— Будьте благоразумны. Пусть эти люди спокойно продолжают путь, а вы и я поговорим.

Была ли в этой просьбе угроза? Летти показалось, что если и так, то это относилось к ее попутчикам.

— Вы самый бессовестный, самый беспринципный…

— И, благодаря вам, не повешенный. Я могу ознакомить этих джентльменов с целым списком ваших достоинств, но не думаю, что это их развлечет. Я торжественно обещаю вам, что, когда бее выскажу, доставлю вас в Колфакс и вы успеете на поезд. Если вы сейчас поедете со мной, то есть я хочу сказать, если захотите пойти. В противном случае я за себя не ручаюсь.

Он не шутил. Ей предложили выбор. Она могла пойти с ним по своей воле, или он применит силу и будет отвечать за последствия.

— Леди, ради Бога… — начал коммивояжер, но умолк под тяжелым взглядом Рэнсома.

— Хорошо! — воскликнула Летти, в ее голосе были раздражение и отчаяние. Она хотела избежать этого столкновения. Но уж если не получилось, то нужно проявить хотя бы чуточку достоинства.

Он протянул руку. Летти положила пальцы на его ладонь и спустилась вниз, не глядя на него. Рэнсом отступил, отводя в сторону лошадь, и махнул кучеру. Тот закричал, щелкнул кнутом, и неуклюжий экипаж тронулся.

— Мой чемодан! — закричала Летти.

— Он будет ждать вас на станции в Колфаксе.

Она смотрела вслед экипажу, пока тот не исчез за поворотом. Когда его не стало, Летти сосредоточила внимание на лесе, который в этом месте обступал их со всех сторон: сосны, дубы, ясени, побеги пекана и эвкалипта.

— Летти, посмотри на меня.

Ей этого совсем не хотелось. Она вся напряглась, заставляя себя повернуться к нему. Летти подняла глаза, чтобы встретиться с его взглядом, и замерла.

Он снял шляпу. Перед ней стоял Рэнни. Солнце переливалось в золоте его волос. Лицо было серьезным. Он ждал. Но ведь Рэнни никогда не существовало. Лицо ее, исказилось. Летти отпрянула.

— Не надо!

— Что не надо? Это я. Я это.

Нет.

Он поймал ее руку и снова повернул к себе.

— Но это так! Чего ты боишься?

— Ничего! Отпусти меня. Это все, что я хочу.

— Я не могу. Во всяком случае, не так. Я люблю тебя, Летти.

— Неужели? Который из вас? — спросила она с горечью и болью.

Он посмотрел на нее, в глазах его было понимание.

— Так вот в чем дело!

— А чего ты ждал? Я знала двоих и каждого по-своему любила. Но оба оказались не настоящими.

Рэнсом уже потянулся, чтобы обнять, ее. Ведь она сделала это признание. Она была так хороша в этой шляпке, сдвинутой чуть вперед на высоко уложенных волосах. На полях — дорожная пыль. Нежная тюлевая вуаль смягчала вызов во взгляде. Но она сказала «любила» так, будто уже не чувствовала этого. Словно все уже в прошлом.

— Неужели это так невозможно, — сказал он тихим низким голосом, — что я — это они оба.

Звучание его слов глубоко задело ее, всколыхнув волны чувств, как камешек, брошенный в тихую воду. Летти хотелось верить ему, хотелось броситься к нему в объятия. Но что-то мешало. Ответные слова вылетели неожиданно:

— Ты не можешь быть и тем и другим.

— Но почему? — В его груди была такая боль, какую не причиняла ни одна рана. Он не мог убедить ее словами и не смел применить силу, потому что боялся вызвать этим ее презрение. И вполне справедливо. Похоже, ей нельзя было ничего доказать.

— Невозможно поверить, что два таких разных человека могут уживаться в одном. Кто-то один ненастоящий.

— Кто?

— Этого я не знаю, — сказала она, и глаза ее покрылись дымкой. -

Он все смотрел на нее.

— Если бы ты могла выбрать, если бы могла сказать, который тебе ближе, кто бы это был?

— Я не хочу выбирать.

— Но если бы?

Она уже открыла рот, чтобы сказать, что предпочитает Рэнни, но остановилась, увидев огонь в его глазах. Этот огонь напомнил ей о ненастной, дождливой ночи, непрошеных удовольствиях, о раскачивавшемся пароме и блаженстве экстаза. Вопрос был нечестным, потому что ответить на него было невозможно. Летти предпочла бы, чтобы он был и тем и другим. Она страстно желала, чтобы он мог быть и тем и другим.

Слева от Рэнсома в лесу послышался шум. Из тени на солнце вышел какой-то мужчина. Высокий, в грубых рубашке и штанах, в разбитых сапогах. В руке у него был револьвер.

У Летти перехватило дыхание, и прежде чем она успела издать предупреждающий крик, мужчина заговорил.

— Советую тебе выбрать Рэнни, — медленно проговорил Мартин Идеи. — Шип слишком дик, способен на любую выходку. Вряд ли из него получится хороший муж.

Рэнсом, заметив, как у Летти расширились глаза при виде чего-то за его спиной, развернулся еще до того, как Мартин заговорил. Все мышцы напряглись при виде оружия. Он осторожно расслабился и встал перед Летти. Не спуская глаз с Мартина, он произнес:

— Уверен, она тебе благодарна за совет, Мартин.

— Я думаю. Так же как я благодарен тебе за то, что ты выманил ее из экипажа для меня. Я боялся, что она может уехать, но полагал, что ты этого не допустишь, и давно следил за тобой. Умно, правда?

— Блестяще.

— Я знал, что ты это оценишь. Ты был всегда таким сообразительным, Рэнсом. Я даже удивлялся, что ты не подозреваешь, что я, используя твои символы, перекладывал на тебя вину за то, что творил.

— Мне приходило это в голову, но ведь ты был Моим другом, моим и Джонни.

Мартин пожал плечами:

— Ты и Джонни оба такие доверчивые. Вас было даже неинтересно обманывать.

— А убивать его было интересно?

— Совсем нет. Знаешь, что он сделал? После того как ты отправил его в Техас, он вернулся сюда. Он приехал ко мне среди ночи и предупредил, что собирается во всем признаться. Он хотел, чтобы я приготовился к последствиям. И. я приготовился. Мы выехали вместе. А когда на дороге никого не было, я застрелил его. Он выглядел таким удивленным. Даже не знаю, почему у него был такой вид.

Он говорил так легко, совсем без эмоций, кроме, пожалуй, насмешливого самодовольства. Звук его голоса действовал Летти на нервы.

— Да потому, что он был человеком чести, который не мог предать друга, которого мучило то, что он предавал других, незнакомых ему людей. Вам этого, конечно, не понять.

— Честь? У меня ее было предостаточно до войны. Больше, чем достаточно, и чести, и благородства, и гордости. Только все это из меня выбили при Шило и Геттисберге и еще в дюжине других сражений, а потом и в тюрьме у янки, пока я не подкупил охранника и не бежал. Честью не наполнишь желудок, она не прекратит боль и не вернет того, что потеряно. Она не стоит ломаного гроша, ваша честь.

— Но без нее человек — не более чем животное.

— Хорошо, в таком случае я — животное, богатое животное.

— А еще вор и убийца, — Летти разглядывала его узкое лицо, пустые глаза, узкие плечи и поражалась, как ей могло когда-то прийти в голову, что он мог быть Шипом. Наверно, она была слепа, она сама ослепила себя.

Он безжалостно улыбнулся. Улыбка не сделала его взгляд менее холодным.

— Забыли еще — «саквояжник». Но им я больше не буду. Я выхожу из игры. Хватит уступать дорогу напыщенным бывшим рабам. Хватит лизать сапоги «саквояжникам», быть у них мальчиком на побегушках. У меня будет больше денег, чем за всю жизнь раньше, и я буду важным господином. И для этого нужны только деньги, не честь.

— Ты ошибаешься, — сказал Рэнсом.

— Разве? Посмотрим, когда я возьму этот новый конвой с золотом, когда я буду сидеть в Новом Орлеане с домом в районе Гарден, с аристократической женой-креолкой, когда я буду дефилировать между кофейной и салуном днем, а по вечерам буду ходить в оперу, а ночи проводить у своей любовницы-квартеронки на Рампарт-стрит.

— Этого не будет.

Глаза Мартина сузились.

— О, это будет. Только вы уже этого не увидите, ни ты, ни мисс Летти.

— Тебе это не сойдет с рук.

Неужели? У меня ведь нет чести, и я решил, что ты опять будешь козлом отпущения. Ну, а что касается мисс Летти, у меня с ней кое-какие счеты. Она оставила меня привязанным к дереву в одном нижнем белье на съедение комарам. Больше того, она взяла мои деньги, мои часы. Она подстроила, чтобы меня обнаружил отец Анжелики и запретил ей ехать со мной в Новый Орлеан. Из меня сделали дурака. Да, у меня на нее зуб.

— Кажется, мы еще не квиты, — бросила Летти, вскинув подбородок. — Из-за вас убили моего брата.

— А вот это не так.

— Но ведь наверняка… наверняка вы навели на него грабителей.

— Нет.

Летти похолодела и сжалась в комок. Это было страшнее, чем человек, который целился в нее. Она уже поверила в теорию тетушки Эм, захотела поверить. Теперь старые подозрения вернулись, и она почувствовала себя больной и неожиданно старой. Она медленно повернулась, чтобы посмотреть на Рэнсома Тайлера.

Рэнсом ответил ей взглядом, понимая, что сейчас происходит у нее в голове, сознавая также, что ничего не сможет сказать в оправдание. Он уже сказал ей все у прозрачной, холодной воды ручья, где погиб Генри Мейсон. Или она верит ему, или не верит.

Летти опять повернулась к Мартину. Подавленным от горя голосом она сказала:

— Все-таки это вы.

Он улыбнулся весело, как человек, который пережил триумф и хочет, чтобы кто-то знал об этом.

— Нет, я не подстраивал его убийство. Я сам его убил.

От боли Летти потеряла голос. Она прошептала:

— Вы…

— Это был почти несчастный случай, почти. Я знал, что он везет золото один. А мне нужно было отвезти в Монро кое-какие документы. Так, ничего секретного и важного. Я нагнал его у ручья. Не помню, что у меня тогда было на уме. Я устал быть бедным, мне надоело наблюдать, как другие — янки, чужаки, жирные дураки вроде О'Коннора — обогащались, хватали все, что плохо лежит. Мы спустились к воде напиться. Он встал на колени, чтобы взять черпак. Это было так легко, так легко. Я не мог отказаться от соблазна.

Картина, которую он нарисовал, была такой яркой, что Летти все живо представила. Она прикрыла рот руками, потому что боялась, что ее стошнит.

— Так это все и началось, у ручья. Потому что случайно меня там увидели двое джейхокеров, бандиты по имени Лоуз и Кимбрелл. Они забрали половину золота, будь они прокляты, и пригрозили, что если не буду снабжать их нужными сведениями, они донесут на меня. Но они не знали, с кем имели дело. Ведь игра могла вестись в обои ворота. Я предложил, что буду добывать сведения, но в обмен на половину награбленного. Иначе шериф узнает их имена. Все шло прекрасно, тем более что запас панцирей саранчи и шипов не иссякал.

— Теперь иссяк. Мартин пожал плечами.

— Ну, что же. Думаю, нам всем пора прогуляться в лес.

Летти не двигалась.

— Не понимаю, чего вы этим добьетесь?

— Вы разве не слышали? Сатисфакции от вас. Вы лишили меня возможности обладать Анжеликой. Думаю, самое малое, вы должны вернуть отнятое той же монетой. Ну, а Рэнсом… — все будет выглядеть так, если бы вы его убили после того, как он вами… попользовался. Карман, полный саранчи и шипов, записка со сведениями о грузе с золотом, несомненно обнаруженная вами, окончательно все запутают. Все решат, что сведения передавал он, а я… я буду жертвой обмана, несчастным другом, попавшим в ловушку и сообщавшим ему ценные сведения, ничего об этом не зная. Конечно, чтобы это сработало, вам, дорогая Летти, придется умереть от жестокого обращения в руках этого дьявола. Какая жалость, какая трагедия!

— Вы сумасшедший!

— Я? Возможно. В такие времена люди сходят с ума, но не я.

Рэнсом пошевелился. Когда он заговорил, голос его был спокоен и тверд:

— Сумасшедший или нет, но ты просчитался.

— Просчитался? Ты, конечно, просветишь меня, в чем именно? Думаешь, меня заподозрит шериф, этот бедный, запутавшийся человек?

— Полковник У орд видел улики.

— О, но я же сотрудничал с северянами и нарочно завел много друзей среди радикальных республиканцев. Не думаю, что полковнику позволят тронуть меня хоть пальцем, пока есть какое-то сомнение в мей вине. Ну, а слишком уж скрупулезное разбирательство в среде «саквояжников» стало бы опасным прецедентом.

Самое ужасное, что это было правдой, подумала Летти. Если они ему позволят уйти, у Мартина все получится, ему все сойдет с рук. А Рэнсом если и беспокоился, то не подавал вида.

— Есть еще одно обстоятельство. Ты согласишься, что это важно. Доказательства также представлены Рыцарям Белой Камелии.

Кровь отхлынула от лица Мартина, а усы его уныло и беспомощно повисли.

— Рыцари, — повторил он, потом лицо его просветлело. — Но они ведь узнали только недавно?

— Это дело нескольких часов. Мартин мрачно улыбнулся:

— В таком случае спасибо за предупреждение. Значит, мне нужно поторопиться.

— Они идут по твоему, следу уже сейчас.