— Нет, — она задумчиво покачала головой. — Я ничего такого не видела.

— Знаете, эти повстанцы могут прятаться среди пастухов и в отгонах, и даже хозяева могут не знать о том, что среди их наёмных рабочих есть кто-то из горных братьев. А разве проверишь здесь всех пастухов или стригалей, особенно в сезон летних работ? Сейчас, конечно, стало проще, а в то время, когда я служил ещё лейтенантом, здесь были дремучие леса, а в них — полно горных братьев с ружьями, волками и со всей их магической ересью. Копали ямы, ставили ловушки… Наших много тогда погибло — в этих лесах не слишком-то развернёшься на лошади, потом отец приказал выжечь здесь всё…

— Так, значит… То есть эти леса, и правда, сожгли? — удивилась Габриэль.

— Да. По большей части. Хотя… кому-то и на руку, — криво усмехнулся капитан, — Форстер вон своего не упустил — теперь ему есть где пасти своих овец. А, может, оно и к лучшему: глядя на этого выскочку, некоторые покладистые кланы взялись за ум и тоже стали заниматься овцами. Даже решили создавать какой-то свой торговый союз: говорят, Форстер этой зимой вёл переговоры с герцогом Таливерда. Видите, синьорина Миранди, мы несём этим дикарям цивилизацию. Но, как и всегда с дикарями, им, конечно, это не нравится. Они предпочитают молиться своим идолам, трубить в рог, бегать с ружьями по лесам и убивать наших солдат.

— А… чего они добиваются? Эти повстанцы? — спросила Габриэль задумчиво. — Зачем они нападают на заставы, если война закончилась?

— Они идиоты… уж простите, синьорина Миранди! Их война проиграна уже очень давно. А после того, как подписали Трамантийский мир, им следовало бы смириться, возиться со своими овцами, а не дразнить короля. Но они то и дело убивают наших солдат. Вот из-за них и принимают закон об экспроприации… вы же наверняка слышали? Голосование за него пройдёт в следующем месяце. Собирались раньше, но всё герцог Таливерда что-то тянул — вносил уточнения. И у нас были связаны руки. Но, как только его примут, мы заберём эти земли, и уж тогда покончим с бунтовщиками быстро. А пока их прикармливают люди вроде Форстера — одна резня будет повторяться за другой.

— Вы всё-таки полагаете… мессир Форстер может быть заодно с бунтовщиками?

Капитан вдруг улыбнулся, и произнёс чуть тише и совсем другим, более игривым голосом:

— Простите, я вас напугал своими рассказами! Вам не стоит беспокоиться об этом. Я просто… привёл Форстера в пример. Сейчас-то он вряд ли помышляет о свободе для Трамантии. После того, как он разбогател на своих овцах, ему нет смысла бегать по лесам. И хотя его земли тоже скоро отойдут короне, но в накладе он не останется. Так что не думайте об этом. Давайте лучше поговорим о предстоящем празднике…

— То есть, этот закон об экспроприации… он коснётся и Волхарда? — спросила Габриэль, срывая тонкий колосок и не глядя на капитана.

— Разумеется. Отец Форстера был бунтовщиком.

— Но ведь земли принадлежат мессиру Форстеру, а он присягал короне, его мать — южанка…

— Форстера разжаловали — он больше не офицер, а ещё он отрёкся от нашей веры, хотя его мать и была южанкой — теперь ему поблажек не будет, — отмахнулся Корнелли. — Но… не думайте об этом. У него достаточно денег, чтобы прожить и без всякого Волхарда. К тому же он весьма ловкий тип: насколько я слышал, он хотел выкрутиться, женившись на одной из бари, чтобы уйти из-под действия закона. Уверен так и будет — не зря же он всю зиму обхаживал дочерей Домазо и Бруно. Перепишет Волхард на жену, а на земли бари закон не распространяется.

Капитан вдруг осёкся, словно понимая, что сказал лишнего, и Габриэль тоже смутилась. Потому что они невольно коснулись не слишком приятной темы, и вообще разговор вдруг стал каким-то натянутым.

— А о чём важном вы хотели со мной поговорить? — Габриэль посмотрела капитану в глаза. — Вы написали в записке…

— Ах это! — он улыбнулся и чуть прищурился. — Я просто очень хотел увидеть вас и не знал, захотите ли вы также сильно увидеть меня, и поэтому… я так написал. Надеюсь, вы простите мне этот маленький обман? И ещё я хотел лично пригласить вас на праздник в гарнизон на следующей неделе. Вас и синьора Миранди. Наш майор выписал даже оркестр из Ровердо. Надеюсь, это сделает мою вину за этот обман не такой тяжкой?

И он снова ей улыбнулся. А улыбаться капитан умел весьма очаровательно.

***Продолжение от 30 октября***

Писем от Фрэн не было. Не было и почтаря — в этот день его место занимал хмурый седой старик, какой-то его родственник — почтарь уехал в Ровердо за сургучом, бечевой и мастикой. Габриэль забрала сельскохозяйственный журнал мессира Форстера и задерживаться не стала.

Она не спеша шла обратно, разглядывая Волхард, и думала почему-то совсем не о капитане Корнелли и своей кузине, а о том, что узнала о Форстере.

Он может лишиться Волхарда?

Это звучало, конечно, странно. Ведь в его поведении на это ничто не указывало, да и вообще никаких признаков того, что вскоре у Волхарда может появиться новый хозяин, не было.

А если это так? И что, интересно, он тогда будет делать? Уедет в Алерту? Бросит это всё?

Залитая солнцем долина на фоне белоснежных гор, тёмный бархат елей, обрамляющих усадьбу, и прозрачное зеркало озера — расстаться с этим местом для него будет не так-то просто.

«Я горец, синьорина Миранди, до мозга костей, до самой последней капли крови во мне…»

В этот момент Габриэль почему-то стало жаль Форстера. Может потому, что она вспомнила, как они уезжали из Кастиеры, как продавали любимые вещи, как она прощалась со своим садом, с беседкой, в которой они сидели всей семьёй, со всей их счастливой жизнью…

Здесь его дом, могилы его родных, эти горы, которые он так любит…

Служить королю и воевать за корону, а потом лишиться звания, а может, и вообще всего? Что же это была за дуэль, из-за которой его разжаловали?

Она хотела спросить об этом у Корнелли — уж он-то наверняка знал, но это бы выглядело очень неподобающе: с чего бы ей вдруг интересоваться подробностями какой-то грязной истории, произошедшей из-за женщины? И она не спросила.

«Он отрёкся от нашей веры».

Интересно, почему? Из-за того, что его отца повесили? Это было бы логично.

Она думала о нападении на заставу, и о чьеру, и не могла поверить в то, что всё это правда. В то, что южане сжигали леса, чтобы истребить горных братьев, что искали и убивали колдунов в кланах горцев, и в то, что кто-то может вести за собой волков, чтобы убивать других.

Как это ужасно…

И неожиданно это красивое место — дом, окружённый зелёным шёлком трав, и озеро на фоне далёких гор — всё это стало видеться ей теперь совсем в другом, более мрачном свете.

Легенды легендами, но что именно из этого правда?

Да и Корнелли выглядел уж слишком серьёзным, рассказывая ей о нападении на заставу. И если он верит в то, что этих волков кто-то вёл, может быть, так и было?

А в книге о легендах всё было написано слишком примитивно, сказочно и просто. И ей хотелось расспросить кого-нибудь подробнее. Но кого?

Сам Форстер, как обычно отшутится, и скажет что-то неподобающее, да и веры ему ни на полсольдо. Может, Натана?

Габриэль посмотрела на предгорья, где бродили бесчисленные овечьи стада, и представила на мгновенье, что когда-то здесь всё было покрыто лесом.

«Мы несем этим дикарям цивилизацию».

А нужна ли им такая цивилизация? С выжженными лесами и рядами могил?

Огнём и мечом…

И если уж на то пошло, то мессир Форстер своими овцами и торговым союзом принёс сюда куда больше цивилизации, чем вся армия южан.

Она не знала почему, но этот разговор оставил в её душе неприятный осадок, хотя и закончился на приятной ноте — капитан Корнелли вручил ей конверт с приглашением на праздник.

«…собирался жениться на одной из бари, чтобы уйти из-под действия закона».

Эти слова Корнелли стали для неё откровением.

Так вот значит, зачем он приехал на свадьбу Таливерда…

А она думала, что он искал выгодный брак по финансовым причинам — хотел расширить своё влияние и войти в Торговую палату — торговать овцами по всей Баркирре. Что-то такое ей тогда о нём говорил отец. И она всё никак не могла понять: почему той осенью он сделал предложение именно ей? Ведь она бедна и у синьора Миранди не было никаких нужных связей, разве что в научном сообществе, но какая польза торговцу от профессора? И для того чтобы попасть в Торговую палату нужно было выбирать другое средство — их семья не самый короткий путь к этой цели.

А выходит, что ему нужна была жена-бари для того, чтобы вывести Волхард из-под действия закона об экспроприации? Но тогда почему он был так настойчив именно с ней? Почему из всех девушек на свадьбе он выбрал её — ту, которая его ненавидела? А если хотел жениться именно на ней, тогда почему делал всё, чтобы она возненавидела его ещё сильнее?

Эта мысль озадачила её настолько, что она даже остановилась на мосту через озеро, и долго стояла, глядя в прозрачную воду.

Его настойчивость и тогда была ей непонятна, но теперь…

Лучиана, Паола, Селеста, Джованна… Да любая из них душу продала бы дьяволу, лишь бы увидеть то кольцо, что Форстер предлагал ей в розовом саду. И все они — бари. А Паола так вообще двоюродная племянница самого герцога Таливерда. Джованна — дочь Домазо, а он председатель Палаты. И Форстер ведь так красиво ухаживал за ними, и любая из них бы согласилась. Так почему он пришёл к ней?

Из этих размышлений Габриэль вырвало неприятное ощущение того, что кто-то смотрит ей в спину, словно струя холодного воздуха скользнула меж лопаток, заставив вздрогнуть, и она резко обернулась, глядя на густые заросли на другом берегу. Ветви плакучих ив ласкали водную гладь и в тёмном зеркале озера неспешно плыли отражения облаков. Несколько уток с выводками утят скользили по воде, но больше никого не было.

Габриэль поёжилась и чтобы скорее стряхнуть липкую паутину страха, развернулась и поспешила к воротам усадьбы.

Ей меньше надо думать о легендах горцев!

Она отдала журнал Натану и поднялась к себе. Дверь в её комнату, как ни странно, оказалась открыта.

Кармэла стояла посреди комнаты, зажав рот рукой, а перед глазами Габриэль предстала жуткая картина: её постель изорвана в клочья, дверь внутри исцарапана, по всему полу виднеются следы золы из камина и задвижка на окне сломана. В стекле зияла приличная дыра и на раме остались клочья шерсти.

А Бруно исчез.

— Вот же паршивец! Уж я скажу хозяину! Чего-то наш пёс взбесился, — раздался за спиной голос дворецкого.

— Натан, пожалуйста, не говорите мессиру Форстеру о том, что сделал Бруно! А то он его накажет, а это я виновата — я его закрыла и ушла, а он, очевидно, волновался, — Габриэль посмотрела на него умоляюще.

— Так-то оно так, синьорина Миранди, да уж больно на Бруно это не похоже, — задумчиво произнёс Натан, — но раз вы просите — в этот раз не скажу, да только если такое ещё раз повторится…

— Не повторится, — улыбнулась ему Габриэль.

Стекло в окно вставили до приезда хозяина. Форстер вернулся уже на закате и Габриэль с ним не встретилась. И это было к лучшему, потому что ей было о чём подумать в одиночестве — она снова перечитала книгу с легендами, на этот раз ту главу, в которой говорилось о чьеру.

И если отбросить всю сказочную мишуру, которая украшала легенду о появлении первых чьеру в Трамантии, то главное, что Габриэль поняла из книги — эти люди умеют вселяться в разум животного и подчинять его себе. Могут видеть всё его глазами, ощущать всё его телом, заставить зверя делать то, что нужно человеку. Но подчинить можно не любое животное — это зависит от дара. И чем сильнее дар, тем большее количество зверей и птиц будут подвластны чьеру. А Царица гор может повелевать всеми, и это именно она наделила каждый клан крупицей своего дара, чтобы люди жили в согласии с животными.

Габриэль вспомнила, как отец рассказывал ей о диких племенах, и о колдунах, которые ходили в шкурах зверей, чтобы перенять их могущество. А ещё — как они однажды с отцом отправились в Алерте на представление — сеанс гипноза, и там человек в клетчатых штанах и странном колпаке заставлял добровольцев делать совершенно глупые вещи. И если предположить, что это вот такой же гипноз, то получается, капитан Корнелли может быть прав: чьеру, действительно, существуют, и тогда они, и правда, могли напасть на заставу под Инверноном.

Сегодня она спросила Натана о том, встречал ли он хоть одного чьеру на самом деле, но дворецкий долго и путано рассказывал ей ту же легенду, что и в книге, и в итоге Габриэль поняла — он просто не хочет об этом говорить.