– Я не брошу тебя и, если что, всегда помогу. Только позови.

До случившегося в школе скандала Лиза звала мужа всего однажды. Тогда заболела ее мать – вдруг свалилась с инсультом. А у Ларки, как назло, случился коклюш. Куда деть ребенка, который до рвоты заходится в кашле? Лиза вернулась из больницы от матери и, услышав от соседки, что сидеть с этим отродьем, которое то кашляет, то орет, то требует сказку, она не хочет ни за какие деньги, пошла к телефону и, набрав номер, – муж, не мудрствуя лукаво, написал его на обоях – передала какой-то мрачной и неразговорчивой тетке просьбу о помощи.

Потом она залпом выпила рюмку коньяка, поставила телефон поближе к кровати, уложила девочку с собой в постель, и потянулась бесконечная ночь, когда она грела молоко, хоть оно и не помогало, рассказывала сказки, пела, качала дочку и в промежутках между приступами Лариного кашля урывками дремала, отгоняя мысли о завтрашнем дне.

Разбудил Лизу звонок. Она села и зашарила рукой по тумбочке. Только сняв трубку и услышав гудок, поняла, что звонили в дверь. Выскочила из постели и побежала в прихожую. На пороге стояла молодая девушка с крупными чертами лица и рыжими волосами. Белая кожа усыпана веснушками до такой степени, что казалась загорелой. Лиза очумело таращилась на гостью, переминаясь босиком на холодном полу и с тревогой прислушиваясь к звукам, доносившимся из спальни, – Ларка проснулась и опять давилась от кашля.

– Здравствуйте, Елизавета Николаевна. – Гостья вдвинулась в квартиру, и вместе с ней вошла довольно объемистая сумка.

– Здравствуйте…

– Я Марина, жена Андрея.

– Да? – Лиза на всякий случай протерла глаза, глядя на видение и пытаясь сообразить, кто это, черт возьми, может быть. Родственница дальняя? Нет таких, чтоб я не знала! Впрочем, может, это с Урала? Были там какие-то дальние родственники. – Простите, я что-то не припоминаю, – промямлила она.

– Ну, Андрея, который аспирант.

– Чей аспирант?

– Тимура Таймасовича.

– Ага. – Точно, муж докторскую защитил года два назад, так почему бы ему не иметь аспирантов?

– Тимур Таймасович сказал, что вам нужна помощь. Он сам не сможет вернуться раньше чем через четыре дня. Поэтому я пока поживу у вас и буду присматривать за дочкой, а вы выхаживайте маму. Или, если хотите, можем сделать наоборот – я поеду в больницу, а вы займетесь ребенком.

Лиза тупо смотрела на рыжую деваху, которая уверенно продолжала:

– Вы не волнуйтесь, все будет нормально. Я медсестра, работаю в Филатовской детской больнице, так что с детками обращаться умею.

Вспомнив свой опыт общения с медперсоналом, Лиза подумала, что диплома медсестры для умения обращаться и общаться с детьми недостаточно, но спорить и разбираться было некогда, из спальни донесся жалобный вскрик и судорожный кашель – Ларису опять рвало.

Марина оказалась сокровищем: она быстро сориентировалась в квартире, нашла ванну, внесла тазик с водой, умыла измученную девочку, а потом, укутав ее в одеяло с головой, широко распахнула окно. На вопль Лизы:

– Закройте, нам только воспаления легких не хватало, на улице начало апреля! – медсестра невозмутимо ответила:

– Влажный и холодный воздух снимет приступ кашля.

Девочка и правда задышала спокойнее, и Лиза скрепя сердце все же оставила дочку с женой неизвестного ей аспиранта и понеслась в больницу к матери. По дороге она судорожно пыталась хоть что-то припомнить о людях, окружавших мужа. Вроде бы даже идентифицировала этого Андрея: на приеме, который они устраивали в ресторане по случаю защиты докторской, рядом с мужем возвышался такой высокий и нелепый молодой человек, ужасно худой. Кажется, это и был Андрей. Лиза тогда все смотрела на его ноги и думала, где же бедняга покупает себе обувь – у него явно был сорок восьмой размер, не меньше.

Дела в больнице оказались не очень, приличную санитарку для ухода удалось найти не сразу, и Лиза вернулась домой только на следующий день к вечеру, измотанная до крайности и едва не лишившаяся рассудка от беспокойства. Весь день ее мучили мысли о том, что она оставила ребенка на чужую и практически незнакомую женщину. Но рыжая Марина не подвела: Лара, накормленная и довольная, высунув язык, примеряла на бумажную куклу вечернее платье. В ту весну это было хитом в школе у всех девчонок: они рисовали принцесс и потом делали для них одежду.

– Мама, смотри, Мариша мне для Дианы шляпку с перьями сделала! – И девочка убежала к себе.

– Спасибо, – прошептала Лиза, без сил опускаясь на стул и чувствуя, как глаза наполняются слезами.

Марина кивнула и сказала:

– Идите в душ, а я ужин согрею.

После ужина Марина заявила, что спать ляжет в комнате девочки на полу, а Лизе надо выспаться.

– Нет-нет, что вы! – замахала руками та.

– Вы не переживайте. Я привыкла на жестком, в походах с мужем где только не приходилось ночевать. И окно мы откроем, чтобы Ларе легче дышать было. А вам, Елизавета Николаевна, надо выспаться. Завтра ведь опять в больницу?

Женщина кивнула.

– Не волнуйтесь за дочку, раз Тимур Таймасович просил, я все сделаю, все хорошо будет.

Лиза покорно ушла в спальню и, проваливаясь в темную яму сна, с удивлением думала, что же такого сделал муж этим молодым людям, что в голосе рыжей медсестры звучит почтение и чуть ли не благоговение.

Она видела Марину еще два раза, и все повторялось в той же последовательности: душ, еда, короткий сон, и, поцеловав дочку, она убегала в больницу. А потом, вместо рыжей Марины, дверь ей открыл Тимур. Он обнял жену, и она долго ревела, уткнувшись носом в его пропахший табаком свитер. Муж провел дома месяц: он готовил, стирал, выхаживал Лару, которая, впрочем, быстро поправилась и теперь бессовестным образом ездила верхом на отце и в прямом и в переносном смысле. Он ходил по магазинам и доставал дорогие и нужные лекарства, которые врач упомянул мечтательным тоном. Съездив в больницу и поговорив с завотделением, нашел для Лизиной матери какого-то супермассажиста: то ли китайца, то ли корейца, с крепкими короткопалыми руками.

А когда теща пошла на поправку и стало ясно, что ситуация стабилизировалась, Тимур уехал. Лара, которая успела привыкнуть к папе, неделю устраивала истерики. Лиза вновь и вновь терпеливо повторяла дочке, что ее папа – необыкновенный человек, он геолог и у него очень важная работа. А ночами ревела в подушку: что и говорить, человек быстро привыкает к хорошему, и спать с мужем, чувствовать рядом его плечо – и в прямом и в переносном смысле – было так здорово! Но что делать, такова, видно, ее стезя.

И вот теперь снова наступил момент, когда Лиза поняла, что самой ей не справиться. И рыжая Марина тут не поможет. Если Тимур не сможет замять скандал – не сможет никто. Она подошла к телефону… В квартире пару лет назад был сделан хороший ремонт, но номер, по которому можно найти мужа, она бестрепетно переписала на чистые новые обои и теперь, включив свет поярче (придется очки для чтения заказывать, вот ужас-то!), крутила диск. Подошел какой-то мужчина.

– Это Елизавета Николаевна, жена Тимура Таймасовича. Передайте мужу, что у нас беда: Лару собираются выгнать из школы и отчислить из комсомола. Я прошу его приехать как можно скорее. – Она растерянно замолчала, и бестелесный голос на другом конце спросил:

– Это все сообщение?

– Да.

– Я передам.

– Спасибо… До свидания, – пробормотала Лиза, но в трубке уже слышались гудки. – Черт знает что, – пробормотала она, сердясь на саму себя, и на мужа, и на весь свет. – Игра в шпионов какая-то. Может, муж у меня вовсе не геолог, а Штирлиц?

* * *

Так Тимур снова появился дома, на этот раз к вечеру того же дня, и это навело Лизу на мысли, что в момент звонка он уже находился в Москве. Но она благоразумно ни о чем не спросила. Муж выслушал всю историю в изложении дочки, которая не скупилась на злые слова и нелепые угрозы, но временами начинала совсем по-детски всхлипывать. Он пошел в школу, обаял Светлану Алексеевну и через десять минут уже слушал, как она торопливо лепечет:

– Знаете, Анастасия Павловна даже не так волнуется за райком… там Суздалев из горкома нормального мужика подобрал. Такой он… ничего. А вот райком комсомола – это что-то! Удивительно жестокие какие-то молодые люди. Съедят и не поморщатся.

– Суздалев? – Тимур потер щетинистый подбородок. – А имя не помните?

– Славянское такое, необычное.

– Борислав?

– Да, точно, Борислав Олегович.

Вернувшись домой, Тимур достал из шкафа красивую импортную коробку с еще более красивой бутылкой, нашел в телефонной книжке старый номер и вечером уже отмечал встречу с бывшим однокурсником и секретарем комитета комсомола курса Бориславом.

Они чудно посидели, вспомнили былые подвиги, Тимур вручил бутылку невиданного тогда в Советском Союзе элитного французского коньяка, и в конце концов приятель обещал помочь.

Надо сказать, он не подвел, и секретарь райкома комсомола, получивший четкие инструкции и давно уловивший, куда наверху ветер дует, отправился на школьное собрание. Сам себя он чувствовал Нероном: судил и держал в своих руках судьбы нескольких бестолковых подростков. На дворе стоял 1988 год, и через пять лет секретарь райкома комсомола станет управляющим банком. А пока этот молодой, но весьма многообещающий кадр направлял не денежные потоки, а мысли своих сограждан. Он терпеливо выслушал все стороны, полистал протокол педсовета и характеристики на провинившихся подростков и произнес прекрасную речь. В его словах прозвучало все, что должно: праведный гнев на ребят, которые ведут нездоровый образ жизни, ибо курить и пить плохо, а уж в стенах школы недопустимо. Но с другой стороны, травиться или нет – это личное дело каждого, и будем надеяться, что этот случай послужит уроком, заставит ребят задуматься, правильный ли образ жизни они ведут. Что касается песни и обвинения в антисоветчине, то это, знаете ли, полная чушь. Этим мальчикам скоро в армию, и, если понадобится, все они выполнят свой интернациональный долг, правда? Мальчики закивали, даже диссидент, который думал – господь наш, только пронеси, а уж я найду способ слинять отсюда к дяде Зяме в Штаты.

Осмотрев вещественные доказательства в виде убранного в картонную папку с завязочками журнала, секретарь презрительно пожал плечами. Журнал музыкальный и вызывает у воспитанных на лучших образцах искусства советских людей только насмешку и недоумение: какую музыку могут играть люди, раскрашенные как огородные пугала и одетые соответственно?! И вообще, все это дело не стоит выеденного яйца, так как свидетельствует об одном: этих молодых людей нельзя пока называть взрослыми. Они безответственные дети. Будем надеяться, что жизнь заставит их повзрослеть и стать более ответственными и зрелыми. Вот и все, и удачно всем сдать экзамены.


Лара, хоть и переживала скандал и опасалась за будущее, не могла не радоваться: отец дома.

Впрочем, и теперь счастье длилось недолго. Сидя напротив папы и глядя, как он ест приготовленную ею картошку, Лара удивлялась, почему так любит и ждет этого неразговорчивого мужчину. Тимур унаследовал от отца-казаха смуглую кожу и неевропейский разрез глаз, а сами глаза были не карие, а пронизывающе-черные. Черные же жесткие волосы время щедро посыпало солью. Сухое и крепкое тело одевалось по большей части в джинсы и свитера или футболки – в зависимости от сезона. Впрочем, вещи у отца всегда были стильные и дорогие. Он никогда не рассказывал о своих походах и приключениях и даже про шрамы; два на руке и один – рваный, кривой – на спине. И все же в его присутствии Ларе становилось легче дышать. Словно московская квартира наполнялась свежими и экзотическими запахами и отголосками другой – опасной и чертовски интересной – жизни.

– Пап, возьми меня с собой, – попросила она.

Отец поднял голову, взглянул на нее коротко и покачал головой:

– Тебе там не место.

– А где мое место?

– Сама найдешь.

– Мама говорит, я на тебя похожа.

– Может, и похожа. Но и на нее ты похожа тоже.

– Это плохо?

– Это хорошо.

– Я хотела бы видеться с тобой, как все нормальные люди видятся с отцами.

– Чтобы я приходил с работы в семь вечера и пил пиво, глядя в телевизор?

– Да ладно, я знаю, мама говорила, что ты у нас бродяга и все такое… Как ты думаешь, куда мне поступать? Я ведь сейчас уже буду экзамены сдавать.

– А куда ты хочешь?

– Не знаю…

– Ну и я не знаю. Может, поработаешь сперва?

– Мама говорит, надо в институт.

Отец лишь пожал плечами. Лара его не осуждала. Все и так понятно. Ну что делать, если душа не лежит ни к чему в особенности? Душа Лары, честно сказать, лежала к дискотекам, тряпкам и мальчикам. И уж точно не хотелось работать с девяти до шести. Это потом, ближе к старости. То есть годам к двадцати пяти. А пока она согласна поступить куда-нибудь и с головой окунуться в студенческую жизнь, которая обещает много интересного.