Ляна Зелинская - Южная роза

Форстер налил ликёра себе и выпил.

— Я привёз её сюда, потому что я эгоист, Винс. Я не мог позволить ей стать гувернанткой или лавочницей — Витторио мне сказал, что она всерьёз искала работу экономки. А она бы сделала это, уж поверь, с её-то упрямством. Или вышла бы замуж за аптекаря! А здесь с ней ничего плохого не случится. И со временем, я надеялся — она поймёт… и полюбит меня. Но у меня есть ещё время, Винс. Не говори ей ничего, и Ромина тоже не скажет. Я ищу способ всё исправить…

— Я не ослышался? Ты что хотел, чтобы она в тебя влюбилась? — на лице синьора Грассо застыло искреннее удивление. — Ну… И как успехи?

— Успехи? — Форстер криво усмехнулся, и развёл руками. — Пока что она меня только ненавидит!

— Хм… А мне что-то другое показалось сегодня за столом, — Винсент покачал головой, — так значит история с Анжеликой тебя ничему не научила?

— Научила. Но она — не Анжелика.

— Да. Но грабли те же. Так объясни мне, если ты и правда не объелся белены — как же ты собираешься выпутываться из всей этой истории?

Габриэль догадалась, что Форстер поговорил с синьором Грассо и сестрой, потому что в поездке к Голубиной скале эти двое как-то разом переменились. Они перестали внимательно её рассматривать, а больше были заняты невинным флиртом друг с другом. Ромина норовила подначивать синьора Грассо на безрассудства, а тот виртуозно уходил от того, чтобы ввязаться в какое-нибудь безумное пари с сестрой друга. Для поездки Ромина выбрала мужское седло, да и вообще с лошадью она управлялась весьма умело. А Габриэль поначалу было неловко, что она вынуждена ехать на прогулку в платье Ромины, но та нисколько не смутилась, а на её извинения наоборот сказала, что служанкам следовало бы не жадничать, а выбрать что-то из более новых нарядов.

Сам Форстер ехал впереди, о чём-то беседуя с закупщиком и синьором Миранди, а Габриэль отстала, пропустив всех вперёд, и едва они выехали за дальнюю ограду, придержала лошадь, чтобы поговорить с Ханной.

Впрочем, как и ожидалось, Ханна всё отрицала. Но Габриэль и не рассчитывала на то, что помощница Форстера сознается в своём преступлении. Она говорила с ней тихо, так, чтобы никто не услышал предмет их беседы.

— Я знаю, что мне здесь не место. На следующей неделе отец едет в Алерту — повезёт свои находки, и я поеду с ним. Обратно я уже не вернусь. Так что вы можете больше не беспокоиться обо мне… уверяю вас, волчья трава и печать грозы больше не понадобятся.

Габриэль постаралась выразиться как можно деликатнее.

Ханна слушала это молча, равнодушно жуя колосок, затем посмотрела на Габриэль с неприязнью — и её чёрные глаза будто стали ещё темнее — и усмехнулась.

— Ежели бы я хотела вас извести, мона, думаете стала бы я тогда вас предупреждать? — спросила она, переведя взгляд на горы. — Извела бы уже давно. Коли захотеть, так это совсем не трудно сделать и без всякой грозы. Зачем связываться с Богами? Взамен они что-то да попросят, — она поправила ружьё на плече, — а то, что вы уезжаете — это хорошо. И я бы вам советовала до самого отъезда сидеть в доме безвылазно. Не ходить никуда одной, а уж тем паче не ездить на лошади. А особенно — вечерами.

И Габриэль показалась в голосе Ханны какая-то угроза, но уж точно эта угроза исходила не от неё.

— Почему? Что здесь такого опасного, кроме гроз? — спросила Габриэль осторожно.

— Всё для вас здесь более-менее опасное, а как говорят у нас в горах: меньше знаешь — крепче сон.

— И ещё, Ханна… не говорите о том, что я вам сказала, мессиру Форстеру. О том, что я не вернусь, — произнесла Габриэль ещё тише.

Ханна прищурилась, и выплюнула колосок, буркнув коротко:

— Добро.

А затем пришпорила лошадь и поскакала вперёд, оставив Габриэль наедине со своими мыслями.

…Но если не Ханна, тогда кто пытался её убить? Кому она могла так здесь помешать?

Остальные жители Волхарда хоть и сторонились южной гостьи, но ненавидеть настолько, чтобы желать ей смерти… на это никто из них не был способен. А Ханна, конечно, могла и солгать. Но Габриэль показалось, что она говорила правду.

В свете этого слова Форстера о том, что ей стоит держаться рядом, обрели уже совсем иной смысл. Если это не Ханна, то ей, и правда, не стоило вчера ходить одной в Эрнино. Она вспомнила то неприятное чувство, как будто кто-то наблюдал за ней из зарослей и даже поёжилась.

…А всё эта странная горская магия! И легенды! Это место сведёт её с ума!

…И куда подевался Бруно?

Они расположились у подножья Голубиной скалы — высокого отвесного утёса, на котором, и правда, в изобилии гнездились сизые птицы. Широкий ручей петлёй огибал утёс и скрывался в небольшой рощице, и в тени нескольких старых лип Ромина занялась обустройством места для пикника, пока Форстер с закупщиком отъехали к стадам.

— Мне нравится эта поляна, — она раскинула руки, словно пытаясь охватить её всю, — и мы часто бывали здесь ещё детьми. Вон и те камни — там было наше кострище. А выше есть пещеры, те, что мой брат обещал вам показать, синьор Миранди. Но только после того, как мы перекусим. Йоста? Ну и чего ты застыл? Давай, сооруди костёр! Ты же не забыл, где тут найти хворост? Вы пробовали жареный сыр? Скажу вам — это невообразимый вкус!

Габриэль наблюдала за Роминой с интересом. И в какие-то моменты ей казалось, что она видит в ней множество черт, присущих самому Форстеру. Та же прямолинейность и жёсткость суждений, и манера вести себя так, словно она имеет полное право повелевать другими независимо от их статуса, и при этом умение не казаться высокомерной. А ещё — та же мимика и жесты, и взгляд с прищуром, как и у брата, но одновременно — и какая-то мягкость по отношению к своим людям, сквозившая в том, как она раздаёт им указания.

Габриэль захотелось узнать побольше о жизни этой женщины. Чем она занимается в Алерте? Где живёт?

И пока они раскладывали припасы из корзин, Габриэль ненавязчиво заговорила с ней о столице.

— Мы живём на виа Роччо, — ответила Ромина, снимая шляпку и отбрасывая её на плед, — и хотя я и не люблю Западный квартал — слишком помпезно, но у моего мужа там вся его практика.

— Практика? — удивилась Габриэль.

— Марчелло — доктор, — улыбнулась Ромина. — И если я не ошибаюсь, то вы даже знакомы: не так давно он наблюдал и синьора Миранди.

— О! — Габриэль даже смутилась. — Так тот доктор… ваш муж?

— Да. Мне повезло, — рассмеялась Ромина, — когда твой муж — доктор, это весьма удобно. А вам нравится здесь, в Волхарде? — спросила она в свою очередь.

— Здесь… очень красиво, — ответила Габриэль задумчиво, стараясь быть деликатной, — но многое выглядит странно.

— Ничего удивительного — после Алерты здесь, наверное, всё кажется диким, но в этом есть своя прелесть. Когда мне надоедает рафинированная столичная жизнь, я сбегаю сюда, чтобы немного побыть собой.

— Вам, наверное, не хватает всего этого? — спросила Габриэль, кивнув головой в сторону долины. — Жизнь на юге сильно отличается от того, что я увидела здесь.

— Я люблю Волхард, — Ромина заколола выбившуюся прядь, и произнесла негромко, — люблю своё детство в нём. И то время, когда я была просто счастлива… Но с некоторых пор всё здесь: каждый камень, каждое дерево, каждое лицо… пропитано для меня болью воспоминаний и сожалений. И, знаете, я бы предпочла забыть всё это. Если бы можно было вырвать из книги жизни эти страницы, я бы сделала это не задумываясь. Так что можно сказать, что в Алерте я счастливее, чем здесь. Там мой дом, муж, дети, мои лавки, а тут только… воспоминания и могилы.

Их взгляды пересеклись, и синие глаза Ромины были наполнены печалью.

— Извините, я не хотела касаться больной темы, — смутилась Габриэль.

— Не извиняйтесь. Не вы виноваты в том, что мужчины играют в свои опасные игры, а итогом становятся виселицы и сожжённые леса, — ответила она, расстилая пледы.

Ромина села на небольшую подушку, вытянула ноги, и задумчиво глядя на горизонт, добавила:

— Когда я здесь — я вспоминаю тот постоянный страх, с которыми мы жили, ожидая то снова дым горящих лесов над этими вершинами, то появление синих мундиров… Я спать не могла, из ночи в ночь думая о том, в какой момент Алекс не выдержит и застрелит этого паршивого лейтенанта Корнелли: когда кто-нибудь из его солдат в очередной раз будет тискать наших служанок или когда они будут красть наших уток? И виселица, на которой его вздёрнут вслед за отцом и Валентино, снилась мне почти каждую ночь.

— Лейтенант Корнелли? — тихо переспросила Габриэль.

— Да, сын генерала Корнелли. Проклятый заносчивый мальчишка, который хотел выслужиться перед отцом и получить повышение по службе. Он являлся к нам каждую неделю с отрядом, переворачивал всё вверх дном в поисках нашего мятежного дяди Бартоло, и злился, что не находил того, что искал. И каждый раз я с ужасом ждала его появления, потому что знала — однажды Алекс его убьёт, и моего брата за это повесят, а нас всех выгонят из дома. Одной Царице гор известно, как Алекс всё это выдержал… все эти унижения раз за разом. Они творили ужасные вещи. Просто так. Назло. Они то поджигали сено, говоря, что там может быть спрятано оружие, то рвали подушки в поисках якобы спрятанной казны повстанцев… бросили в колодец дохлую овцу… били посуду… подожгли даже наш дуб! А лейтенант наблюдал. Он хотел, чтобы Алекс бросился на него, хотел, чтобы он только дал повод. А я молилась, знаете о чём? — Ромина посмотрела на Габриэль и криво усмехнулась. — О том, чтобы нашего проклятого дядю скорее поймали и повесили, и чтобы этот кошмар, наконец, прекратился. Я, наверное, предательница и не патриотка, и не настолько люблю свою землю, что, и правда, молилась о том, чтобы южане поймали всех повстанцев, наши леса перестали гореть и война закончилась. Потому что это место без тех, кого любишь — просто кусок земли. А на что он мне?

Она замолчала, и принялась доставать из корзинки свёртки с хлебом и сыром.

— А Валентино Форстер, это кто? — спросила Габриэль осторожно. — Я видела могилу на кладбище.

— Это наш с Алексом брат, — ответила Ромина, не глядя, — идеалист, который наслушался речей Бартоло и отца о свободе Трамантии. Дядя его науськал, и он по недоумию устроил нападение на кортеж генерала Корнелли, но его поймали и в итоге тоже повесили. Бедная мама! И как я считаю, никакая свобода Трамантии не стоит такой цены. Если бы мужчины в нашей семье были чуть-чуть умнее, они бы понимали, что вся эта борьба за свободу обречена на провал. Но проклятое горское упрямство и гордость не давали им возможности видеть правду. В итоге в живых остались только мы: Алекс, присягнувший королю и предавший свою семью в глазах отца, и я, не патриотка в душе, молившаяся о скорейшей победе южан. Да ещё проклятый дядя, который сбежал в горы, в отличие от нашего отца. Так что, если говорить о том, люблю ли я Волхард? Люблю. Но бываю здесь не слишком часто, чтобы не тревожить свою совесть и воспоминания.

— А вы, синьорина Миранди, что думаете? Моя сестра права? — раздался внезапно за их спинами голос Форстера. — Стоит ли этот кусок земли того, чтобы жертвовать за него жизнью?

— Алекс! Медведь тебя задери! — воскликнула Ромина. — Подкрадываться к женщинам — дурной тон! Мог бы при дамах быть более галантным.

Форстер обошёл их и присел на плед по другую сторону от Ромины.

— Ну, я же дикарь — мне простительно, — он усмехнулся, сорвал колосок и принялся его жевать, — так что скажете, синьорина Миранди? Как считаете, мне тоже следовало взять ружьё и начать бегать по лесам, пугая синие мундиры? Или вы находите вполне достойным моё занятие овцами?

Габриэль смутилась и отвела взгляд, потому что Форстер смотрел на неё хоть и с обычной своей усмешкой, но при этом очень внимательно.

— Я не знаю, — ответила она тихо, — и не могу ответить за вас. Это зависит от того, во что именно верите вы. В свободу Трамантии или в овец.

Он улыбнулся и спросил:

— Хм, вы ушли от ответа весьма изящно… Хорошо, перефразируем. А что бы сделали вы на моём месте?

— Я не знаю всех обстоятельств, но, если говорить абстрактно… Вы хотите спросить: ушла бы я в лес, защищать свободу страны, или осталась, чтобы защищать своих близких? — Габриэль посмотрела на Форстера.

— Да. Именно так, — он снова улыбнулся, — вы уловили суть.

— Если бы от меня зависела жизнь тех, кого я люблю, их здоровье и будущее, то я, наверное, выбрала бы второе — защищать их. Потому что я согласна с тем, что сказала Ромина: без тех, кого любишь — это всего лишь кусок земли.