладно, пусть так. Уличное знакомство. Конечно, я должна была мило улыбнуться и сослаться на неотложные дела, но я опять ничего этого не сделала. Мой голос прозвучал как будто со стороны:

— Я люблю… голландское.

Парень улыбнулся, и через две минуты мы сидели за столиком нео-германской пивной прямо напротив Карнеги-Холла. Я никогда особенно не любила пиво, но сейчас проглотила большую кружку почти залпом, закурила, закашлялась, отложила сигарету и взглянула на парня напротив.

Он был худым, очевидно, не очень состоятельным, но его одежда отличалась чистотой, даже в такую жару, и, когда была новая, стоила немало.

Кожаный пиджак вряд ли подходил для нью-йоркского лета — хотя тут вряд ли какая одежда являлась подходящей. Всем нам нужно было бы отправиться на нудистский пляж.

Парень не дал мне особых шансов раскрыть рот. Кажется, я пыталась объяснить ему, что я девушка не того типа, но он начал говорить сразу. У него были большие, серьезные карие глаза и длинные, костлявые запястья, которые вылезали из-под рукавов. Очевидно, ему требовалась новая одежда, но на нее не было денег. И еще ему нужно было постричься.

— Слушай, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала, как я ценю это. Знаешь, ты первый человек, с кем я заговорил за последние три дня. Я имею в виду, по-настоящему заговорил. Я ехал в летнюю школу в Нью-Йорке, но до сих пор еще ни одной не нашел. Увидев тебя у Гуди, я захотел поговорить, но решил, что ты примешь меня за деревенщину. Я из Висконсина. Сюда меня послали мои родители, Я надеюсь стать дантистом. Мой отец дантист. Мне восемнадцать лет, а тебе? Хочешь еще пива? Я хочу. Страшная жара. Официант, еще два пива, пожалуйста. Они называют эти большие стаканы кружками. Надеюсь, ты не сочтешь меня грубияном, но ты очень симпатичная. Ходишь в колледж? Нет, ты моложе. Школа, наверное. Твои родители разрешают тебе ходить по вечерам на свидания? Любишь музыку?

Он наконец замолчал. Я не смогла вспомнить вопросы — так их было много. Знаю, на бумаге слова Теда выглядят смешными, но на самом деле это не так. С ним было так хорошо, так прекрасно, что это казалось невозможным. И я знала, он никогда не причинит мне вреда, никогда.

Конечно, я не могла ответить на вопросы Теда, поэтому просто улыбнулась и сказала:

— Расскажи мне о себе.

И он рассказал. Тед говорил постоянно, и через полчаса я знала о нем больше, чем его мать действительно, больше, поскольку я уверена, некоторые вещи он ей точно не рассказывал.

Я почти ничего не помню. Да это было и неважно: я имею в виду, Тед не рассказал ничего необычного. Он и сам не был необычным. Я помню только его лицо: худые, серьезные щеки, карие глаза, глядящие на меня и на стол, большие, костлявые руки с розовыми мальчишескими суставами (я так и не поняла, как они могли быть такими в страшной жаре) и голос, рассказывающий, старающийся понравиться мне, радостный от того, что кто-то его слушает. Как я могла остановить Теда? Как я могла сказать «нет» ему, когда он на улице предложил мне выпить пива?

Через некоторое время он замолчал. У меня сложилось приблизительное представление о благополучной семье, живущей в большом, немного запущенном доме, полном любви и смеха, в маленьком городке в Висконсине, где отец Теда практикует как дантист, и все соседи знают его, ходят к нему, болтают холодными вечерами с матерью и сестрой Теда. Каждое его слово ножом врезалось в мое сердце: потому что я хотела иметь такой дом, такую семью, всегда хотела.

Но, думаю, Тед не подозревал, как он счастлив, или считал это само собой разумеющимся. Когда ею рассказ подошел к концу, Тед взглянул на меня. Я знала, что он уже немного влюблен. Подобное уже случалось со мной; в любую пятнадцатилетнюю девушку, в которой есть хоть какая-то искорка, влюбляются мальчишки. Но не так, не с такой беззащитностью и тоскливой невинностью. Мне стало очень жаль Теда, но объяснить ему я ничего не могла. Только лгать.

Наконец он оплатил счет (хотя я протестовала), и мы вышли в кипящий вечер. У меня оставалось всего десять минут, чтобы вернуться в отель, к Джо. Тед остановился на углу улицы среди проходивших мимо пешеходов (все было отлично — они обходили нас, словно мы были статуями) и положил руки мне на плечи.

— Джоан… когда я увижу тебя снова?

— Не знаю, — ответила я. — У меня много дел.

— Каких?

Я улыбнулась ему и ничего не сказала.

— У тебя есть молодой человек?

— Нет, — отозвалась я, чувствуя, что единственный шанс избавиться от него, это выброситься в окно. Я могла сказать «да». Даже если бы он не поверил мне, это было бы намеком. Но я сказала «нет».

— Тогда почему нет? Я тебе не нравлюсь?

— Очень нравишься, — ответила я, и если мой голос прозвучал резко, то только из-за того, что я боялась опоздать и хотела узнать, как развивались события после моего исчезновения. — Очень. Но я занята.

— Пожалуйста. Я буду ждать тебя на этом углу. В понедельник. В шесть. Мы пойдем на концерт или куда-нибудь еще.

— Хорошо, — согласилась я, зная, что не приду на это свидание.

— В шесть, — я посмотрела на часы. — Мне надо бежать.

Я улыбнулась Теду, хотя тот не хотел уходить, повернулась и пошла, затем обернулась, но он уже исчез, проглоченный городом. В Морнвилле я видела бы его на протяжении квартала или двух. Но не здесь, среди миллионов жителей.

Когда я села на Бродвее в автобус, мне вдруг пришло в голову, будто Джо и наш план не принадлежат реальному миру. И за целую неделю реальным являлось только мое сегодняшнее свидание с этим парнем.

Когда я открыла дверь номера, Джо уже был там. Он стоял без плаща, спиной ко мне, глядя в маленькое окно гостиной, и не повернулся, хотя замок щелкнул довольно громко. Я остановилась в душной комнате, озадаченная, но Джо не поворачивался.

— Привет.

— Где ты была?

— Гуляла.

— Ты опоздала на десять минут. Куда ты ходила?

— В центр, — я села на маленькую, туго обтянутую материей кушетку.

— Этого недостаточно, крошка. Джо наконец повернулся ко мне с озабоченным, бледным лицом. Я никогда не видела его таким расстроенным. Он никогда не называл меня раньше «крошкой». Да и тон, которым это было сказано, казался отнюдь не ласковым.

— Куда в центр? — мягко спросил Джо. — Я хочу знать точно, что ты делала. Каждую минуту, каждую секунду. Говори, Джоан. Сейчас же.

Я заговорила. Я не знала, что случилось, но испугалась. Я рассказала ему обо всем, включая пивную, но о знакомстве, естественно, умолчала. Это заняло довольно много времени, поскольку Джо все время перебивал меня, спрашивая, сколько времени я шла пешком, сколько пробыла в магазине Гуди, какие пластинки смотрела, где находился прилавок. Мне стало ясно, что он сверял мой рассказ со своими сведениями (конечно, я была права — ведь Джо много раз заходил к Гуди).

Я сердилась все больше, но осознавала и свою вину, поэтому не огрызалась. Наконец я все рассказала и достала из сумочки сигарету.

Джо смотрел мне в глаза несколько секунд, затем подошел и поднял меня на ноги. Его руки вцепились в мое плечо, как клещи.

— Ты мне что-то не договариваешь, — сказал он. — Ты что-то утаиваешь. Ты знала, что нужно прийти вовремя. Дай-ка, я посмотрю, сколько у тебя денег.

Я взглянула на него и испугалась и разозлилась одновременно.

Я не успела ничего сказать, а Джо уже рылся в моем кошельке. Купюры и мелочь рассыпались по тахте. Он быстро все пересчитал.

— Сколько, ты говоришь, выпила пива?

— Два. Я уже сказала тебе.

— Ты не могла заплатить меньше шестидесяти центов за кружку. Говоришь, ты ушла с пятью долларами?

— Да, — ответила я. Было слишком поздно. Мне хотелось провалиться под землю. Зачем я позволила ему заплатить? Зачем?

— Невозможно. Здесь слишком много денег.

— У меня всегда есть лишние деньги, — заявила я. — За последние два года накопилось десять долларов.

Джо схватил сумочку, расстегнул молнию внутреннего отделения и достал оттуда аккуратно свернутую десятку.

— Эти? Ты не притрагивалась к ним. Он запихнул деньги обратно в сумочку слегка дрожащими пальцами и повернулся ко мне.

— Кто это был?

— Не знаю…

— Кто заплатил за твое пиво? Или ты все же не пила его?

— Да, — услышала я свой голос, словно со стороны. — У витрины.

— Где?

Я начала объяснять, но Джо скорчил гримасу, будто его пронзила острая зубная боль.

— Шлюха, — сказал он. — Не хочу слышать никаких извинений.

Джо начал плакать.

Я хотела подойти к нему, обнять, но сейчас он казался каким-то чужим, и мне теперь было не только страшно… Я почувствовала себя одинокой. Мои мосты сожжены — между мной и невероятным ужасом неизвестности стоял этот бесшумно плачущий человек с перекошенными губами. Спустя мгновение он закрыл лицо руками.

Я докурила сигарету и ничего не сказала. Мне нечего было сказать. Я решила, что мне лучше скрыть свою историю. Что бы ни случилось, лучше скрыть. Джо руководствовался лишь смутными подозрениями, хотя я не понимала, откуда они у него взялись.

Через несколько минут он перестал плакать, подошел к графину с несвежей водой, стоящему на заляпанном столике, выпил целый стакан, сел в кресло и посмотрел на меня.

— Ты действительно сказала мне правду?

— Да.

— Хочется в это верить, — произнес Джо. — Я очень хочу верить в это.

— Правда есть правда, милый, — я закурила еще одну сигарету. — Чем ты так расстроен?

Я задала вопрос равнодушным тоном, но мой интерес был отнюдь не праздным.

— Не знаю. Потому что я люблю тебя.

— Что произошло сегодня, Джо? Он посмотрел на свои руки.

— Ничего. Абсолютно ничего. Сейчас они уже получили письмо. Полиции нет, насколько я мог видеть. Дом выглядел как обычно.

— Как на работе?

— Настоящий ад. Не знаю, смогу ли я выдержать это — работать, ждать, выглядеть спокойным… — Он тоже закурил и выпустил изо рта дым, словно у табака был отвратительный привкус. — Ничего. Как будто ничего не случилось. Я подумал… может, письмо потерялось на почте.

Почему, удивилась я, мое сердце сейчас дрогнуло? Я хотела именно этого. Почему-то в моей памяти вдруг всплыло лицо Теда.