Мики стояла в стороне, как статуя ледяной богини среди папоротника и бамбука, — самая красивая женщина в его жизни и самая несносная. Разве она не понимает, в каком щекотливом положении он оказался? Грегг-любовник и Грегг-шеф представляли собой два непримиримых полюса.

Он еще крепче сжал банку. «Проклятье! Мики права: Мейсон — ничтожество. Но…» Грегг мучился, но держал язык за зубами. Он уже стал начальником, а через несколько месяцев все закончится, и он приступит к собственной хирургической практике.

— Грегг, я не могу этого сделать.

— Мики, — начал он ровным голосом, стараясь не разозлиться снова. — Ты нарушила основное правило в ординатуре — отказалась выполнить приказ оперирующего хирурга. Ради бога, вспомни свое первое собеседование. Первый вопрос, который тебе задали, гласил: «Вы способны подчиняться приказам?» И ты уверила тех, кто проводил собеседование, что способна выполнять приказы как человек, преданный своей работе. А теперь ты говоришь, что не можешь. Или не хочешь!

Грегг сдавил пустую банку в руке и сплющил ее — раздался глухой металлический треск.

— Тебе показалось, будто этого мало, и вдобавок ты как ординатор совершила самый страшный грех — нажаловалась на Мейсона заведующему хирургическим отделением.

— В то время никого больше на месте не оказалось. И к тому же он находился в раздевалке.

— Мики! Ты прекрасно знаешь правила этикета: младший никогда напрямую не жалуется старшему! Надо соблюдать субординацию. Тебе надо было прийти ко мне. Я бы занялся всем этим. Мики, вместо этого ты сама создала опасную для себя ситуацию! Ты должна извиниться перед Мейсоном.

— Нет.

— Тогда ты рискуешь тем, что тебя могут вышвырнуть отсюда.

Мики обхватила плечи руками и снова начала расхаживать по комнате.

— Не вышвырнут, если ты поддержишь меня.

— Я не могу.

— Ты хочешь сказать, что не будешь делать этого?

— Да, не буду. Мне осталось работать всего восемь месяцев. Я не собираюсь пустить все коту под хвост.

Через открытую дверь балкона подул легкий ветерок, донося запахи моря, гардений и барбекю. Мики невольно вздрогнула. Послышались звуки музыки: оркестр в ближайшей гостинице развлекал туристов при мигающих огоньках. Мики редко когда была недовольна своей жизнью, но сегодня наступил как раз один из таких моментов.

Она знала, почему Мейсон проявляет такую настойчивость. Он искал повода сцепиться с ней еще с того утра, когда произошла их первая, весьма неприятная встреча. Мики провела в «Виктории Великой» всего месяц и находилась в раздевалке для медсестер хирургического отделения. Доктор Мейсон толкнул дверь, бросил сумку с инструментами на скамейку, сказал: «Милочка, проследите за тем, чтобы они сверкали», — и исчез. Полуодетая Мики выскочила из раздевалки, догнала его и вернула сумку с инструментами: «Доктор, вам придется поручить это медсестре». Растерявшись, он оглядел ее с головы до ног и рявкнул: «Кто же вы в таком случае? Лаборантка рентгенологического кабинета?» На что Мики ответила: «Нет, я врач». Мейсон впервые удивился, затем нахмурился, наконец его лицо с отвисшим подбородком покраснело. Он ушел, не сказав ни слова. Вскоре Мики узнала, что доктор Мейсон не выносит тех, кто ловит его на ошибке или заставляет оказаться в неприятной ситуации.

— Ведь мир не перевернется, если ты извинишься, — уговаривал Грегг.

— Нет, перевернется.

Некоторое время оба сидели молча, глядя, как небо сначала становится персиковым, потом темно-бордовым и, наконец, черным.

— Этого человека надо обязательно остановить, — пробормотала Мики.

— Да, конечно… — Грегг встал, потянулся, включил свет и снова пошел на кухню. — Ты не из тех, кто извиняется.

Мгновение она прислушивалась к звукам на кухне — Грегг открыл буфет, потом орудовал консервным ножом, вскоре поставил сковородку на плиту. Она вышла на балкон.

Стоял благоухающий октябрьский вечер. Воздух наполнился сладострастными ароматами и тропическими мелодиями. Сейчас молчали отбойные молотки и электрические пилы, не дававшие покоя весь день: к небу постепенно тянулась еще одна гостиница. В их квартире слышались тысячи островных барабанов и совсем рядом оркестр играл «За рифами». На канале Ала-Вай, шестью этажами ниже, ловцы кефали сидели на поросших травой берегах под искусственным ночным освещением и лениво наблюдали, как энергичные молодые люди с льняного цвета волосами и загорелые, как орехи, трудятся, сидя в узких лодках и аутригерах. Дальше качались и сверкали, словно японские фонари, плавучие дома. Этот мир был так далек от Мики. Ей казалось, будто она видит все это в кинофильме.

Только один раз почти за полтора года, проведенные здесь, Мики вышла за стены «Виктории Великой», перешла на противоположную ее дому улицу, вкусила беззаботный мир холодных напитков с ромом, коктейль махи-махи и полюбовалась красивыми почтовыми открытками. Это случилось во время первого свидания с Греггом. «Ты никогда не была на Вайкики? — спросил он в прошлом октябре с таким удивлением, будто она сказала, что только что свалилась с Марса. Тогда она жила на территории «Виктории Великой» в служебном помещении. — Вайкики всего в полминуте ходьбы, и ты там еще не была?»

Грегг тут же решил устроить выход на природу. Выпал один из тех редких дней, когда оба были свободны от работы. Мики сказала, что страшно боится солнца, и они пошли после заката. Неожиданно для Мики Грегг сфотографировал ее поляроидным аппаратом, и она гонялась за ним по теплому белому песку мимо террас стоявших у самого пляжа гостиниц, откуда доносились песни вроде «Жемчужных ракушек». Вдвоем поужинали в очаровательной гостинице «Халекулани», дышавшей атмосферой тех дней, когда на острове правила монархия. Мики заколола волосы ало-розовым гибискусом, и Грегг потащил ее на танцплощадку. Скорее всего, Мики именно тогда решила, что влюбилась в Грегга. Возможно, это случилось позднее, когда они плавали под лунным светом в двадцатиградусной океанской воде, которая была такой спокойной и соленой. Эту идиллию с ними разделяли другие любители полуночного плавания, как и те, кто на тримаранах отправлялся к далеким бурунам и, бренча на только что купленных гавайских гитарах, бросал кокосовые напитки в Тихий океан.

Это было редкое, драгоценное мгновение, выкроенное из общего ритма ее жизни, состоявшей из работы, учебы, забот и беготни. Она не знала, повторится ли такая роскошь.

Мики обняла себя руками и смотрела на бурлящий мир неоновых огней, стараясь отогнать неприятную мысль, которая так часто раздражала ее: «Если бы только Джонатан был здесь!..»

Мики видела Джонатана Арчера ровно полтора года назад по телевидению, когда тот принимал «Оскар», и с тех пор поклялась жить одна, не связывая себя ни с одним мужчиной. Какое-то время у нее это получалось, в первые сумасшедшие недели интернатуры, когда не оставалось времени подумать. Однако затем произошло непредвиденное, такого она совсем не ожидала.

Это случилось во время трехмесячной ротации в хирургическом отделении, когда она помогала доктору Греггу Уотермену накладывать лигатуры на варикозные вены. К ее удивлению, тот передал ей зажим и лигатуры и провел ее по всем стадиям операции, помогая там, где это было необходимо, но, как правило, позволяя ей делать все самой. После этого эпизода Мики почувствовала глубокое удовлетворение от достигнутого успеха — это была первая операция, которую она сделала почти самостоятельно.

В то же время в Мики проснулись чувства, от которых, как ей казалось, она избавилась давно. Она взглянула в смеющиеся карие глаза Грегга Уотермена и ощутила старое знакомое тепло.

Он не был Джонатаном. Ни один мужчина для нее не станет тем, кем был Джонатан. Мики все еще дорожила памятью о нем и, посмотрев фильм «Нам!», расплакалась, зная, кто стоял за камерой. Но чувства реальности Мики не теряла. К колокольне она не пошла по собственной воле. Судьбой ей предначертан именно этот путь. Когда по телевидению вне программы показывали трехчасовой фильм «Медицинский центр», Мики сознательно не стала смотреть его, ибо прошлое осталось позади и она жила в настоящем, которое заполнил Грегг Уотермен.

Мики надеялась, что со временем она полюбит его столь же глубоко, как и Джонатана.


В палату вошла медсестра и сообщила:

— Мики, звонят из отделения неотложной помощи. Привезли пациентку. Острый живот. Возможно, потребуется операция.

— Спасибо, Рита. Скажите, что я немедленно приду.

Мики сняла пациенту последний шов, наклеила пластырь, по форме напоминавший бабочку, затем поднялась с постели и стянула перчатки.

— Мистер Томас, у вас все очень хорошо заживает, — улыбнулась она больному. — Вам нет смысла здесь задерживаться, так что завтра вас выпишут.

Пациент, бывалый моряк и весельчак со светло-голубыми глазами и обветренным лицом, подмигнул Мики:

— Думаю, с таким врачом, как вы, у меня возникнут осложнения и придется задержаться!

Мики рассмеялась, вышла и направилась к ближайшему телефону.

— Похоже на аппендицит, — сообщил Эрик, интерн, дежуривший в отделении неотложной помощи.

— Уровень лейкоцитов?

— Чуть выше нормы, но у нее острая боль.

— Понятно. Я сейчас приду.

Мики второй год работала ординатором в общей хирургии, и в «Виктории Великой» ей полагалось обслуживать два этажа — дооперационное и послеоперационное отделения, а кроме того, принимать и выписывать пациентов, все время ассистировать во время операций и быть готовой в случае неожиданного вызова. Конечно, один человек не мог с этим физически справиться — везде успеть невозможно, — но она делала все, что было в ее силах. Мики любила ординатуру. Это был значительный шаг вперед по сравнению с годом интернатуры, который так утомил и лишил душевного тепла, что она, как и большинство врачей, предпочла вычеркнуть этот год из своей памяти. Теперь она работала в хирургическом отделении (как ординатор второго года, поскольку в «Виктории Великой» интернатура засчитывалась как первый год ординатуры), и коллеги впервые начали ценить ее знания.

Спускаясь в отделение неотложной помощи, Мики на ходу второпях съела яблоко. Она пропустила завтрак и, поскольку утренние операции начинались через час, не сомневалась, что ей придется ассистировать весь обед, а возможно, даже ужин. Хирургия требовала выносливости, как ни одна другая область медицины. Только вчера при удалении желудка Мики была у доктора Брока вторым ассистентом. Проще говоря, она лишь держала ретракторы, но на протяжении невыносимых пяти часов. Руки сводило судорогой, и они немели, ноги деревенели на холодном полу и болели, как и спина. Мики не осмеливалась шевельнутся. Брок накладывал сложные швы в брюшной полости и нуждался в помощи, какую могла оказать ему Мики. Отпусти она на мгновение эти большие металлические ретракторы, и могло случиться непоправимое. Как раз в тот момент, когда она почувствовала острую боль меж лопаток и надвигавшуюся головную боль, доктор Брок сказал: «Хорошо, давайте закругляться», — и Мики пришлось ухватиться за стол, чтобы не упасть. Она знала, что некоторые ординаторы обрели способность дремать, держа ретракторы. Они умудрялись устроиться в клине между столом и ширмой анестезиолога и на несколько минут закрывали глаза. Каким-то чудом они продолжали при этом крепко держать ретракторы — видимо, точно так же птицы держатся за насест, когда спят.

— Как вы выдерживаете все это? — однажды спросил ее Тоби, интерн из четвертого южного крыла. — Я ни за что не смог бы стать хирургом.

Врачей делили на две группы: медиков и хирургов. Представители одной группы не видели смысла в том, чтобы влиться в другую. Медики считали хирургов невезучими, а хирурги полагали, что вся работа медиков сводится к обещаниям, пилюлям, молитвам и вскрытию трупа.

Мики любила хирургию. Она не могла представить себя в другой области.

— Привет, Шарла, — поздоровалась она, входя в отделение неотложной помощи. — Где моя больная с острым животом?

Шарла кивнула головой влево:

— Она в третьей палате, Мики. Ей очень больно.

Мики сначала казалось странным, что медсестры зовут ее по имени. Они, не раздумывая, обращались ко всем врачам-женщинам по имени, но им и в голову не приходило так же обращаться к мужчинам. Мики не знала, проявляют ли медсестры таким образом неосознанное презрение или зависть к женщинам, занимавшим более высокое положение, чем они сами, но ей казалось, что это всего лишь сестринское дружелюбие, а может, способ выделить некую обособленность женского начала в мире, где правят мужчины.

Эрик, интерн, стоял у палаты номер три и курил.

— Погасите сигарету, — велела Мики и шагнула мимо него в палату. Мики не любила Эрика Джоунса. Он работал интерном всего четыре месяца, но уже становился самодовольным и нахальным. Эрик заявил, что будет работать минута в минуту с девяти до пяти, а по средам устроит себе выходной.