Ляна Зелинская - Южная роза

Она вдохнула поглубже.

— Раз вы говорите, что нам ничего не угрожает, то и забудем о них. Я уверена, вы поймаете этого Одноглазого. Меня волнует совсем другое, — произнесла она, глядя на озеро, — и я хотела спросить вас кое о чём.

— О чём?

— Я очень волнуюсь за свою кузину Франческу! Я здесь уже столько времени, а от неё было только одно письмо, и я хотела вас спросить: ведь её кузен Федерик уже должен был приехать? Может, есть какие-нибудь вести от него? Поверьте, я очень встревожена, — Габриэль понизила голос, — я могу быть с вами откровенна?

— Да, конечно! — Корнелли склонился к ней, поддерживая за локоть, и они ещё отошли в сторону.

В другое время она бы не позволила капитану так прикасаться к её руке, но сейчас только его внимание к ней удерживало Корнелли от того, чтобы отдать распоряжение на обыск своим солдатам. И от того, чтобы заняться им самому.

— Она ожидала предложения от вашего друга — капитана Моритта. И от неё нет никаких вестей, а ваш друг всё ещё не приехал. Быть может, вам что-то известно?

— Н-нет, поверьте, я знаю не больше вашего, — капитан сдержанно улыбнулся.

Его лицо было совсем близко, и Габриэль даже почувствовала запах его одеколона, а сама краем глаза наблюдала, как солдаты налегают на ликёр и закуски, и служанки наливают им снова и снова.

И она продолжала флиртовать с капитаном, наверное, ещё добрых полчаса, говоря о том, как же скучно в Волхарде, где все разговоры с утра до вечера только об овцах. И уверила его в том, что непременно приедет на праздник святой ровердской Девы, и что все танцы, которые там будут, она обещает ему. Её смущение, и робость, и румянец, и дрожащий голос капитан отнёс, разумеется, на свой счёт, и он даже представить не мог, от какого именно стыда и страха пылают щёки синьорины Миранди.

Пока они разговаривали, солдаты успели опустошить не одну бутылку, а служанки успели не раз и не два сбегать за закусками, и не скупились подливать в стаканы, улыбаясь и кокетничая.

И когда дело дошло, собственно, до дела, и бумага на обыск была предъявлена, солдаты нехотя обошли особняк, осмотрев комнаты, и веревки с подушками, что сушились на заднем дворе, заглянули на конюшню, в погреба, и ткнув шестом пару раз в копну сена, пожали плечами. В итоге доложили капитану, что никого и ничего найти не удалось. Корнелли участия в обыске не принимал, посвятив это время беседе с синьориной Миранди.

— Мой отец приезжает завтра, и останется на праздник, — сказал капитан, задумчиво глядя на далёкие пики Сорелле, — боюсь, у нас тут предстоят жаркие дни — он будет сильно недоволен всеми этими событиями. Что же, я должен попрощаться, синьорина Миранди. Простите, что всё это доставило вам определённые неудобства, но такова моя служба.

Он наклонился и поцеловал её руку, и удержал неприлично долго. И не будь на ней перчаток, он наверняка бы почувствовал, какие ледяные у неё руки. А она вспыхнула от неловкости, потому что видела, как смотрит на неё Ромина, и служанки, прильнувшие к окнам, и спрятав взгляд, ответила:

— Не извиняйтесь, я всё понимаю: вы служите королю, как истинный южанин. Я желаю вам поймать их как можно скорее, — и она улыбнулась ему, постаравшись вложить в улыбку всё свое обаяние.

Но, сказать по правде, у неё уже скулы болели от фальшивых улыбок и напряжения. На прощанье Корнелли снова поймал её руку и, целуя, произнёс:

— Если честно, я так рад… Сюда должен был ехать Анжело, но я напросился сам, потому что очень хотел вас увидеть, — и капитан посмотрел на Габриэль таким взглядом, что сердце у неё ушло в пятки, и добавил тише, — я не в силах был ждать дня ровердской Девы.

Габриэль залилась румянцем и опустила ресницы так, словно его слова, и правда, взволновали её…

Конечно, она была взволнована, тем, что он говорил, только вряд ли он мог понять, что именно послужило этому причиной…

Она ещё постояла на подъездной аллее, глядя вслед удаляющемуся отряду, и видела, как капитан обернулся и помахал ей рукой, и она помахала в ответ.

Когда, наконец, синие мундиры скрылись из виду, Габриэль шагнула на крыльцо и, прислонившись к стене, медленно опустилась на нагретый солнцем гранит ступеней, чувствуя, как дрожат ноги от того, что опасность, наконец, миновала. Рядом присела Ромина, накрыла её руку своей ладонью, сжала порывисто холодными пальцами, и посмотрела чуть прищурившись. И Габриэль показалась в этом взгляде очень странная смесь благодарности, осуждения и понимания. А потом Ромина махнула служанке с подносом, взяла стаканы, и щедро плеснув в них ликёра, протянула один их них Габриэль:

— Спасибо! — произнесла она коротко, тюкнув бокалом в её бокал, выпила до дна.

— Вы сказали… про Анжелику… вы надеетесь, что она в добром здравии… Так она что, жива? — спросила Габриэль, глядя прямо перед собой.

— Пфф! А что с ней станется? — фыркнула Ромина. — Думаю, что стерву и колом не убьёшь! Это проклятое семейство Корнелли приносит нашему дому одни сплошные беды! Слава Царице гор, что Алекса сегодня не было здесь! Они бы с этим поганцем убили друг друга, — она встала, и подтянув платье на груди, направилась в дом.

А Габриэль тоже выпила до дна, едва удержав стакан дрожащими руками, и прислонилась затылком к стене, обуреваемая противоречивыми чувствами. Она только что солгала, и солгала не единожды, своим соотечественникам. Она покрывала бунтовщиков и врагов своей страны, тех, кто убил солдат на заставе под Иверноном. Она флиртовала с Корнелли и делала ужасные вещи, она давала обещания, она пошла против себя, вводя его в заблуждение, а ведь подобное поведение было противно её природе. И всё ради чего….

Вернее… ради кого…

…Пречистая Дева! Так его жена жива? Выходит, он всё ещё женат? Да как же так может быть? Как же тогда он посмел просить её руки прошлой осенью?

Она ощутила затылком твёрдость камня и закрыла глаза.

…Да за что же Боги послали ей это наказание?

Если бы мессир Форстер сейчас попался ей на глаза, наверное, она бы влепила ему пощёчину. А может две или три, потому что от мысли, что может быть все ещё женат ей сделалось дурно. Потом накатила злость и отчаянье, которые постепенно сменились болью.

Перед мысленным взором почему-то снова возникла картина у водопада, как Форстер склоняется и целует её руку, и ей захотелось заплакать. Она внезапно осознала, что хочет этого снова. Снова почувствовать его губы на своей руке и услышать его тихий голос, произносящий её имя, и поняла, что весь день раз за разом возвращается к этому воспоминанию и мучительно ждёт вечера, потому что вечером он должен вернутся с охоты…

И эта сумасшедшая смесь отчаянья, боли, ненависти, страха и желания снова его увидеть была невыносима.

…Да что же с ней такое?

Случись всё это немногим ранее… ведь она и не задумывалась бы о том, узнает капитан Корнелли о тайнике с оружием или нет. И немногим ранее она была совсем свободна в том, как ей поступить…

А теперь она не свободна…

Мысль о том, что за это треклятый тайник в развалинах Форстера могли схватить и повесить… от этой мысли у неё руки делались сами не свои, и страх затмевал любые рациональные мысли.

Всё в её голове смешалось. И, кажется, что в это мгновенье она, как никогда ненавидела Форстера, но в то же время и отчаянно боялась того, что солдаты могут вернуться, что откроется их обман, и что его жизни всё ещё может угрожать опасность…

Она поставила стакан, чувствуя, как опьянение, наконец, доходит туда куда нужно, расслабляя ледяные пальцы, снимая путы страха и принося в душу немного облегчения.

Габриэль вернулась к себе в комнату, сопровождаемая странными молчанием слуг, и убийственным взглядом Ханы. И как-то вскользь подумала, что, очевидно они все считают её предательницей, ведь все они наблюдали картину на подъездной аллее. Вот только о том, что это было на самом деле, никто из них даже не догадывался, ведь о тайнике с оружием знали только они с Роминой.

Габриэль выставила причитающую на все лады Кармэлу, закрыла дверь и устало опустилась на стул.

Взяла бумагу и перо — ей нужно куда-то излить свои мысли…

…«Дорогая Франческа!

…Писем от тебя всё нет и нет…»

Она написала одну строку и так и замерла над листом.

О чём ей писать Фрэн? О чём из всего, что с ней произошло, она может рассказать?

Ни о чём…

Фрэн нельзя этого рассказать. Да она и не поймёт. Если даже Габриэль сама себя не понимает. Если ещё вчера она была бы счастлива, избавь её судьба от общества мессира Форстера, а вот сегодня она лгала ради него, и флиртовала с капитаном, как самая настоящая продажная женщина! И сегодня мысль о том, что его могут повесить или расстрелять, едва не довела её до обморока.

…Он женат.

Где-то в глубине души она была почти уверена, что его жены нет в живых, что возможно, она умерла где-то далеко от Эрнино, и именно поэтому записи об этом нет в регистрационной книге. И подозрения о том, что Форстер возможно убил Анжелику, не были для неё столь болезненны, как осознание того факта, что она всё ещё жива. И Габриэль ужаснули собственные мысли. Ей бы испытать облегчение, от того, что Форстер не убийца, как она поначалу думала, а теперь, она кажется, рада была бы этому обстоятельству.

…Подлец! Лгун! Обманщик!

…Милость божья! А что будет дальше?

…А чего же ты ожидала? Этот человек всегда приносил с собой одни лишь несчастья!

Капли чернил упали на бумагу, и она бессмысленно пририсовала кляксам лепестки.

…Этот человек…

…Александр Форстер…

…Александр…

…Александр…

…Алекс…

Так зовут его родные…

Она медленно, выводя букву за буквой, написала его имя, а потом ещё раз, и ещё… произнося мысленно, и будто пробуя его на вкус. И тут же, словно устыдившись того, что сделала, быстро скомкала бумагу, и в сердцах бросила её в пустой камин.

— Ненавижу вас! Ненавижу! Ненавижу…

Уронила голову на руки и расплакалась, понимая, что она, кажется, немного пьяна. А ещё… очень и очень несчастна.

Слёзы принесли облегчение и в голове, как ни странно, наступила некоторая ясность. Габриэль плеснула в лицо воды из кувшина, открыла шкаф и принялась вытаскивать вещи.

Она должна покинуть Волхард. Как можно скорее. Лучше прямо сегодня.

Ну, или завтра.

Габриэль стояла на мосту, задумчиво глядя на воду, по которой неторопливо скользила стая пёстрых уток с красными грудками. Солнце уже висело над самым краем гор, отбросив длинные тени от деревьев, и тёплый вечерний воздух был недвижим. Бруно лежал рядом, положив голову на лапы, и то ли размышлял, глядя на уток, то ли дремал. А Габриэль перебирала стебли сорванных цветов и думала о своём.

Остаток дня она провела в каких-то бессмысленных метаниях: собирала вещи, давала поручения Кармэле, пыталась читать и шить, а после пошла в оранжерею, но её не успокаивали даже розы…

Всё валилось из рук, и усидеть на месте было выше её сил. Она ждала, когда же вернётся отец — на этот раз она не будет больше беречь его чувства и больное сердце, она расскажет ему всю правду об обмане Форстера, разве что умолчит о тайнике с оружием.

Находиться в доме было просто невыносимо: слуги от неё шарахались как от прокажённой, Ромина устроила форменный обыск, ещё более разгромный, чем могли бы устроить солдаты. Никто не понимал в чём дело. И только Габриэль знала, что Ромина ищет то, что не нашли люди Корнелли — в поместье мог оказаться ещё один тайник. А капитан с отрядом мог запросто нагрянуть и завтра, и послезавтра…

Наконец, Габриэль решила, что прогулка по дороге до моста и обратно её успокоит, и направилась прочь из усадьбы.

Натан просил её не опаздывать к ужину, и она обещала, что вернётся на закате. Сколько она провела времени на мосту? Кажется, целую вечность. Глядя на длинные тени, которые потянулись от деревьев к её ногам, она решила, что, как только край солнца коснётся гор, она пойдёт обратно.

Ей хотелось расспросить Ромину об Анжелике, но сестра Форстера была в такой ярости, обыскивая усадьбу и допрашивая слуг, а в доме стояла такая гнетущая атмосфера, что Габриэль решила — безопаснее будет спросить это всё напрямую у самого мессира Форстера. Тем более, что сегодня она должна поговорить с ним откровенно и сказать ему всё прямо. Всё, что она о нём думает.

— Как говорят у вас на юге — deja vu…

Голос Форстера раздался позади так внезапно, что Габриэль даже вздрогнула, и резко обернулась.