За ним был ещё один портрет. Та же женщина…

Южанка. Красивая. Очень красивая. Гордая осанка, тёмные глаза, светлые волосы, и взгляд…

Как только портретисту удалось его передать? Гордость, достоинство, превосходство…

Не женщина — королева.

А внизу было подписано: «Мона Анжелика Форстер».

Значит действительно жена.

Но Форстер о ней ни разу не упоминал. Да и никто не упоминал. Габриэль стала просматривать остальные картины — на них на всех была изображена мона Анжелика.

…Может она погибла в пожаре?

Последние два портрета оказались повреждены — безжалостно порваны, вернее, разрезаны каким-то острым лезвием так, что зазубрины от него остались даже на раме, словно кто-то бил ножом по картине долго и беспорядочно, прежде чем окончательно уничтожить полотно.

Габриэль провела пальцами по краю истерзанной рамы, и ей стало не по себе.

…Кто это сделал? Хотя… какие тут могут быть варианты!

Она вспомнила слова Корнелли:

…«Горцы очень трепетно относятся ко всему, что касается чести…. Но не думаю, что вам стоит знать подробности этой истории. Она произошла из-за женщины, и мне бы не хотелось говорить об этом».

И мысль о том, что это мог быть мессир Форстер, испугала её не на шутку: чтобы сделать что-то подобное нужно быть в очень сильной ярости.

…Милость божья! Так эта история была связана с его женой? Он застрелил офицера…

Она составила картины обратно, аккуратно накрыла и поспешила уйти. Ей показалось, что она увидела то, чего видеть не должна была, и догадки одна хуже другой закрутились в голове: пожар в этом крыле дома, эта мебель из будуара, рояль, портреты Анжелики, сваленные здесь, и молчание слуг…

Слова Натана о том, что это крыло дома не ремонтировали «с тех времён», и его нежелание говорить о том, что это были за «те времена»…

…А что если он… убил и свою жену?

…Пречистая Дева! Может, поэтому в доме нет ни одного намёка о ней? А если спросить? Но у кого? Да и вряд ли кто-то скажет ей правду…

…Может, попросить Кармэлу выведать что-нибудь у слуг? Но ведь они могут и соврать… И соврут наверняка! Она ведь была южанкой… И это, наверняка, какая-то грязная история.

В итоге Габриэль отказалась от этой идеи — всё-таки лучше Кармэле об этом не знать. Вообще лучше чтобы никто не знал, что она видела эти портреты.

Она попыталась осторожно выведать об этом вечером у Джиды, но та вдруг сразу стала неразговорчивой и начала бормотать о том, что вот начался сезон сенокоса и все в усадьбе заняты, а она всё одна и одна, и у неё очень много дел. И скрылась из комнаты так быстро, что Габриэль поняла — от слуг она ничего не узнает.

Спросить Натана? Попробовать, конечно, можно, но скорее всего она услышит лишь что-то новое о Царице гор…

Полночи она думала о том, что могло произойти с Анжеликой Форстер, и никак не могла заснуть. Не помогали ни молитвы, ни пересчёт овец, ни мятный чай. Воображение рисовало ужасные вещи, а тот страх в отношении хозяина Волхарда, который, казалось, её покинул, вернулся вновь с удвоенной силой, и встав посреди ночи, она села за столик и написала письмо Фрэн.

…«… и здесь очень красиво, но ты и представить себе не можешь, до чего же скучно! Бесконечные прогулки по лугам и вдоль озера — вот и весь мой день! Ах, Фрэнни! Здесь совсем нет никакого общества и развлечений! Совсем не с кем поговорить! Здоровье отца стало гораздо лучше, так что я надеюсь вырваться на пару недель к тебе в гости.

…Назначена ли дата твоей помолвки с капитаном Морритом? Здесь нет столичных газет, так что узнать об этом я могу только из твоих писем….»

Она исписала целых три листа, рассказывая Фрэн о своей тоске и безделье, зная, что кузине это покажется ужасным и она непременно напишет слёзный ответ, предлагая ей приехать как можно скорее, чтобы помочь с подготовкой к помолвке. А это было именно то, что ей нужно.

Габриэль встала рано утром, чтобы застать отца до того, как он соберётся уезжать. Она хотела ненавязчиво выяснить, как скоро он планирует отправлять свои находки в Алерту.

Синьор Миранди встретил её в приподнятом настроении — скелет тигра оказался в отличном состоянии, не потерялось ни одной косточки. И выслушав целую лекцию о различии в строении нижней челюсти тигра обычного и саблезубого, Габриэль, наконец, выяснила, что отец и сам хотел бы посетить Алерту, возможно, в следующем месяце.

— Элла, я перед отъездом встречался с герцогом Сандоваль, ты же знаешь, что он меценат нашего университета и человек очень увлечённый наукой? Так вот, я рассказывал ему о том, что нам предстоит, и он был в полном восторге. Но ты даже не представляешь, насколько он удивится, увидев истинный размах открытия! Это же просто потрясающе! Подобных находок я не встречал ни в Бурдасе, ни в Руаре! Я написал ему письмо и теперь ожидаю ответ. И как только он придёт, то первый экземпляр этого прекрасного животного я надеюсь отвезти ему сам — такую ценность никому нельзя доверить! И это только начало! Пещера оказалась гораздо больше, мы разобрали завал и нашли…

Но Габриэль слушала отца рассеянно. Он собирается в Алерту? О! Это было просто чудесно! Лучшей новости для неё и быть не могло. Они поедут вместе, а затем, под предлогом помолвки Фрэн, она останется в столице. Нужно только выдержать эти три недели, хотя на самом деле две — ведь Форстер уехал и вернется только дней через пять.

Но мысль о найденных портретах не давала ей покоя, она бродила по дому не находя себе места и обдумывая возможные варианты, пока, наконец, её не осенило — кладбище!

Вот, где покоятся ответы на её вопросы.

Ведь если Форстер убил свою жену, то должна быть могила, и надгробие, на котором будет дата. Она узнает, когда это произошло, а затем ей стоит сходить в Храм в Эрнино. У святого отца есть книга регистрации, и в этой книге должна быть запись о ней, ведь жена Форстера была южанкой. А, может, и священник что-то расскажет. В любом случае у него тут не так много прихожан: наверное, только гарнизонные офицеры и их семьи, так что ей нетрудно будет обо всём узнать.

И наспех проглотив завтрак, она отправилась вокруг заднего двора за развалины замка и поляну с обгоревшим дубом. Там, в небольшой рощице, среди можжевельника и вековых кедров, находилось фамильное кладбище Форстеров. Бруно как всегда увязался за ней, пробежал меж кустов жимолости, и скрылся в зарослях, распугивая птиц, а Габриэль обошла нагромождение камней и остановилась.

Кладбище было очень старым. На первых надгробиях даже не было дат, только имена. Габриэль прошла туда, где стоял самый свежий камень с выбитым на нём именем: «Джулия Форстер».

Рядом — такой же камень с именем её мужа — Мартин Форстер, а чуть поодаль — третий с той же датой — Валентино Форстер. Габриэль посмотрела на год — всё верно, восстание произошло двенадцать лет назад. За могилами хозяев усадьбы она нашла ещё несколько рядов надгробий с датами, относящимися к восстанию, и долго смотрела на них, думая о том, что говорил Форстер.

…«…война забрала у нас слишком много мужчин».

…Зачем всё это вообще было нужно? Эта бессмысленная война?

Она обошла почти всё, но могилы Анжелики Форстер так и не обнаружила. И это обстоятельство сильно её удивило.

…Но что же тогда с ней произошло? Она же не может быть… жива?

Габриэль сорвала немного цветов и положила их на могилу Джулии Форстер.

— Вы ей родня? — раздалось за её плечом, и от неожиданности она даже вздрогнула, и резко обернулась.

В паре шагов от неё, прислонившись плечом к стволу старого кедра, стоял мужчина, сжимая в руках горскую войлочную шапку.

— Надеюсь, я не сильно вас напугал, — сказал он, запихивая шапку за пазуху.

— Да ничего, я просто… задумалась, — ответила Габриэль, чуть отступив в сторону.

А он, и правда, её напугал…

Сколько ему лет? Может, пятьдесят… Вытянутое лицо, впалые щёки, чуть подкрученные кончики широких усов, а волосы от шапки слежались и закрутились на шее кольцами. Через лоб, висок и щёку проходил длинный шрам, а левый глаз оказался стеклянным — белёсым и неподвижным. Жилет овчиной наружу, и стёганые штаны, как у пастухов, заправлены в высокие сапоги из толстой хорошей кожи. На широком ремне с большой пряжкой — кинжал и большой охотничий нож для разделки туш. Незнакомец курил трубку и с прищуром разглядывал Габриэль.

…Кто он такой? Кто-то из клана Форстеров? Скорее всего. А иначе что ему делать здесь?

На празднике она его не видела, а представляться он не спешил, молча выпуская кольца дыма и щурясь. Она обратила внимание на то, какие большие у этого Бёрда руки, загорелые, покрытые курчавым чёрным волосом.

— Извините, я пойду, — ответила Габриэль, подбирая платье.

— Так значит вы не родня ей, а то странно… все эти цветочки…

Он вынул трубку изо рта и указал в сторону букета на надгробии. На его руке он увидела ещё один длинный шрам, уходящий от запястья вверх к локтю.

— Нет, простите, я… гостья мессира Форстера. А это просто… дань уважения.

— А… то-то я удивился, каким ветром к нам занесло такую красивую южаночку, — он как-то неприятно осклабился, теперь уже откровенно разглядывая Габриэль с ног до головы, и добавил, чуть поклонившись, и будто нарочито церемонно, — меня звать Бёрд. Я тут… из стригалей. Нанимаюсь на лето. А вы значит… хм… гостья? И давно гостите?

В голосе Бёрда слышалась какая-то насмешка, и сердце у Габриэль сжалось. Она была довольно далеко от поместья, и даже если она закричит, её никто не услышит. А этот Бёрд одной рукой может задушить её как котёнка. И как назло куда-то подевался Бруно!

— Простите, я… спешу, — произнесла Габриэль, чувствуя, как от страха, подгибаются ноги, и быстрым шагом направилась к дому, в ушах шумела кровь, не давая расслышать, не идёт ли за ней этот Бёрд.

— А вас как звать? — крикнул он вдогонку.

Но она не стала отвечать и только ускорила шаг. Безотчётный страх окатил её словно ведром ледяной воды.

…Ну где же Бруно?

Пёс догнал её уже почти у оранжереи. Она шла так быстро, что даже запыхалась, и только подойдя к дому, оглянулась. Никто за ней не шёл, но на ум почему-то пришли слова Форстера:

…«Это же Трамантия, здесь такой пылкой южной красавице стоит опасаться… всего».

Она, конечно, слышала от Натана, да и за столом, что в сезон стрижки и сенокоса здесь много наёмных работников, приезжающих на заработки. Но они, в основном, жили и работали где-то далеко от усадьбы Форстеров, в специальных местах, называемых отгонами, и уж точно она не ожидала встретить кого-то из них на кладбище. А во взгляде этого Бёрда ей почудилось что-то очень неприятное и пугающее, от чего даже коленки у неё подгибались при ходьбе.

…Чтоб вы провалились, мессир Форстер! Вот нельзя было прямо сказать, что опасность в том, что ваши работники бродят по усадьбе и пристают к девушкам, а не говорить о пылкости южных красавиц!

Надо сказать Натану — пусть сообщит об этом управляющему.

— Бруно! Вот и какой из тебя защитник? Где ты был? В следующий раз запру тебя в комнате! — отчитала она пса, но тот только повилял хвостом и лизнул ей руку, а Габриэль вздохнула: — Проку от тебя? Только и знаешь, что лезть ко мне в кровать!

Испуг постепенно отступал. Габриэль постояла немного, успокаиваясь, и вскоре этот внезапный страх перед Бёрдом стал казаться ей надуманным. Ну что такого? Этот Бёрд выглядел, конечно, ужасно, да и знакомиться с дамами его, понятное дело, никто не учил. Но он всего лишь стригаль, а он повела себя как-то невежливо. Просто, наверное, всё это от неожиданности.

И подумав ещё немного, она решила не сообщать о том, что видела. А то Натан скажет Форстеру, а тот будет над ней смеяться и называть её трусихой, или скажет: «Я же предупреждал!», или что-то в духе: «Испугались простого стригаля? А он что, должен был вам ручку поцеловать? Мы тут все не привыкли к церемониям!»

Она развернулась и пошла к конюшням проведать Виру. Пока есть время ей нужно потренироваться езде верхом, чтобы, когда вернётся Форстер, и они снова поедут к стадам, она бы держалась в седле как надо, а не падала от усталости ему на руки. А в том, что, вернувшись, Форстер первым делом вспомнит о своих уроках, она была уверена.

Ещё она подумала, что стоит поблагодарить Джиду за тот пузырёк и масло, она ведь не обязана была помогать ей, и сделала это по доброте душевной.

…А Форстер, наверное, надеется встретить её поникшей, смиренной, и хромой на обе ноги…