Ляна Зелинская - Южная роза

Мессир Форстер поклонился, приложив руку к сердцу и произнес, с непроницаемым лицом, но глаза его при этом смеялись:

— Наоборот, синьорина Миранди, вы настолько хорошо танцуете, что от этого танца я получил ни с чем несравнимое удовольствие! И я заплатил бы маэстро в два раза больше, если бы вы согласились на ещё один вальс.

— Не могу сказать, что это удовольствие было взаимным, мессир Форстер. И я бы заплатила маэстро в пять раз больше, если бы он вообще забыл, что такое вальс и как его играть! Но если вы осмелитесь снова меня пригласить, то клянусь Богами, я оттопчу вам все ноги! — выпалила Габриэль яростно.

— Это было так невежливо, синьорина Миранди! Где же ваше южное воспитание? — рассмеялся Форстер.

— Вы же настаивали на честности, мессир Форстер! Как я вижу, вы привыкли покупать не только женщин, но и танцы, и одним Богам известно, за что ещё вы готовы заплатить! А теперь, прошу меня извинить, — она присела в реверансе, — я обещала кадриль синьору Таливерда.

Кадриль прошла как в тумане. Она танцевала и улыбалась, но внутри у неё бушевала гроза. Никогда в жизни Габриэль не чувствовала такой досады, злости и стыда, а ещё — желания пойти и содрать с рук перчатки и умыться, потому что она всё ещё ощущала прикосновения рук «этого гроу» и его дыхание на щеке, и от этих ощущений её пробирала странная дрожь. На неё, наконец-то, нахлынуло красноречие, и она мысленно сочинила целую проповедь о ценности южных традиций, и том, что именно они отличают цивилизованных людей от дикарей.

В голову пришло множество ярких эпитетов и метафор, и даже отрывки из трактатов, которые можно было бы привести в качестве примеров. Но, увы, всё это явилось с запозданием.

А вместе с красноречием пришёл ещё и стыд.

…Как она могла такого наговорить? Вместо того, чтобы демонстрировать сдержанность и холодность, которые следует проявлять к людям не своего круга, вместо того, чтобы не замечать его фамильярности и наглости, вместо этого — она накричала на него, как последняя торговка рыбой! А если кто-то их услышал? Пречистая Дева, как же неудобно!

Почему-то в присутствии Форстера она чувствовала себя скованной и косноязычной, и могла только злиться и думать о том, чтобы он провалился сквозь землю. А ей хотелось быть более холодной и остроумной, ей хотелось пригвоздить его словом к полу, чтобы он понял, насколько был неправ. Ей хотелось, чтобы он извинился, и сказал, что ему жаль.

Так поступил бы любой воспитанный южанин, и в этой ситуации она знала, что делать и как себя вести. Она была бы снисходительна и мила, великодушно простила бы его невоспитанность, и парой вежливых фраз поставила «этого гроу» на место.

Но Форстер не раскаивался, и извиняться не собирался, и поставить его на место можно было лишь бестактностью в ответ на бестактность. Только это не было выходом, это лишь давало ему новый повод посмеяться над её манерами и воспитанием.

Будь она мужчиной — вызвала бы его на дуэль. Но она не мужчина. И из всех мужчин, кто бы, в теории, мог вызвать Форстера на дуэль, был только её отец. А уж допустить дуэль между ними ей не приснилось бы и в страшном сне. Но мысль о дуэли и о том, с каким наслаждением она выпустила бы пулю в грудь этому наглецу — эта мысль показалась ей неожиданно приятной.

* * *

— Послушай, Алекс, — синьор Грассо подошёл к Форстеру, едва тот закончил танцевать с Габриэль, — Домазо готов встретиться завтра утром. Твоё предложение показалось ему довольно интересным, и он обещал подумать, как лучше преподнести его герцогу. Так что у меня всё пока идёт по плану. Надеюсь, ты за время моего отсутствия успел влюбить в себя женскую половину общества? Или опять пугал их ужасами о вырванных сердцах?

— По правде сказать, эта кадриль сидит у меня уже в печёнках. Но, как видишь, я не пропустил ни одного танца, и недостатка в желающих у меня нет, — Форстер отпил вина, и шагнул в тень, укрывшись за колонной, — только не знаю, надолго ли меня хватит. Так долго изображать идиота сильно утомляет.

— Вижу, Паола Бруно не сводит с тебя глаз, — усмехнулся Винсент, — между прочим, она родственница синьора Таливерда. Дальняя, но тем не менее. И бари к тому же… Такой брак мог бы всё изменить в твою пользу.

— Винс, ты же не всерьёз? Она молодая, глупая и страшная до икоты, уж прости за прямоту.

— А тебе нужна старая, умная и красивая? — усмехнулся Винсент. — Ты бредишь? С каких это пор молодость и глупость стали женскими недостатками? Она, конечно, не красавица, но учитывая её родство с Таливерда…

— Даже не предлагай!

— Ладно, а Лучиана Фарини? — не унимался Винсент, испытывающе глядя на друга. — Она тоже бари. Её семья, правда, совсем уж бедна, но тебе это ведь на руку.

— Лучиана? Я с трудом выдержал с ней кадриль и мазурку, как, по-твоему, я смогу прожить с ней целую жизнь? Она ещё глупее Паолы, и очень любить поговорить.

— Джованну Домазо не предлагаю, синьор Домазо любит младшенькую дочь, хотя… Всё возможно… Посмотрим, как завтра пойдёт с ним разговор.

— Джованна вообще ребёнок, там даже платью не за что держаться! Уж, прости, но жениться на четырнадцатилетней я не буду даже ради места в палате. Винс, перестань изображать сваху! Тебе это не идёт.

— Вообще-то, ей шестнадцать… скоро будет, — усмехнулся синьор Грассо, — вполне уже подходящий возраст, подождёшь полгода… Только ты ведь по другой причине воротишь нос, мой друг, да? Боишься проспорить? Брось! Я ведь пошутил. Тебе стоит думать о палате, а не о голубых глазах синьорины Миранди.

Форстер повернулся к другу и спросил, чуть прищурившись:

— И с чего ты взял, что я думаю о них?

— С того, как ты смотришь на неё, — Винсент перестал улыбаться, и глядя в серьёзное лицо Форстера, добавил, — не увлекайся ею, Алекс. Ты всё равно ничего не добьёшься. Она очаровательна и мила, но ты просто теряешь время.

— Она меня не особо интересует, — пожал плечами Форстер и отвернулся.

— И ты именно поэтому заплатил за вальс с ней? — продолжил подтрунивать Винсент. — Я всё видел. Брось, Алекс, последний раз такой взгляд у тебя был, когда ты выследил болотного тигра, что вырезал деревню в Ашире. И дело тут уже не в ящике вина, как я понимаю. Ты, конечно, сам решай, но я бы тебе советовал, как друг, займись лучше Паолой.

— Если уж на то пошло, то я женюсь, только если это будет вообще единственный выход из всех возможных. И ты знаешь почему. Так что хватит уже об этом, — отмахнулся Форстер.

— Да, да, я помню, про твоё отношение к женским принципам.

Форстер понимал, конечно, что Винсент желает ему добра, но мысль о том, чтобы жениться на одной из этих южных никчёмных синьорин была ему противна. Он безупречно играл свою роль — целый день развлекал женщин, танцевал с ними, держал их зонтики и веера, приносил напитки, подвигал стулья, но, единственное, что, хоть чего-то стоило в этом цирке глупых церемоний — тот вальс, за который он заплатил упрямому маэстро триста сольдо.

Эта синьорина Миранди… она так не хотела с ним танцевать…

Но её возмущение и сопротивление, попытка отстраниться от него, и её гнев, который должен был поставить его на место, всё это вместе лишь подстегнуло азарт.

А, ещё её лицо, когда она дерзила ему, пряча за спиной испачканные руки… пахнущие мятой, и такие нежные… И это пятно сажи на носу…

И то, как старательно она оттирала платком его поцелуй. Будто это именно он испачкал её руки своим прикосновением.

«Она очаровательна и мила…»

Винс прав. Она очаровательна, и язык у неё, правда, острый. Она одна не лепетала милые глупости, которые принято обсуждать на балах. Да что там, таких строгих наставлений он не слышал даже от своей матушки в глубоком детстве…

Нет, она не просто очаровательна…

…Задери его медведь! Винс знал, чем его зацепить.

Спор с другом на ящик вина вдруг обрёл реальное значение, и Форстеру захотелось выиграть этот спор. Захотелось, чтобы синьорина Миранди, эта колючая южная роза, ждала от него приглашения на танец. Чтобы хотела его слушать, как эта курица Паола, и чтобы слушала, склонив голову, как Лучиана, а её ресницы при этом трепетали от тех слов, которые он говорил. Чтобы перестала видеть в нём дикаря…

Хотя… она уже назвала его неотразимым. Ну-ну.

Он отхлебнул из бокала и усмехнулся.

У неё красивая линия скул, и такая гордая осанка… А её губы…

…Лесной дух! Не стоит ему думать о её губах. И об этом глупом споре. Им же с Винсом не по шестнадцать лет. Что вообще на него нашло?

Форстер снова усмехнулся.

…А он уже и забыл о том, что можно увлечься женщиной так быстро, и так сильно. Но Винс прав…

…Задери его медведь! Винс всегда прав.

Ни к чему это…

Синьорина Миранди с её дерзостью и южным очарованием нужна ему так же, как прошлогодний снег. Надо быстрее закончить дела и ехать в Трамантию.

На следующий день после завтрака гости отправились на священную гору в монастырь Невинных дев. Там по обычаю родители жениха должны были сделать щедрые пожертвования и прочесть молитвы, благодаря Богов за скромность и целомудрие невесты.

Торжественная кавалькада колясок, украшенных цветами и лентами, проехала верхней дорогой, разбрасывая по обочинам зерна пшеницы и лепестки роз, одаривая нищих медными монетами и сладостями. Когда жизнь новой семьи начинается с благих дел, то и Боги будут к ней добры.

Габриэль разглядывала толпу — хотела быть уверенной в том, что мессир Форстер не окажется внезапно где-нибудь поблизости. Но, к счастью, его нигде не было видно, и она вздохнула с облегчением.

…Вот было бы здорово, если бы он вообще не появился!

Но надежды Габриэль на то, что дальше она сможет наслаждаться вальсами, а не прятаться в темноте, как вчера, рухнули, едва их процессия вернулась с прогулки. Мессир Форстер не только оказался среди гостей, более того, он как ни в чем не бывало беседовал с её отцом в тени густых деревьев, у стола с закусками.

Синьор Миранди на прогулку не поехал, сославшись на разболевшееся колено, но, по всей видимости, общество столь «приятного» собеседника, как мессир Форстер, сняло его недуг как рукой. Что такого нашел в «этом гроу» её отец, для Габриэль оставалось загадкой. Но увидев их вместе, она ужасно разозлилась. Сердце рвануло вскачь, потому что она полночи провела без сна, перебирая в уме, что можно было бы сказать в ответ на вчерашние колкости «этого гроу». И, с одной стороны, теперь у неё просто язык чесался от нетерпения взять реванш, а с другой, она понимала, что ничего хорошего из этого не выйдет, и лучше бы ей вообще ускользнуть от внимания наглого северянина. Поэтому подойти к ним сама Габриэль не решилась. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь подумал ненароком, что она ищет общества «этого гроу».

Но укрыться в беседке от зорких глаз мессира Форстера ей не удалось — он увидел её издали, учтиво поклонился, шепнул что-то синьору Миранди, и отец тут же обернулся, помахал рукой, предлагая присоединиться к ним.

…Я буду вежливой и спокойной…

…Я сделаю вид, что ничего не было…

Она поцеловала в щёку отца, распахнула веер и принялась обмахиваться, чтобы хоть как-то скрыть своё волнение.

— Синьорина Миранди, — Форстер учтиво её поприветствовал, церемонно поцеловал руку, затянутую в изящную кружевную перчатку, и добавил тихо, так чтобы синьор Миранди точно не услышал, — как жаль… что нет повода предложить вам снова свой платок.

Габриэль вспыхнула.

…Этот наглец никак не уймётся? Да как же можно быть таким невоспитанным! Зачем всё время намекать девушке на её нечаянный конфуз?

— «Как жаль», что дела так надолго задерживают вас на юге, мессир Форстер. Вы северянин, и, наверное, жутко страдаете от нашей жары. На вашем месте я бы просто мечтала о том, чтобы поскорее отсюда… уехать, — произнесла Габриэль с притворным сочувствием, проигнорировав напоминание о её вчерашнем фиаско.

Она едва удержалась, чтобы не сказать «поскорее отсюда убраться», но вовремя остановилась и спросила с ледяной вежливостью:

— Так, как скоро вы уезжаете?

— Не раньше, чем осмотрю ваш прекрасный сад, синьорина Миранди, — улыбнулся Форстер, сделав вид, что не заметил сарказма, — у нас в горах розы не растут, знаете ли. Только шиповник. А мне хотелось бы увезти с собой какое-нибудь тёплое воспоминание о нашей встрече… помимо вчерашнего чудесного вальса, — он повернулся к синьору Миранди и добавил, — ваша дочь прекрасно танцует, Витторио. Мне понадобилось немало усилий, чтобы выкроить местечко в её расписании танцев.