— Ну почему же на слово? — Габриэль отодвинула бокал и вилку.

— То есть вы готовы всё это доказать?

— Доказать? С какой стати? — удивилась она. — По-моему это очевидно.

— Значит, не готовы? Я же говорил. Это всего лишь слова. Весь южный этикет основан вот на этом — все вежливо лгут друг другу в глаза и также вежливо делают вид, что друг другу верят. Но на самом деле знают правду, ведь так? — Форстер прищурился.

— То есть, вы полагаете, что и я вам тут солгала ради красного словца и сама не верю в то, что говорю? — она раздражённо отложила салфетку.

— Так нет же доказательств обратного…

— Точнее сказать, вы хотите, чтобы я доказала вам это на собственном примере?

Они смотрели друг другу в глаза и казалось, что в каждой фразе кроется какая-то двусмысленность, словно каждый из них пытался доказать что-то совсем другое.

— Доказали? Пфф! Синьорина Миранди, если честно, я сомневаюсь, что это по силам девушке, которая боится подавать руку без перчатки.

Это стало последней каплей.

— Вот как? Что же… Ну, а в самом деле… Почему нет? — она взмахнула рукой. — Ожидая пока починят мост, а, очевидно, это произойдёт к первому снегу, или к следующей весне, я могла бы научиться не только стрелять из ружья, и ездить на лошади, как Ханна, но, наверное, и считать овец, и пасти их, и… что там ещё полагается уметь настоящей гроу? Да, кажется, и мост починить! — воскликнула она, испепеляя Форстера взглядом.

Он поднял рюмку и улыбнулся:

— А вы не боитесь, синьорина Миранди, что растеряете всё своё воспитание в процессе такого… обучения?

— Воспитание нельзя растерять, мессир Форстер!

— А вас не пугает то, что… вы попутно научитесь чему-нибудь плохому: не падать в обморок, обходиться без веера, курить трубку или ругаться… весьма разнообразно. И юг потеряет очень много…

— Так это пари? Да? — усмехнулась Габриэль. — И мне предстоит отстоять честь всего юга, доказав, что южанки вовсе не так никчёмны, как вы о них думаете? Хорошо. Но, а что я получу взамен?

— А что вы хотите взамен, синьорина Элья? — спросил он понизив голос.

Краем глаза она видела как те, кто слышал их разговор, наблюдают и молчат. И ей бы хотелось сказать — хочу, чтоб вы провалились, мессир Форстер! Но это было невыполнимо, и она, пожав плечами, ответила:

— Я ничего не хочу взамен. Удовлетворения будет достаточно.

Она видела, как блеснули глаза Форстера — словно синие искры рассыпались в них, как он чуть прищурившись медленно поднял рюмку, и не отрывая взгляда, произнёс:

— Тогда по рукам, синьорина Миранди — вы научитесь стрелять из ружья, объезжать пастбища верхом и считать овец. И если это случится до праздника середины лета, я искренне извинюсь за свои слова в отношении томных южанок. Хотите, я вон даже надену те рога, что висят на стене, и вы сможете вслух назвать меня «Овечьим королём» хоть… двадцать раз. Как вам такое удовлетворение? — в его глазах плясали озорные огоньки.

— Вполне устроит, — она едва удержалась от улыбки, — раз вы так этого хотите.

…Он никак не может забыть ту шараду? Ну что же, он сам напросился…

— Ну, а если я проиграю? — спросила она.

— А вы уже готовы проиграть?

— Разумеется, не готова! Но раз мы играем честно, то такое вполне возможно. Так чего вы хотите, мессир Форстер, в случае моего проигрыша?

Спросила, а сердце вдруг замерло, едва не остановившись, и кровь бросилась в лицо с удвоенной силой.

…Боже, почему он так смотрит на неё? А если он скажет что-то неподобающее? Да она же со стыда сгорит!

…Или не сгорит…

Вишнёвый ликер смешал всё, отодвинув куда-то вдаль нормы и правила, и она не могла понять, что с ней не так? Она ведь выпила совсем чуть-чуть? Полторы маленьких рюмки…

Так отчего ей стало безразлично, что это может быть неловкий момент? Что с ней вообще происходит?

— А я тоже ничего не хочу взамен, синьорина Элья, — ответил Форстер негромко, огонь в его глазах тут же погас и, откинувшись на спинку стула, он добавил с усмешкой: — Хотя… может, тогда вы останетесь до конца лета в этом доме? Нам не помешает пара умелых рук, не пропадать же зря вашим новым умениям?

— Хорошо. Я всё равно в безвыходной ситуации, и очень удивлюсь, если этот мост починят раньше зимы.

…А может стоило сказать «нет»? Или… какая разница?

— Значит по рукам? — Форстер снова наклонился вперёд.

— По рукам. Но не вздумайте жульничать! — произнесла она, подняв палец.

— Жульничать? — левая бровь Форстера взметнулась вверх.

— Ну, там — сырой порох или норовистый конь, или вы станете прятать пересчитанных овец в лесу, вы же понимаете? — ответила она с саркастичной улыбкой.

Форстер рассмеялся от души, встал, поднял рюмку и произнес:

— Обещаю, синьорина Миранди, и даже клянусь, что я не буду жульничать. Я буду самым честным и терпеливым учителем на свете. Я дам вам самый лучший порох из своих запасов и самую смирную кобылу.

— Учителем? Вы? Но…

…Вот это уже совсем ни к чему….

— Ну, разумеется, я. Вдруг вы тоже вздумаете сжульничать, и скажете потом, что я дал вам плохого учителя? — улыбнулся он, не сводя с неё глаз. — Всё по-честному, не так ли? А теперь мы должны за это выпить и скрепить наше пари. Север против юга, синьорина Миранди? — он чуть подмигнул ей и протянул руку. Надеюсь, вы не струсите в последний момент?

— Струшу? Даже не надейтесь! — она встала и подала в ответ свою. — Юг против севера, мессир Форстер!

Его ладонь была большой и горячей, а пожатие слишком… нежным? Рюмки звякнули. Она как-то безразлично подумала о том, что всё это до ужаса неподобающе и возмутительно, и допила свой ликёр, чтобы скрыть остатки смущения…

И это было зря.

В пылу спора она не заметила, как за столом стихли разговоры, как люди внимательно наблюдали за ними, как исподлобья хмуро смотрела на неё Ханна. Но едва они с Форстером пожали друг другу руки, как народ радостно поднял рюмки, раздались восторженные возгласы, кто-то стал стучать кулаком по столу, и сквозь весёлый гомон до неё донеслось:

— А она не размазня, эта дэлья роса!

— Смотри, как бы тебя не обула девчонка! — кто-то поддел Форстера, но тот нисколько не смутился, а наоборот отсалютовал насмешникам рюмкой.

…Он так уверен в своей победе?

— Надери зад нашему хозяину, дэлья роса, то-то он удивится!

— Ставлю пятнадцать сольдо на южанку!

Народ так развеселился, что горцы стали подмигивать ей, протягивая рюмки и желая с ней выпить, и улыбаясь, чтобы поддержать и подшучивая над Форстером. И эта внезапная дружелюбность, и та атмосфера, что царила за столом, весь этот гомон и веселье, заставили её улыбнуться в ответ и смутиться.

…Милость божья! Да что же она такое творит?

Габриэль села, чувствуя, как пылают щёки и уши, благо в полумраке комнаты этого не было видно. И это было очень странное чувство, в чём-то похожее на удовлетворение, потому что эти люди не осудили её, и никто не бросал косых взглядов…

…Как будто такое тут в порядке вещей…

Вернулся синьор Миранди, и Форстер, как ни в чём не бывало, продолжил с ним беседу о его недавних находках в пещере.

А Габриэль сидела и ощущала, как что-то меняется в её сознании, и это было похоже на опьянение только отчасти, какое-то странное чувство наполнило её, стало казаться, что всё за этим столом правильно, и что так и должно быть. И эти люди не виделись ей больше суровыми или замкнутыми, и то, что было важным на юге, остались где-то далеко, за перевалом и сотнями льё отсюда.

Перед ней появилось блюдо с запечённым фазаном в вишнёвом соусе и ещё одна рюмка ликёра, и подумалось, что кажется, здесь вишню кладут во всё, что только можно.

Горцы расправились с едой быстро, и почти сразу зазвучала музыка. Габриэль даже испугалась, когда Йоста вытащил на середину комнаты огромный пастуший рог и протрубил так, что на столах зазвенела посуда, а затем заиграли аккордеон, флейта и мандолина, и первыми в пляс пустились женщины, прямо посреди зала, где предусмотрительно было оставлено пустое место. И глядя на их танцы, Габриэль поняла зачем им нужны такие короткие пышные юбки.

Женщины так лихо перебирали ногами с пятки на носок, обходили друг друга подбоченясь, соревнуясь парами, а потом это же делали мужчины, отстукивая каблуками так, что казалось, треснет каменный пол. А позже мужчины кружили женщин, то сцепившись локтями, то удерживая их за талию и поднимая в воздух, и одобрения удостаивалась та пара, чья юбка кружилась лучше и взлетала выше, иной раз даже обнажая коленки.

Те, кто не танцевал, поддерживали остальных хлопками в ладоши, тут же ставили на то, чья именно юбка взлетит выше и били по рукам, выкрикивая:

— Клара и Барт против Миры и Аллессио! Десять сольдо на Клару!

И хотя это было ужасно неприлично, но при этом настолько весело, что Габриэль, глядя на раскрасневшиеся пары, невольно хлопала в ладоши вместе со всеми.

— Ну, что скажете, синьорина Миранди, а это посложнее будет, чем вальс танцевать? — услышала она почти над ухом голос Форстера.

Пока она была занята танцем, он незаметно подошел и встал у неё за спиной.

— Дело привычки и умений! — воскликнула она с усмешкой, памятуя о недавнем споре.

— И способностей, синьорина Элья. Тут нужны резвые ноги, не думаю, что хоть одна южанка осилит такое.

Она даже не поняла, как так получилось, что слово за слово, и вот она уже стоит посреди пёстрого круга горцев, а напротив мессир Форстер собственной персоной, с закатанными рукавами рубашки. Он снял сюртук и галстук, и на нём был такой же, как и на всех, жилет в мелкую красно-зелёную клетку. И глаза его искрились весельем и словно дразнили её: «Я же говорил! Вам такое не по силам»! Рог проревел оглушительно, и мир закружился так, как никогда в её жизни.

В свою комнату она пришла, не чувствуя ног. Кажется, её туфли совсем пришли в негодность. В голове всё ещё мелькали лица, звучала музыка и смех, и этот огромный ужасный рог, которым Йоста возвещал выход очередной пары.

А Кармэла ходила вокруг неё, кудахча как курица, бормоча что-то о диких нравах, её неподобающем поведении и помогая ей раздеться.

И где-то в отдалении витала слабая мысль, что всё это ужасно… что она пожалеет…

…Как вообще такое могло с ней произойти? И почему? Что это был за такой ликёр? И зачем она его пила? Пречистая Дева как же стыдно… кажется…

Но мыслить рационально она была не в состоянии, а лишь посмотрела на Кармэлу и прошептала:

— Завтра. Отругаешь меня завтра.

Она легла, чувствуя, как кружится потолок и плывёт мир, мерцая разноцветными звёздами.

Вбежал Бруно, не раздумывая залез на кровать и улёгся рядом с Габриэль, а она не стала его прогонять, да вряд ли ей это бы удалось. Лишь положила руку на пушистый бок пса, зарывшись пальцами его в шерсть, погладила, закрыла глаза, гася непослушные звёзды и пробормотав:

— Ах, Бруно… твой хозяин просто…

…провалилась в сон.

* * *

Утро было ужасным.

Наверное, это было вообще самое ужасное утро в её жизни. Никогда ещё Габриэль не чувствовала себя так отвратительно. Нет, ей не было плохо физически, и не болела голова, разве что ступни от танцев…

И когда она открыла глаза, то первое время ей даже показалось, что всё вчерашнее — сон. Но это было всего лишь пару мгновений.

А потом она рывком села на кровати…

…Пречистая Дева!

… и могла думать лишь о том, какой же это позор и как жаль, что ей нельзя провалиться сквозь землю или оказаться за две сотни льё от этого места!

Ей стало невыносимо стыдно от воспоминаний о прошлом вечере.

…«Это всего лишь вишнёвый ликёр, что-то вроде южного пунша».

Что такого было в этом ликёре, что она напрочь забыла о манерах, о воспитании, о приличиях?

…Милость божья!

Она поспорила с Форстером, что научится стрелять из ружья? Вернее… он её научит? Объезжать пастбища, сидя в седле по-мужски?

…О нет! Нет! Пречистая Дева!

А потом воспоминания вернулись ко второй половине вечера. И от этого ей и вовсе сделалось дурно.

Она вспомнила, как стояла перед Форстером вскинув голову, и приподняв обеими руками платье так, что видны были туфли и щиколотки… Как ударяла каблуками, перебрасывая ногу с носка на пятку и…

…О Боже!

Потом он кружил её, держа за талию и подбрасывая в воздух, и все хлопали, делая новые ставки насчет их спора. А они всё кружились, сцепившись локтями, а потом держа друг друга за руки. И он улыбался ей, а она смеялась…