Слышать это было унизительно, обидно и больно. Не то, чтобы она не знала этого где-то в глубине души, но сказанное вот так вслух, да ещё в такой манере, это было омерзительно. И теперь ей казалось, что на балу все синьоры, перешёптывающиеся между собой, говорят только о ней, о её незавидном положении и слишком скромном платье, и это снисходительное сочувствие, которое виделось ей в каждом взгляде, приводило Габриэль в бешенство.

А виной всему оказались слишком самонадеянные высказывания мессира Форстера. Вот поэтому она стояла в густых сумерках галереи, наблюдая за тем, как «этот гроу» кружит в вальсе долговязую Джованну, младшую дочь синьора Домазо, и тихо его ненавидела. И ещё она злилась на отца, который успел так близко с ним сойтись, что с удовольствием представлял его всем их друзьям и знакомым, чем этот наглый гроу беззастенчиво пользовался.

Габриэль вспоминала слова Фрэн о том, что синьор Грассо советовал Форстеру танцевать с «дурнушками» и видела, как он старательно выполняет наставления своего друга. Форстер не пропустил ни одного танца, и в самом деле, танцевал с самыми некрасивыми девушками, толстыми матронами и престарелыми синьорами. Подносил им бокалы, подвигал стулья, сыпал комплиментами, был учтив и предупредителен, до тошноты, потому что Габриэль знала, зачем он это делает, и его галантность от этого выглядела изощренным издевательством над южными традициями и этикетом.

…Нельзя же так буквально понимать то, что сказал синьор Грассо?

Но, надо отдать ему должное, танцевал «этот гроу» красиво. Легко. Будто всю жизнь только этим и занимался. Но за этой лёгкостью и непринужденностью таилось нечто другое. Как за плавным тихим шагом тигра скрывается смертельная опасность, так и в этом человеке, в его действиях, Габриэль виделось вовсе не желание получить удовольствие от праздника. Все его движения были точны и выверены, словно танцы были для него работой, а не наслаждением.

…Неужели они все не замечают, что это всё фарс?

Габриэль рассматривала его внимательно и жадно, не зная чем объяснить своё любопытство. То, как он держал за талию своих партнерш, уверенно и сильно, заложив за спину вторую руку, как склонялся для поцелуя, как быстро кружил юных и был внимателен с пожилыми синьорами, всё это притягивало взгляд. И всё это ужасно раздражало.

Разглядывая его из своего тёмного укрытия, Габриэль хотела только одного, чтобы этому Форстеру упал на голову камень или бы он, танцуя, растянул лодыжку, а лучше две и ещё руку, и по этой причине не пришел к ним на то чаепитие, которое решил устроить отец.

— Твой Форстер занят Джованной, как видишь, — шепнула Фрэн, обмахиваясь веером, — ну, идём же! Неужели ты пропустишь всё веселье из-за какого-то «гроу»? Ты же никогда не была трусихой, Элла?

— Он вовсе не "мой Форстер"! Фрэн! Это даже звучит мерзко! И с чего ты взяла, что я его боюсь? Он просто мне… неприятен. Как… как… как лягушка, например.

Она уверила кузину, что всё в порядке, не хватало, чтобы Франческа рассказала всем о том, как она расстроена. Вальс сменила мазурка, а за ней ожидалась кадриль, которую Габриэль обещала потанцевать с племянником синьора Таливерда. Она прошла к столикам с вином и пуншем, но едва взяла в руки бокал, как позади раздался голос, который она хотела слышать меньше всего:

— Вижу с вашей ногой всё в порядке, синьорина Миранди, и я рад. Вы обещали мне вальс, надеюсь, следующий подойдёт?

Габриэль вздрогнула, обернулась, и ответила, глядя на него с вызовом:

— Разумеется, мессир Форстер. Но, боюсь, следующей будет кадриль и я уже обещала её другому синьору.

— Ну, тогда ему придется подождать, — он подал ей правую руку и добавил с улыбкой, забирая бокал другой рукой, — потому что следующим танцем точно будет вальс.

— С чего бы такая уверенность? — спросила она, вздернув подбородок и провожая бокал взглядом.

Мазурка стихла, а зазвучавшие вслед за ней аккорды подтвердили — это будет действительно вальс. Левая бровь Форстера чуть приподнялась вверх, и Габриэль с раздражением подумала, что вот сейчас он скажет: «Я же говорил». Но он склонился и шепнул ей на ухо, чуть коснувшись дыханием щеки:

— С того, что я заплатил за него этому седому усатому маэстро.

И его рука легла ей на талию, привлекая к себе так, что сердце у неё ушло в пятки.

— Заплатили? О Боги! Зачем? — воскликнула она с возмущением, кладя ему руку на плечо, на самый край, стараясь сделать прикосновение почти невесомым.

— Затем, что я хочу потанцевать с вами. Но вы не хотите танцевать со мной — пришлось пойти на маленький обман, — произнес он, снова наклонившись к ней, и на этот раз сердце у Габриэль чуть не выскочило из груди.

…Заплатить за танец? Пречистая Дева! До чего же всё это было неподобающе! Похоже, что этот человек вообще не понимает, что такое просто неприлично!

— Трудно придумать большую бестактность, мессир! Но вы даже как будто гордитесь этим? — сердито ответила она, отодвинувшись максимально далеко, отвела в сторону левую руку, и чуть отклонила голову. — Если девушка не хочет с вами танцевать, может быть, не стоит быть таким упорным?

— Я же гроу, упорство у нас в крови, — произнес он с усмешкой.

— Как стоять на своём ослу объяснять не надо! — выдохнула Габриэль и тут же прикусила язык.

…Как она могла такое сказать? Пречистая Дева! Так она скоро сама скатится до уровня «этих гроу»! А если он обидится?

Но он не обиделся, лишь улыбнулся и шутку явно оценил, а через мгновенье они сорвались в танец.

Она не могла припомнить ни одного настолько безумного танца — чтобы ей было так жарко и страшно одновременно. Танца, в котором она бы пыталась всеми силами отстраниться от партнера, быть как можно дальше, и не видеть его лица, и в котором бы партнер держал её так сильно и крепко, и так близко, словно она вся умещалась в его ладони.

И это невероятно пугало и злило.

…Неужели он не понимает, что такое личное пространство, в которое нельзя вторгаться?

Но вся беда была в том, что он понимал. И делал это специально.

— Вы хорошо танцуете, Элья, — произнес Форстер, наклонившись к её уху, когда они проходили первый круг, — вы, как лепесток, такая же невесомая и лёгкая. Как лепесток… розы…

— Вы можете не утруждать себя комплиментами! И для вас я не Элла, а синьорина Миранди. Попрошу вас воздержаться от излишней фамильярности, — Габриэль понадобились все её силы, чтобы сказать это с достоинством и не смотреть ему в лицо, потому что его слова обдали её горячим ветром странного возбуждения.

Он её отпустил, закружив, а когда она вернулась в фигуру танца — притянул к себе сильнее, и спросил, глядя прямо в глаза:

— Почему вы так строги со мной, Габриэль?

Она вспыхнула вся, от корней волос до пят от этой неприличной близости, и произнесла резко, оттолкнув его и поспешно отстранившись:

— А почему вы так фамильярны, мессир Форстер?

Он поймал её руку, закружил снова, и они пошли вторым кругом вальса, более медленным, чем первый.

— Неужели вы всерьез считаете, что я из тех женщин, кого можно купить за дюжину шляпок и туфель? — воскликнула Габриэль больше не в силах сдерживать раздражение. — Зачем вы вообще меня пригласили? Вы что же, считаете, что раз неотразимы и богаты, то имеете право говорить подобные вещи? Гордитесь своей дремучей невоспитанностью? Считаете, что танцуя с некрасивыми девушками, и делая вид, что они вам нравятся, вы добьетесь признания их родителей? Вы же лицемер! Презирать всех вокруг, изображать учтивость ради каких-то ваших целей, вот зачем вы здесь! И я, по-вашему, должна быть с вами любезна? А вы будете говорить обо мне всё, что вздумается? С чего вы взяли, что вам это позволено? — это она уже почти крикнула.

И снова оказавшись в опасной близости, добавила, тяжело дыша, и глядя ему прямо в глаза:

— С чего вы взяли, что я вам это позволю?

— Купить вас за дюжину шляпок? Вы из-за этого так взъершились? В этом значит, всё дело? В каких-то словах, вырванных из контекста? — ответил Форстер с некоторым удивлением.

— Вырванных из контекста? Так вы даже не станете отрицать, что говорили нечто подобное? — Габриэль едва не задохнулась от возмущения, но потом ответила с сарказмом. — Хотя… ничего удивительного, учитывая ваш… способ заработка.

— Мой… способ заработка-то тут причём? Он что, идет вразрез с какими-то глупыми южными традициями и церемониями, милая Элья? — насмешливый голос Форстера прозвучал где-то над ухом. — Или в нём есть что-то недостойное?

— Возможно это он накладывает отпечаток на ваш образ мышления, мессир, раз позволяет вам говорить подобные вещи! Вы же торгуете овцами, да? Думаете, что и все вокруг продаются и покупаются, как овцы? — ответила Габриэль ему в тон.

Казалось, музыка отступила, и шум не мешал, так чётко слышались слова. И лучше было бы ей и вовсе молчать, потому что всякий раз, отвечая, Форстер наклонялся к уху, почти касаясь щекой её волос, и сердце замирало в испуге. Она отклонялась назад ещё дальше, запрокидывая голову, стараясь отстраниться насколько возможно, но в крепких объятьях Форстера сделать это было не так-то просто.

— Я не стану отрицать, что действительно говорил кое-что о принципах и шляпках, — ответил он, ничуть не смутившись того, в чём его уличили, — но делать вид, что вы знаете, о чём шла речь, не слишком-то вежливо, поскольку вы не присутствовали при этом разговоре. А если вы не слышали этого сами, то обижаться на чьи-то слова, с чьих-то слов, больше похоже на обиду ради обиды… Но я заметил, что южные традиции ценят больше форму, чем содержание. Неважно — что. Важно лишь — как. Я же ценю честность.

— Вы путаете честность и оскорбления, мессир!

— И чем же я оскорбил вас, синьорина Миранди?

Музыка стала стихать, и они остановились на краю двора, в полумраке, отделенные от столика с вином большой фигурой целующихся лебедей, сделанных из цветов. Габриэль отступила, поспешно спрятав руки за спину, и прижавшись к цветочной птице ладонями. Её щеки пылали и раздувались ноздри, и она воскликнула, совершенно не задумываясь над тем, услышит ли кто их перепалку:

— Пусть и вырванные из контекста, ваши слова не делают вам чести, какой бы богатый смысл они не содержали внутри! Но, я понимаю… Возможно, торговля овцами виной тому, что у вас нет представлений о допустимом, мессир Форстер, раз вы считаете, что можно насмехаться над тем, что моя семья не богата, и считать на этом основании, что женщину можно купить, как какую-нибудь овцу или обменять на дюжину шляпок и туфель! Может, у вас в горах это считается нормальным. Может, южные традиции вежливости вы считаете глупыми. Но каким бы ни был контекст вашего разговора, подобная мысль для меня сама по себе возмутительна и унизительна. Особенно учитывая, что с ваших слов теперь думают обо мне в обществе! И мне бы не хотелось, мессир Форстер, чтобы вы когда-либо говорили обо мне… где угодно и… вообще в любом контексте!

Форстер, словно повторяя за ней, тоже заложил руки за спину и произнёс с лёгкой улыбкой:

— Похоже, что репутацию самого острого языка на всем Побережье вы заслужили не зря. Что же, с ваших слов, выходит — я бесчестный лицемер, дремучий, невоспитанный, фамильярный торговец овцами, спустившийся с гор, привыкший менять товар на женщин и рассказывающий истории, полные кровавого ужаса. Так? И хоть вы сумели выразить это всё весьма деликатно и тактично, только это ведь не меняет смысл слов. Но, поверьте, меня это совсем не оскорбляет. Потому что, всё, что вы сказали — правда. Я и правда, живу в горах и торгую овцами, и совсем не стыжусь этого. Именно овцы, как бы ни смешно это звучало, впустили меня в это "изысканное общество". Не буквально, разумеется. А вам бы я советовал не стыдиться того, что ваша семья не богата. И меньше значения придавать тому, что болтают о вас в этом, так называемом «обществе». Хотя… честность, синьорина Миранди, это то, что я могу позволить себе в отличие от вас.

Это было как пощечина. И Габриэль захотелось ударить в ответ. Причем не только словесно. Впервые в жизни ей захотелось ударить человека по лицу, стереть с него эту циничную самодовольную ухмылку и всесильную уверенность в его овечьем могуществе. Сказать ему что-то такое, чтобы ему было больно, но как назло, на ум не приходило ничего остроумного и колкого.

— Учитывая вашу отповедь, мессир, и то, что вы недвусмысленно намекнули на мою лицемерную сущность, скажите, а в какую сумму вам обошелся этот вальс? Потому что, хоть моя семья и не богата, но я смогу найти деньги, чтобы компенсировать вам доставленные этим танцем неудобства. И, надеюсь, больше никогда не побеспокоить вас своим присутствием и напоминанием о южных традициях, этикете и способах заработка! — произнесла она, вздернув подбородок и стараясь сохранить остатки самообладания. — А ваши советы можете…давать вашим овцам!