Ляна Зелинская - Южная роза

— Пфф! — фыркнула Габриэль. — А если серьёзно?

— А если серьёзно, то это громоотвод. Летние грозы в этих горах очень опасны, и раньше от них гибло много людей, — сказал Форстер. — А теперь видите… несколько брёвен, кусок железа… немного магии…

— Ну, разумеется! Без магии тут никак! — рассмеялась Габриэль.

Домой вернулись поздно, уже смеркалось и первые самые яркие звёзды зажглись на небе. Но, кажется, Габриэль уже плохо понимала, что с ней и где она. Всё, что началось за Сухим оврагом, смешалось у неё в голове в бесконечную вереницу лугов сменяющих один другой, ручьев и деревьев, овечьих стад и собачьих спин, мелькавших то тут, то там. Голова кружилась, она не чувствовала ног, а руки затекли и болели от самой шеи, и единственное, чего ей хотелось по-настоящему — выбраться из этого треклятого седла и упасть на кровать. Но видимо утомилась не только она, потому что под конец их путешествия все молчали, даже Форстер.

От усталости и впечатлений в ней настолько притупилась осторожность и вообще все чувства, что когда она слезала с лошади, то даже не сопротивлялась тому, что Форстер помогал ей как-то очень уж настойчиво. А если бы не помогал, то, наверное, она бы упала, так у неё подгибались колени. Но он поймал её за талию обеими руками, почти приподнял, и аккуратно опустил на землю, прижав к себе. И в этот момент, в сумерках подъездной аллеи, она почувствовала спиной тепло его тела, и тихий насмешливый голос прямо над ухом произнёс:

— Да ты же сейчас упадёшь, маленькая упрямица! Погоди, Элья, не шевелись, — и затем рука Форстера неторопливо отцепила её длинный локон от замка седельной сумки, и пальцы мимолётно коснулись щеки, как будто бы случайно.

Но возмутиться этой неподобающей близости у неё просто не было сил. А когда они вошли в холл, Форстер поймал её руку, и церемонно поцеловав, произнёс:

— Доброй ночи, синьорина Миранди! Надеюсь, я не сильно утомил вас этой поездкой? Спасибо за прекрасный день.

Она пробормотала вежливый ответ, не в состоянии ответить на его насмешку. Держась за перила, кое-как поднялась по лестнице, и едва передвигая ноги, добралась до комнаты.

Кажется, она никогда в жизни так не уставала. Кармэла охала вокруг, распекая её на все лады, а она вообще не чувствовала ног. И хотя Вира и была смирной лошадью, но путешествие по горным склонам требовало усилий в управлении, и все руки от запястий до предплечий ныли неимоверно. С непривычки от горного воздуха голова кружилась так, что хотелось только одного — упасть на кровать. И Кармэла почти затащила её в ванну, забрала одежду и стояла, как страж, не давая ей уснуть и подливая горячей воды.

— Да зачем вы в это всё ввязались, синьорина Габриэль? Разве пристало девушке в вашем положении плясать с дикарями и проводить день с овцами? — сокрушалась Кармэла. — И о чём только синьор Миранди думает! Плохо это всё! То, что мы в этом доме, то что вы вот так уезжаете с мессиром Форстером, всё это очень плохо!

Но Габриэль лишь слабо отмахнулась.

Уже лёжа в кровати, и закрыв глаза, она всё ещё видела бесконечных овец, что шли вереницей перед мысленным взором. Пришёл Бруно, и нарушив все их договорённости, бесцеремонно лёг рядом, лизнул её в щёку, а потом ещё раз, но у Габриэль не было сил даже чтобы отвернуться.

…Теперь понятно, почему Форстер не знает, что такое считать овец для того, чтобы заснуть…

С этой мыслью она и провалилась в глубокий сон.

Утром Габриэль ожидал завтрак и записка.

…«Синьорина Миранди!

…К сожалению, я должен уехать по делам на неделю и наши занятия придётся отложить. Вы, конечно, сильно расстроитесь, но обещаю, мы непременно наверстаем упущенное.

…С глубочайшим уважением к вашей целеустремлённости,

…Мр. Форстер»

— Хвала Пречистой Деве…

Габриэль простонала это с облегчением. Хотя и понимала, что он, конечно, подтрунивает над ней, но как же вовремя ему подвернулись эти дела!

Она чувствовала себя такой разбитой, что вряд ли могла дойти до лошади, не говоря уже о том, чтобы на неё сесть. Болела и кружилась голова, и тошнотворный комок крутился где-то в желудке. А всё тело болело так, что казалось, она не ехала на лошади, а её тащили на веревке.

— Я ведь вас предупреждала! — восклицала Кармэла, подавая ей платье. — Глупость вы придумали, ей-богу! А всё этот гроу! Да мыслимое ли дело, чтобы благородная синьорина таскалась с пастухами по горам и считала овец! Да зачем вы только слушаете его? Не доведёт все это до добра!

Служанка распекала её уже добрых полчаса за вчерашнюю поездку.

— Ох! Пожалуйста, Мэла, давай ты отругаешь меня потом, — пробормотала Габриэль, — мне так плохо…

Джида, которая только что принесла завтрак, тут же вмешалась:

— Это горная болезнь, мона. С непривычки-то у всех случается, от воздуха и высоты. Не вы первая! Я вам сейчас настойки на травах принесу — враз всё пройдёт.

Она ушла, а Кармэла тут же добавила шёпотом:

— Вот уж не вздумайте пить её, синьорина Габриэль, неизвестно что они тут во всё кладут. А то будет вон как с этим ликёром! Или ещё хуже — а вдруг какое колдовство!

— Мэла, пожалуйста…

Габриэль было настолько плохо, что она лишь отмахнулась от предупреждений и выпила то, что принесла Джида — три ложки густой зелёной жидкости терпко пахнущей травами.

Ноги и руки, конечно, болеть не перестали, а вот голова сразу прояснилась, тошнота прошла, и Джида тут же сунула ей пузырёк со словами:

— Пейте по пять капель три раза в день, и три ложки, как поедете в следующий раз в горы, и тогда будете скакать бодрой, как козочка. Только смотрите — больше трёх ложек за раз нельзя. Тут всё наши травы, да слёзы гор, не бойтесь, вам вреда не будет. Надо было вам у Ханны-то спросить, да выпить перед дорогой, странно, что она вам не подсказала…

— Ханна меня… не очень любит, — пожала плечами Габриэль, — не знаю только почему.

— Дык, оно-то понятно почему, — криво усмехнулась Джида, и буркнула себе под нос, — дура-то старая туда же!

— И почему? — спросила Габриэль, глядя внимательно на служанку.

Джида как-то замялась, быстро прихватила таз с золой, и ответила уже выходя:

— Я вам сейчас чай принесу с мятой и смородиновым листом, и мятного масла с пихтой, им надо всё тело растереть, чегой-то вы мучаетесь? — и тут же скрылась за дверью.

А Габриэль подумала, что это так необычно: с чего вдруг служанка Форстеров прониклась к ней такой симпатией, не в пример той же Ханне?

Капли, масло, и чай, в котором, помимо мяты и смородины, оказались ещё какие-то травы — всё это вместе помогло. А, может, Габриэль так порадовало отсутствие мессира Форстера и необходимости взбираться на лошадь, но вскоре она уже смогла выйти на неторопливую прогулку и обдумать всё то, что произошло с ней вчера. Она отправилась в оранжерею, заодно решив проверить свою недавнюю находку — одинокую розу.

Роза была там же, где и в прошлый раз, а вот всё остальное изменилось до неузнаваемости. Больше не было сорняков и травы, исчез шиповник, а земля оказалась тщательно перекопана. Никаких больше выбитых окон, и даже стёкла отмыты до блеска.

…Ну надо же!

Она огляделась удивлённо, опустилась на скамейку и так сидела долго, глядя на далёкие горы в белоснежных шапках. Даже в пустой оранжерее было уютно, а если бы здесь были цветы…

…Если саженцы, что приедут из Ровердо, будут хорошими, то они ещё и успеют зацвести — было бы здорово…

Мысли плавно вернулись к недавней поездке.

Вчера был странный день. Может быть, самый странный в её жизни.

Поначалу страх заставлял её держаться от Форстера подальше, но в то же время и вести себя как раньше, чтобы он ни о чём не догадался. Но по мере того, как они путешествовали от одного стада к другому, поднимались выше в горы, по мере того, как она слушала речи Форстера, всё стало меняться…

…то, что он говорил, и то, как он это говорил….

…его рассказы о Волхарде, о войне, об овцах…

…то как он вёл себя со своими людьми, с пастухами, с Ханной…

Она заметила: в некоторые моменты, когда он думал, что она на него не смотрит, он был совсем другим, не таким, каким обычно она его видела. Без насмешки, без сарказма, без надменности и уверенности в своём могуществе и деньгах… он выглядел иначе.

Габриэль исподтишка наблюдала, как сбросив плащ и закатав рукава рубашки, он помогал поднимать дерево, упавшее на изгородь, как говорил с пастухами и слушал их, чуть наморщив лоб, и кивал. Как отдавал указания управляющему Кристоферу, а тот слушал внимательно, и затем мчался прочь торопливо, так, что из-под копыт летели комья земли.

Форстер был увлечён тем, что делал, вникал в каждую мелочь, и это притягивало взгляд…

И постепенно что-то изменилось, будто сломалась между ними стена и страх исчез. Нет, она по-прежнему собиралась сбежать из этого места, и даже решила сегодня узнать у отца, как скоро он будет отправлять свои находки в Алерту, чтобы уехать с вместе с ними. Но в то же время она почему-то перестала бояться Форстера. Именно бояться. А хотя следовало бы…

Вчера он был безупречно вежлив и держался в рамках приличий, и даже подтрунивал над ней мягко, а не как обычно, и больше смеялся. Он был заботлив и очень внимателен, даже слишком внимателен, и ощущение того, что он кошка, а она мышь не покидало её ни на мгновение. Оно таилось в его цепком взгляде и в мягких интонациях голоса, в его улыбке и почти физическом ощущении его постоянного присутствия рядом, которое будоражило и пугало, заставляя всё время быть в напряжении. Но теперь это был не тот страх, что преследовал её поначалу. Это было какое-то совсем новое чувство, и названия ему Габриэль не знала. Она знала только одно — это чувство будит в ней любопытство и желание узнать побольше о хозяине Волхарда. Это чувство заставляет наблюдать за ним…

А вот это было в тысячу раз опаснее, чем страх, потому что оно толкало её не прочь от него, а навстречу. И именно от этого ей следовало бежать в первую очередь.

…Не стоит позволять ему себя приручать…

Габриэль вспомнила, как вчера он снимал её с лошади и покраснела.

…Она не должна разрешать ему таких вольностей! Как же неловко!

И от смущения даже встала, пошла вдоль окон, разглядывая чистые стёкла.

…Розам здесь понравится — достаточно солнца, нет лишней влаги и ветра. И тепло.

Габриэль дошла до стены дома, к которой примыкала оранжерея. В торце виднелась массивная деревянная дверь.

…Наверняка она закрыта…

Но дверь не была заперта и Габриэль осторожно шагнула внутрь.

Внутри следов пожара уже не осталось: на стенах лежал свежий слой штукатурки цвета слоновой кости, заменены рамы и подоконники, и кто-то даже начал трудиться над лепниной и барельефами, но работа эта, судя по слою пыли, оказалась наполовину заброшенной. Габриэль прошлась по нескольким комнатам первого этажа: две спальни, будуар с эркером и зала угадывались сразу, а дальше мраморная лестница вела наверх.

На втором этаже стояла укрытая чехлами мебель — возможно та, что уцелела при пожаре. Габриэль приподняла край полотна и увидела большой белый рояль. Светлый лак в одном месте оказался повреждён, но в остальном это был очень дорогой, красивый и редкий инструмент. Почему он здесь? Ему место в парадной гостиной. Она подняла крышку и осторожно коснулась рукой клавиш — звук разнёсся неожиданно громко, и она поспешно убрала руку.

Дальше стояла кушетка, изящный столик с множеством ящичков, несколько обитых красным бархатом пуфов, зеркало в светлой массивной раме — предметы явно из будуара. Габриэль коснулась резной кромки столика — редкое дерево и очень тонкая работа. Она отбросила полотно, чтобы рассмотреть молочно-белый лак, под которым растекались розово-коричневые кольца древесного рисунка, и в этот момент увидела стоящие на полу портреты.

С первого портрета на неё смотрел сам мессир Форстер, рядом с которым стояла красивая женщина в свадебном платье. На картине хозяин Волхарда был гораздо моложе, и в его взгляде не было той хищности, что сейчас придавала ему сходство с геральдическим беркутом. И Габриэль присела, внимательно разглядывая лица.

…Так он был женат? И, видимо, теперь вдовец? Пречистая Дева! Она и не знала…

…Что же с ней случилось? С его женой? Она умерла? И почему их свадебный портрет стоит здесь, на полу, среди пыли и краски? Может, боль потери была настолько сильна, что заставила убрать с глаз источник этой боли?