– Стоп, стоп! Всем спасибо! На сегодня все, завтра начнем со второй картины, все слышали? Прогон со светом! И прошу никого не опаздывать!

Вспыхнул свет. Лера увидела Андрея, который шел к ней по проходу между сценой и первым рядом кресел. Со сцены кто-то сказал Лере «привет!», кто-то – «будьте здоровы», кто-то имел нахальство рассмеяться. Лере было все равно. Она сунула Андрею кота и упала в ближайшее кресло. Настрадавшийся кот тряпкой повис на Андрее, обнимая его лапами за шею, как ребенок.

– Андрюш, возьми ты его, бога ради. Унеси куда-нибудь. Когда хозяйка-то вернется? Доложат, поди, что я кота брала. Попадет тебе.

– Пойдем, в мою рубашку переоденешься. И умоешься, а то так и будешь чихать до ночи. Элла Леонидовна приедет во вторник. Доложат непременно, как иначе? Но с меня какой спрос, я ее предупреждал, а кота все равно никто, кроме меня, не брал, так что у нее выбора не было. И потом, я все на тебя свалю. Скажу, ты его возила к парикмахеру колтуны вычесывать. Сойдет? Пошли.

– Я с ним, – Лера показала на кота, – больше никуда не пойду. Я сейчас умру, – и чихнула.

– От этого не умирают, – Андрей передал кота подошедшей женщине, которая запела что-то вроде «котенька мой бедненький, котенька мой маленький, вот приедет Эллочка…». Леру передернуло. – Что, кроме тебя, некому было? Ты же вроде такими мелочами не занимаешься?

– Ну, лето, сам понимаешь. Отпуска.

– Нет, я – не понимаю. И понимать не хочу.

– Да ладно, Андрюш. Каждый делает то, что умеет. Вот ты талантливый, а я нет. Ты ведь меня на работу не возьмешь? Приходится выживать.

– Выживают на нашу зарплату, а на твою – живут.

Привычно препираясь по давно обсужденному вопросу, Лера и Андрей поднялись в гримерку. Лера, предоставив Андрею ворчать, с наслаждением умылась и достала из шкафа его чистую рубаху, которая была ей почти впору.

– Как думаешь – что сначала: сигарету, таблетку или кофе? – с сомнением спросила она у Андрея.

Махнув рукой, он подал ей чистый носовой платок и ушел в дальний угол комнаты заваривать кофе. Когда он вернулся с кружкой, Лера лежала на продавленном диванчике, подвернув под себя одну босую ногу, и с наслаждением курила.

– Неплохо, – оценил он мизансцену. – Картина «Жозефина Бонапарт на оттоманке», не помню, чьей кисти. Она там вся в белом.

– Да? – порадовалась Лера.

– Если бы еще не чихала.

– Я сейчас перестану. Мне с тобой поговорить надо.

– Насчет Сашки? – забеспокоился Андрей.

– Нет, что ты, с Сашкой все в порядке, я бы тебе позвонила, если что. Там за ним Ольга Сергеевна присмотрит, ты же знаешь, как она к нему относится. Мне надо…

– Что, опять?!

– Ну, Андрюш… пожалуйста! Иначе мне придется этому мужику другую встречу назначать, все согласовывать. А так я бы завтра на поезд – и в Питер! У Сашки в понедельник первый экзамен. Он меня встретит, и вместе в университет поедем.

– Тебя не пустят. Когда экзамены – не пускают.

– Я под дверью посижу.

– Ты посидишь! Умчишься опять на Дворцовую, не доищешься!

– Клянусь, буду на лавочке сидеть! Все-таки парень в политехнический поступает. Еще президентом будет, а я буду интервью раздавать в заграничной прессе.

– Да боже упаси. Хороший парень вырос, не в дураков-родителей.

– Ладно уж, не наговаривай! Я же проучилась год на физтехе. И чем уж мы с тобой так плохи?

– Она еще спрашивает.

– Да хватит тебе, Андрей, – вдруг устало попросила Лера, и он сразу сменил тон.

– Ну ладно. Что там с мужиком? Только четко.

– Никакого криминала.

– Надеюсь. Я не об этом. Что за мужик? – Андрей закурил, пододвинул себе вторую пепельницу, листок бумаги и ручку – приготовился работать.

Лера почувствовала, как ее захлестывает волна нежности и благодарности, ведь она прекрасно знала, как Андрей относится к ее, как он их называл, «мероприятиям», у него был совершенно иной взгляд на вещи. Но если Лера просила о помощи, он, поворчав, бросал свои дела и сначала нехотя, а потом увлекаясь, раскладывал все по полочкам, и без Андрея она, наверное, не справилась бы. Поэтому она, поколебавшись, спросила все же совсем не о том, о чем собиралась спросить.

– Да мужик как мужик. Обыкновенный. Бабник. Кстати, женатый. Так что я, можно сказать, помогаю сохранить семью. Скажи, что мне надеть. Ну, что тебе больше нравится?

– Дай подумать. Ты у нас теперь какая? Рыжая. Тогда мне нравится та желтая туника с коричневой тряпочкой сверху, в которой ты была на премьере.

– Тряпочка! – фыркнула Лера. – Ты знаешь, сколько она стоит?

– Ты у нас девушка состоятельная. И со вкусом. Надевай желтое. Но спросить ты хотела не об этом.

«Как всегда», – вздохнув про себя, подумала Лера. С ним увиливать бесполезно. И ближайшие полчаса она задавала вопросы и слушала, а Андрей смеялся, потом становился серьезным, что-то черкал на бумажке и даже рисовал схемы. Кто-то дважды заглядывал в гримерку, но Андрей протестующе махал рукой, и дверь снова закрывалась.

Уже уходя, Лера обернулась в дверях и, смеясь, сообщила:

– А знаешь, Андрюш, что во всей этой истории с котом самое удивительное? Что когда я в самый ответственный момент доставала его из сумки, я не чихала!

– Ну, что ты хочешь, ты же актриса, а у нашего брата на сцене все болячки проходят.


«Да уж, актриса», – плюхнувшись на сиденье трамвая, покачала головой Лера. Хотя она до мелочей помнила тот день, когда решила стать актрисой, – второе ноября 1987 года. В тот день студентам 101-й группы физтеха выдали стипендию, а в городе выпал первый снег. Лера поняла, что положение стало безвыходным, и отправилась по магазинам в поисках приличного головного убора, потому что ходить в том кроличьем безобразии, которое мама купила ей еще в восьмом классе и с тех пор упорно и безосновательно называла шапкой, в новых условиях было совершенно невозможно. Без толку прослонявшись по магазинам, честно отражавшим состояние дел в отечественной легкой промышленности, она поняла, что в ближайшую зиму ей придется передвигаться на морозе короткими перебежками, прикрывая уши варежками. Уставшая и разочарованная, Лера в конце концов набрела на отдел париков. Наверное, это был единственный в стране отдел, торговавший импортными товарами, где толпы покупательниц не сметали все через полчаса после открытия. Женщины подолгу рассматривали товар, хихикали, робко просили примерить, неумело пристраивали на голову и сконфуженно возвращали равнодушной усталой продавщице, которая заранее знала, что и в этом месяце останется без премии, хотя вины ее в этом нет никакой.

Лера решила примерить белокурое сооружение а-ля тогда еще малоизвестная у нас Мэрилин Монро, потому что в глубине души, как и всякая пухленькая девушка с волосами никакого цвета, мечтала быть стройной длинноногой блондинкой. Продавщица с кислой и безнадежной миной сунула ей парик и без интереса наблюдала, как Лера вертит его в руках. «Уж ты-то, голубушка, его точно не купишь, куда тебе, фасоном не вышла. Ходят тут…» – было написано на ее лице. И Лера завелась, она знала за собой такое качество – легко поддавалась на подначки, но зато на спор могла совершить то, что при других обстоятельствах казалось непосильным. Она прошла в примерочную, тщательно задернула шторку, сняла тяжеленную дубленку и даже закатала до локтя рукава свитера, как будто собиралась с кем-то бороться. Подкрасила глаза, попудрила нос (она всегда носила косметичку с собой, потому что вечно просыпала по утрам и красилась в туалете на первой перемене между парами), пристально посмотрела в глаза своему отражению – и надела парик. Когда она вышла из примерочной, выпрямив спину и легко тряхнув своими новыми волосами, бродившие по отделу женщины обернулись – и Лера с замирающим сердцем увидела, как меняется выражение их глаз от лениво-любопытного до изумленно-восторженного. Лера поняла, что, примерив на себя чужой облик и чужой образ, она сама стала другой. На минуту она стала той женщиной, которой виделась себе в мечтах.

Чертов восхитительный парик стоил умопомрачительную сумму – три стипендии и еще половинку. Попросив отложить парик «на часик» («Да хоть до вечера», – обрадованно покивала выведенная из сомнамбулического состояния продавщица), Лера развернула бурную деятельность. Забежав домой, раскурочила копилку, куда складывала деньги «на восемнадцатилетие» – до него было еще два месяца, потом метнулась в общагу и обобрала однокурсников. Домой она вернулась под вечер, безумно счастливая и совершенно не уставшая.

– Вам кого? – вежливо спросил открывший дверь отец. А мамино лицо выражало изумление, которое не помещалось на отведенной для него площади и создавало почти ощутимую ауру.

– Валерия, что это такое?! – обретя дар речи, обморочным голосом вопрошала мама. – Как тебе в голову пришло?! Неужели ты будешь ходить в этом позорище?! А если знакомые увидят?

– Ну, дочь, ты дала дрозда! – смеялся отец.

– Это вместо шапки, – оправдывалась Лера. – В нем знаете, как тепло! И снимать не надо. А знакомые меня не узнают, мамочка!

И ее действительно не узнавали, когда она была в парике. Лера в парике по-другому ходила, говорила, двигалась, она была раскованнее и смелее, она даже думала по-другому. Когда ей вслед оборачивались мужчины, она легко и мимолетно улыбалась им в ответ, а обычная Лера непременно бы сконфузилась и сделала вид, что вовсе ничего и не заметила. Хотя обычной Лере вслед никто и не оглядывался. Однокурсники преображением Леры были потрясены. Вчерашние школьники, они впервые столкнулись с коварным женским искусством выдавать желаемое за действительное, и первый урок оказался наглядным. Леру враз перестали считать своим парнем и здороваться с ней за руку, зато начали придерживать перед ней дверь и приглашать на свидания.

Одна беда – парик надо было время от времени мыть и завивать, к утру он высыхал, но Лере некогда было раскручивать бигуди и расчесывать, потому что вставать вовремя она так и не научилась. Да и на физкультуре скакать в парике глупо – а глупой Лера никогда не была. В такие дни она надевала вязаную шапочку – и наслаждалась своей незаметностью, которая была уже не привычкой, а игрой. Благодаря произведению польских постижеров Лера научилась быть разной. Теперь ей было достаточно толстого вязаного шарфа или брошки на блузке с воротничком под горлышко, чтобы час-другой пожить жизнью придуманной женщины: резкой, деловой, романтичной, строгой, слабой, обыкновенной, экстравагантной – любой.

– Ну, Лера, ты актриса! – восхищался отец.

И накаркал, как выразилась мама позднее, узнав, что дочь, кое-как сдав летнюю сессию, забрала документы из УПИ и отнесла в только что открывшийся в городе театральный институт.


– Милая моя, не с вашей фактурой поступать в театральный, – уговаривал едва не плачущую Леру педагог, набиравший курс. На него, в отличие от Лериных родственников и однокурсников, ее парик и повадки сногсшибательной блондинки не произвели ни малейшего впечатления. – Вы не героиня, при вашем росте ваше амплуа – инженю, но фигура, извините, не позволяет. Вы же учитесь в хорошем вузе, дай бог каждому. А мы вас примем, пять лет потратим, вы работу нигде не найдете и будете нас обвинять, что вовремя не отговорили.

– Не буду! – чуть не заревела Лера. Но собрала остатки мужества и предложила: – А давайте я похудею! Пока вы документы принимаете, потом три тура, да еще экзамены… Я похудею, правда!

Заслуженный артист пожал плечами – он и сам мог заплакать при необходимости скупой мужской или любым другим видом слезы, но слез настоящих не переносил, начинал нервничать. Да черт с ней, с этой девчонкой, может, на вступительных завалят, пусть себе поступает. Придя на первый тур, Лера как сквозь строй пробиралась сквозь ряды красоток – годы спустя она не могла без смеха смотреть американский телесериал «Спасатели Малибу», очень уж сотрудницы тамошней службы спасения на водах напоминали ей девиц, толкавшихся в коридорах театрального института в количестве двадцати семи на одно место. Лера работала на контрасте, играла в страшненькую интеллектуалку, по незнанию страшно переигрывая по обоим пунктам. Басню «Мартышка и очки» она читала от лица обманутой и несчастной мартышки, у которой злые люди отняли последнюю надежду на лучшую жизнь, тогда как прочие девицы неискренне обличали попрыгунью-стрекозу. Потом все читали отрывок из «Алых парусов» или монолог Джульетты, а Лера – вторую главу из «Каштанки». Две страницы мелким шрифтом, но ее не останавливали. Наверное, от голода – Лера почти ничего не ела после знаменательной беседы с педагогом, перейдя на воду и яблоки, к великому ужасу мамы, – страдания голодной собачонки и ее восторг от сытного ужина с хлебом, зеленой корочкой сыра, кусочком мяса и половиной пирожка она передала неимоверно убедительно. «У девочки собачья органика, – потрясенно произнесла пожилая актриса, – но фактура, фактура…»

Насчет Каштанки Лера сама не додумалась бы. Нет, конечно, на Ассоль она бы не замахнулась, хотя Катериной из «Грозы», вполне возможно, комиссию бы посмешила. Но на консультации перед первым туром к ней подошел невзрачный мальчик, щупленький и вровень с ней ростом, серьезно, как будто ему до этого было дело, поинтересовался: