К тому же Ханна окинула её таким неодобрительным взглядом, словно она появилась, как минимум, в нижнем белье. С самой первой встречи она почему-то невзлюбила Габриэль, и даже встречаясь с ней на территории поместья, всякий раз сворачивала с дороги, делая вид, что не замечает гостью хозяина.

— Кто с нами поедет? — спросила Габриэль, чтобы скрыть смущение.

— Йоста, Бартли, Клара и, конечно, Ханна, — ответил Форстер, — учет стада — дело ответственное, а никто не умеет считать лучше, чем она.

— Но… разве это не мужская работа — учитывать имущество?

— Это у вас на юге женщина существо инфантильное и неполноценное, — усмехнулся Форстер, учтиво открывая перед Габриэль дверь, — а здесь суровая жизнь, синьорина Миранди. И женские руки и головы ничуть не хуже мужских, — он остановился на крыльце, и глядя куда-то в сторону гор, добавил уже серьёзно, — война забрала у нас слишком много мужчин. Когда я вернулся из Бурдаса, здесь остались только дети и старики. И тогда женщины взяли лопаты и вилы, и именно благодаря им этот дом теперь такой, какой он есть. А Ханна пасла наше первое стадо. Она владеет ножом и ружьём не хуже любого охотника, и даже убила пару волков на день Всех святых. Да, Ханна?

— Если быть точной, то трех, хозяин, и на День вознесения, а не Всех святых. У меня всё записано, — пробормотала Ханна, пряча в сумку кожаную папку и связку угольных карандашей.

— Теперь вы понимаете, почему именно Ханна считает моих овец? — усмехнулся Форстер. — И уж в этом деле она даст сто очков вперёд любому профессору.

Габриэль посмотрела на Форстера внимательно и ничего не ответила. Ей удивительно было слышать то, что он сказал о женщинах. Из уст человека не так давно говорившего о том, что женские принципы стоят дюжины шляпок, что все женщины продажны, и советовавшего ей продать подороже свою молодость и родовую кровь, это звучало… довольно странно.

Форстер перехватил у Йосты поводья гнедой кобылы и подвёл её к Габриэль.

— Итак, синьорина Миранди, познакомьтесь, это Вира — самая смирная кобыла из всех, какие есть у меня в конюшне. Вира, это синьорина Миранди, наша гостья, — представил он их друг другу, — и не вздумай вести себя плохо, нашу гостью нужно возить очень очень… нежно, — шепнул он на ухо лошади.

— Вы говорите с ними так, будто они вас понимают? — с интересом спросила Габриэль, вспомнив вдруг, что точно так же он знакомил её с Бруно.

— А они и понимают… меня, во всяком случае, — ответил Форстер абсолютно серьёзно. — Йоста, не стой столбом, и прекрати таращиться, если не хочешь отведать кнута. Живо дай, нашей гостье подставку. Позвольте, я вам помогу, синьорина Миранди.

Кровь прилила к её лицу, потому что и Йоста, и Бартли, и Ханна, и даже кухарка, что пряталась за шторой в холле — все разглядывали Габриэль с неподдельным интересом. Особенно отличился Йоста, за что и получил нагоняй от хозяина. А учитывая, что горцы вообще редко смотрят друг другу в глаза, с их стороны всё это было проявлением очень сильного любопытства.

…Милость божья! Да что же они так на неё уставились?

Сидеть в седле по-мужски, под этими взглядами, было дико неприлично, но в то же время оказалось в чём-то очень даже удобно, потому что седло, видимо тоже принадлежавшее Ромине, оказалось выше всяких похвал.

— Ну что? Вы готовы к первому уроку? — спросил Форстер, чуть прищурившись.

Они цепочкой двинулись вдоль озера и когда проезжали мимо заброшенного северного крыла дома, Габриэль увидела, что вокруг оранжереи появились строительные леса — несколько человек меняли разбитые стёкла и занимались починкой крыши.

Форстер перехватил её взгляд, придержал коня, и поравнявшись с Вирой, сказал:

— Вы натолкнули меня на мысль, синьорина Миранди, что давно пора заняться этой частью дома. Да и потом… я как раз хотел попросить вас, — он повернулся, посмотрел на Габриэль и произнёс негромко, — знаете… в память о матери, я решил восстановить эту оранжерею. Думаю, ей бы это понравилось. Могу ли я попросить вас помочь мне?

— Помочь? И чем же я могу помочь? — удивилась Габриэль.

— У меня, конечно, есть садовник — дед Йосты. Но всех его умений — косить траву и стричь деревья, отпилить ветки с ёлок. Большего от него никто не ждёт, да и ему уже скоро исполнится сто лет… в прямом смысле, — Форстер чуть улыбнулся, — не удивляйтесь, мы горцы — долгожители. И в оранжерею моя мать его даже близко не подпускала. Всё, что касалось роз, она делала сама… Я отправил заказ на две дюжины саженцев в Ровердо, и хотел вас попросить — могли бы вы объяснить садовнику, что нужно с ними делать? Они должны прибыть на следующей неделе. Надеюсь, это будет для вас не слишком обременительно?

Габриэль сдержанно кивнула.

— Хорошо, мессир Форстер. Это совсем не обременительно, — она едва удержалась от усмешки.

…Милость божья! Как же это сложно — притворяться! Нет, мессир Форстер, считайте, что игра идёт по вашим правилам!

Хотя, конечно, она допускала, что в Форстере вдруг взыграла сыновняя любовь, и он поэтому решил заказать две дюжины розовых кустов. Но что-то неуловимое в его голосе говорило о том, что это лишь очередной кусочек сыра, дорожка из хлебных крошек, которая должна привести её туда, куда он задумал. Он хочет её приручить? Что же проще, чем дать ей то, что она любит и чем увлечена!

…Значит, вы будете дрессировать меня, как лошадь, мессир Форстер? Кнутом и морковкой?

— Неужели вы не можете нанять садовника помоложе и того, кто умеет ухаживать за розами? — спросила Габриэль глядя впереди себя.

— Могу, но что тогда делать старику Йосты? — ответил Форстер тоже глядя вперед, туда, где за изгородью волновалось зелёное море травы. — Он ещё на ногах и чувствует себя нужным, принося деньги в дом. Его сын был управляющим на северной шахте, когда пришли синемундирники. Они его убили. Тело бросили в шурф, а шахту затопили. Йоста тогда был совсем ещё мальчишкой. И они с дедом охотились на куропаток, чтобы моя мать и сестра не умерли с голоду. Я обязан ему. Но он не хочет просто сидеть на шее, так что… вот так.

Он произнёс это как-то обыденно, словно что-то само собой разумеющееся, но у Габриэль от его слов даже мороз пошёл по коже. Синемундирниками здесь называли южан, тех, кто служил в экспедиционном корпусе.

— А зачем они его убили? — спросила Габриэль негромко и посмотрела на Форстера. — Отца Йосты?

Форстер повернулся и чуть усмехнувшись, ответил:

— Зря я вам это сказал. Не берите в голову. Вам ни к чему это всё.

— Но… я хочу знать, — твёрдо ответила Габриэль.

— В прошлый раз, когда я рассказывал подобные вещи, помнится, кто-то упал в обморок, а вы, синьорина Миранди, отчитали меня как напроказившего ребёнка, — ответил он и улыбнулся едва заметно, — я бы не хотел снова впасть в немилость и прослыть невежественным дикарём. А ну как, вы вдруг снова решите оттоптать мне ноги или надеть на голову десерт?

И в этот раз Габриэль сама едва не рассмеялась.

…До чего же хорошая у него память!

— Вы путаете уместное с неуместным, мессир Форстер, — пожала она плечами, стараясь подавить улыбку, — ваш кровавый рассказ о жертвоприношении не слишком подходил для того, чтобы рассказывать его не свадьбе в обществе девушек. Другое дело здесь и сейчас… но раз вы не хотите говорить… Так в чём заключается первый урок? — спросила она, сделав серьёзное лицо. — Если мы будем болтать о розах и садовниках, я едва ли смогу выиграть наше пари.

— Сейчас мы проедем через Малый Волхард, до перевала, там будет первое стадо, затем поднимемся выше, до Трезубца, там, будет второе. Пообедаем. Спустимся через Сухой овраг к третьему, и вернёмся той дорогой, по которой вы бродили, как приведение в первый день по приезду сюда.

— И всё? — удивилась она.

— И всё? — левая бровь Форстера взметнулась вверх. — Пфф! Синьорина Миранди! Спорим на пять сольдо, что завтра вы не сможете даже с кровати встать?

— Пфф! Мессир Форстер! — воскликнула она с усмешкой. — Если мы с вами будем спорить так часто, как вы делаете это последнее время, то очень скоро вы останетесь без единого сольдо и с теми рогами, в которых вам ещё предстоит извиняться передо мной… двадцать раз, если вы не забыли, — она лукаво прищурилась, — а вы не забыли, я надеюсь?

— Я не забываю ничего, что связано с вами, синьорина Миранди, — ответил Форстер негромко.

И его голос, и взгляд, тут же погасили усмешку на губах Габриэль, и она тронула пятками Виру, чтобы румянец не выдал её внезапного смущения.

Ей казалось, она попала в какой-то совершенно другой мир. Здесь всё было ярче, сильнее, насыщенней: травы, что стелились под ноги ковром, и цветочные узоры, растекающиеся по ним, пение птиц, заполнившее всё пространство между небом и землёй, и хрустальные ручьи, через которые они переезжали. Габриэль казалось, что она не может надышаться этим воздухом, он был пьянее, чем пресловутый шерр, от него кружилась голова, и хотелось бежать, раскинув руки. И она никогда не пила такой вкусной воды, как та, что зачерпнул Форстер из ручья и подал ей в листе мать-и-мачехи свёрнутом в воронку.

— Будьте осторожны, синьорина Миранди, с непривычки этот воздух очень пьянит, — сказал ей Форстер, когда они стояли на вершине перевала разглядывая Малый Волхард — изумительной красоты долину с небольшим озером центре.

Дикие пионы, анемоны, купальницы и водосбор вплетались в травы, и казалось, вся долина — дорогой шёлковый платок, небрежно наброшенный на плечи этих могучих гор, или, быть может, драгоценная оправа для прозрачного сапфира озера…

Габриэль приложила руку ко лбу и посмотрела вдаль: на противоположной стороне бродили многочисленные стада овец, а чуть выше начинался лес.

— Пьянит? О, ерунда, мессир Форстер, «это же что-то вроде южного пунша», не так ли? Как же! Я помню! — ответила она с усмешкой. — Я тоже ничего не забываю!

Она бросила на него короткий взгляд через плечо.

— Хоть в чём-то у нас с вами единодушие, синьорина Миранди, — улыбнулся Форстер. — Надеюсь, вы не устали, потому что вам предстоит посчитать всех тех овец.

Он махнул рукой на противоположную сторону озера.

Овцы оказались милыми. И, наверное, они бы и остались милыми, если бы их не было так много. Поначалу Габриэль думала, что задача эта лёгкая, ведь с математикой у неё не было никаких проблем. Но потом поняла, что в деле подсчёта овец важно не столько умение считать, сколько умение владеть кнутом, длинной палкой и крепким словом. После десятой овцы всё бестолковое стадо смешалось у неё перед глазами, животные липли друг к другу, шли то в одну строну, то в другую, то крутились на месте, путая все подсчёты и ещё постоянно блеяли.

Зато Йоста и Ханна управлялись с ними мастерски, отделяя их палкой и кнутом небольшими группами, а собаки помогали отгонять их в сторону. Ханна держала на одном колене папку с листами бумаги, прихваченными сверху тесьмой, чтобы не улетели, а карандаш болтался у неё на шее на длинном шнурке. И видя, как она одной рукой управляет лошадью и держит бумагу, а другой орудует длинной палкой, да ещё при этом посвистывает, подавая команды собакам, Габриэль поняла — да ей всю жизнь нужно будет провести в этом седле, чтобы научиться такому! И в каком-то смысле она даже прониклась уважением к этой мрачной суровой женщине.

— Ну и как ваши успехи, синьорина Миранди? Что-то у вас невесёлый вид, — спросил Форстер, явно подтрунивая над её растерянностью.

— О, мессир Форстер, у меня на счету целых двадцать четыре овцы! — воскликнула она. — Но я очень надеюсь на то, что слухи о вашем богатстве сильно преувеличены, и мои шансы пересчитать их к концу этого лета не такие уж и маленькие.

Форстер рассмеялся, и добавил, чуть наклонившись к ней:

— Мне импонирует ваш оптимизм, Элья. Я понял, что просто так вы не сдадитесь. И ваше упрямство чем-то сродни моему.

— Вы снова путаете, мессир Форстер, на этот раз целеустремлённость и упрямство. Первое похвально, а второе… но не стоит об этом, — ответила она лукаво, — так вот, ваше упрямство, мессир Форстер… не будем говорить чему он сродни, но уж точно не моей целеустремлённости.

— Так я, по-вашему, упрям как баран? — он прищурился, едва сдерживая смех.

— Ну, это же не я спорила с синьором Грассо на ящик вина о… вы знаете о чём, — она метнула на него короткий взгляд.

— Целеустремлённость ведь от слова «цель», синьорина Миранди? — произнёс Форстер, ничуть не смутившись, и добавил, глядя ей прямо в глаза: — А цель, поверьте мне, того стоила!

…Да чтоб он провалился! Зачем он это говорит!

Кровь снова бросилась ей в лицо, и чтобы скрыть эту неловкость, Габриэль отвернулась к овцам и воскликнула: