Мики снова наполнила фужер, положила в него кусочек льда, устроилась на удобном диване кабинета, приглушила свет и взяла пульт дистанционного управления.

Она нажала кнопку — в видеомагнитофоне раздалась серия щелчков, затем он зажужжал. Мики смотрела на снежно-белый экран: с минуту на нем царила серая пустота, и вдруг он взорвался жизнью и светом.

На фоне белых простыней из тела матери вместе с потоком крови появился ребенок.

Мики ничего не понимала.

Кинокамера отодвинулась назад, и показалась палата неотложной помощи — команда медперсонала реанимировала потерявшую сознание мать, на ней совсем не было одежды. Затем пытались вдохнуть жизнь в младенца, кругом мелькали люди в белых халатах, молодой полицейский в обмороке рухнул на пол. Все происходило при неестественной тишине. Ни звука, возвещающего о начале потрясающего и ужасного пробуждения жизни. И вдруг взрыв шума — какофония голосов, сирен, топот бегущих ног. Сначала все было нечетко и трудноразличимо, затем все постепенно прояснялось, становилось четче; здесь властный голос отдавал команды, там громко захлопнулась дверь. Наконец все успокоилось, зарождавшийся хаос улегся. Это совсем не походило на большой взрыв в первой серии «Захватчиков», потрясших всех. Затем усталый голос сказал: «Они оба будут жить».

Затем на экране вспыхнуло название: МЕДИЦИНСКИЙ ЦЕНТР.

Мики сидела, как в трансе. Вот она где — дорогая, знакомая больница Святой Екатерины! Лица, которые почти стерлись из памяти, снова четко предстали перед ней и ожили: доктор Манделл вел по коридору группу растерянных студентов, участвовавших в программе «Студент в роли врача»; команда психиатров укрощала и скручивала буйного пациента; малыш плакал; девушки, добровольно выполняющие функции медсестер, нюхали букет цветов; доктор Римс, возглавлявший кардиологическое отделение, прикуривал следующую сигарету от окурка предыдущей; группа ординаторов играла в мяч на траве; а вот длинный коридор, в котором стоит каталка с телом, накрытым простыней. Больница Святой Екатерины сама поведала свою историю от рождения до смерти, фильм не сопровождался рассказом или титрами, его снимал один человек вместе со своим ассистентом. Фильм получил три премии «Эмми».

Глаза Мики застлал туман. Вот Рут в зеленом халате акушерки сердито смотрит в кинокамеру. Более стройная Рут, которая двигается энергичнее, резче, чем сейчас, и всегда куда-то торопится. А вот Сондра, красивая, экзотическая, часто оглядывается через плечо. А вот и она сама, Мики, юная, с четкой походкой, готовая что-то доказать миру.

В следующий момент Мики увидела себя с напряженным лицом бегущей по коридору за каталкой в развевающемся белом халате. А вот под странным углом снята медсестра на постели больного: она сидит верхом на умирающем мужчине, ее белый халат задрался на полных бедрах и обнажил то место, где кончались нейлоновые чулки. Затем мелькнула Мики — с угрюмым выражением лица передала длинную иглу.

«Никакого сценария, никакого сюжета, никаких актеров!», — говорил Джонатан четырнадцать лет назад. Это не актриса, это Мики Лонг, настоящая Мики Лонг, студентка четвертого курса, молодая, непреклонная, решительно добивающаяся своего, неустрашимая защитница страждущих. Мики стало неловко от того, что она выглядела такой решительной.

Увиденное дало выход потоку других воспоминаний: двенадцатилетняя Мики устало заходит в кабинет очередного врача и хочет бежать, когда тот касается ее лица. Мики чуть не рыдает, ибо ей надо успеть в дамскую уборную, чтобы замаскировать свое лицо, а она и так уже опаздывает в лабораторию Морено. Мики берет штурмом «Викторию Великую», спорит с Греггом и вступает в борьбу с Мейсоном. Мики восстанавливает искалеченное лицо молодого Джейсона Батлера. Мики берется за любую трудную работу, и ей ничто не страшно.

В одном миге она увидела всю свою жизнь — решимость, боевой дух — и подумала: «С каких это пор я перестала рисковать?»

Она быстро стерла со щеки слезу. Джонатан действительно преподнес ей великолепный подарок. Он вернул прежнюю Мики. И шанс снова стать ею.

Когда фильм закончился, Мики включила свет и поднялась с дивана. Она обернулась и увидела стоявшую в дверях Сондру, янтарные глаза подруги были неподвижны и широко раскрыты.

— Мне показалось, что я что-то услышала, — сказала она.

— Сколько ты видела?

— Достаточно.

Мики улыбнулась:

— Присаживайся. Я прокручу все еще раз. Затем позвоню Сэму Пенроду. Боюсь, он уже потерял одну пациентку.

В ответ Сондра тоже улыбнулась ей.

35

Дорогая доктор Рут, меня беспокоили сильные головные боли, и я обратилась к своему врачу, который направил меня к другому врачу. Тот распорядился, чтобы в больнице мне сканировали голову. Снимки показали, что у меня «смещение шишковидной железы». Что это означает и можно ли мне обойтись без хирургического вмешательства? Сиэтл.


Рут отложила письмо и взяла другое.


Дорогая доктор Рут, я в браке уже шесть лет и отчаянно хочу родить, однако мой муж бесплоден. Мы подали заявление на усыновление, но ответа ждать придется не меньше четырех лет. Наш врач рассказывал, что можно осуществить искусственное оплодотворение из донорского банка, но, когда мы обратились за советом к нашему священнику, он ответил, что в глазах церкви искусственное оплодотворение равно прелюбодеянию. Что нам делать? Порт-Таунсенд.


Рут отложила и это письмо, затем сердито взглянула на большую кучу конвертов, лежащих на столе. Письма поутру принесли из редакции газеты, после чего прежняя куча стала в два раза больше, а завтра увеличится в три раза. Лорна Смит будет недовольна.

Рут пыталась изо всех сил удержать колонку на плаву, сделать ее свежей, оптимистичной и интересной. Но теперь она казалась скучной. Рут сердито взирала на кучу почты, словно та была насекомым, заползшим меж половиц.

Оттолкнувшись от стола, доктор Шапиро встала и подошла к окну. Сентябрь. Начинался сезон, когда смертность возрастала. Как несправедливо! Почему нельзя сбросить прежнюю кожу и каждую весну рождаться заново? Разве мы менее значимы, чем деревья и змеи?

В это утро она ненавидела себя. Собственно, она ненавидела себя уже несколько дней, последние сто дней, поскольку не могла остановить поток мыслей, не могла найти средства от горечи, отравлявшей ей кровь.

Пять, четыре, три, два года назад писать эту колонку было интересно. Даже год назад ей все еще нравилось заниматься этим, она раздавала свою медицинскую мудрость, словно пилюли, зная, что люди надеются узнать, как им быстро выздороветь. Но кто найдет средство, от которого выздоровеет она?

Рут взглянула на часы. Ей уже пора собираться и ехать в Сиэтл. Доктор Маргарет Каммингс, ее психотерапевт, спросила, сможет ли Рут приехать сегодня днем, а не вечером. Рут внесла необходимые изменения в свой график: некоторым делам приходилось срочно находить время.

Помогла ли ей Маргарет Каммингс? Рут не была в этом уверена. С февраля, уже семь месяцев, она посещала ее раз в неделю. Можно было ожидать, что к этому времени что-то должно произойти. Рут знала, она не может жить без сеансов психотерапии. Маргарет вела себя спокойно, принимала Рут такой, какой она была, и не критиковала ее. Рут могла расхаживать по ковру, выкурить пачку сигарет и рассказать обо всех неприятностях, какие была в состоянии вспомнить. Может, скоро наступит поворот, и Рут вылечится?

Отвернувшись от окна, Рут снова взглянула на письменный стол. И на этот горшок. Этот чертов горшок.

Сеансы Маргарет Каммингс могли бы увенчаться успехом, Рут докопалась бы до причины своего несчастья, если бы не возникла эта сложная ситуация с Арни. Сначала на день рождения матери Рут появился этот горшок. Новый горшок прибыл в Тарзану на годовщину брака родителей Арни. Затем еще один — на четырнадцатилетие Рейчел. И наконец, горшок для украшения кабинета Рут. Мало того что ее все время мучили кошмары, бессонница, невыносимая потеря самоконтроля, так теперь еще и головная боль от Арни.

«Я не пойду в эту галерею. Я не опущусь так низко».

Первой реакцией Рут было пойти в галерею. Ей стало любопытно, почему в доме растет количество индейских гончарных изделий, но она объяснила это тем, что Арни проходит через определенную фазу, вроде этой местной вечерней школы, которую посещает каждую пятницу. Пусть будет так, если это доставляет ему удовольствие. Но однажды вечером, когда заседание ее группы поддержки по ряду причин отменили, она возвращалась домой рано кратчайшим путем и заметила у жилого массива для бедных машину, удивительно напоминавшую их микроавтобус. Убедившись, что это и в самом деле их машина, она подумала: «Разве Арни сегодня не должен быть в школе?» Затем, несколько недель спустя, она снова увидела машину на том же месте. Тогда-то у нее и стали зарождаться подозрения.

Рут никогда бы не нашла связь между горшками и этим жилым домом, если бы Арни не оставил визитную карточку в кармане своей рубашки. Рут обнаружила ее во время стирки. На визитке с помятыми краями значилось: «Анджелина. Искусство коренных американцев». Рут пришло в голову внимательнее осмотреть горшки, но она пожалела об этом, когда обнаружила то, что хотела узнать: все горшки были сделаны Анджелиной.

Однако есть ли тут какая-то связь? Она не была уверена в этом. Один из горшков пришел в коробке, на крышке которой значилось название галереи искусств. Рут тут же решила найти эту галерею, но гордость остановила ее. Доктор Рут Шапиро не опустится до того, чтобы шпионить, она не позволит себе оказаться в трясине беспочвенных подозрений. У Арни роман? Не похоже. Ей надо было лишь прямо спросить его, к кому он ходит в тот жилой массив, и выяснилось бы, что там происходит нечто безобидное, вроде собрания учащихся курсов, пожелавших обсудить только что прочитанную лекцию. Что там говорил Арни о своих курсах? Чем они занимаются? Рут не смогла припомнить.

Он поступает несправедливо, так осложняя ее жизнь, сейчас, в столь решающий момент. Ей приходилось решать другие задачи — разбираться и анализировать все составные части собственной жизни и выяснять, что Оставить, а что выбросить. Это было все равно что наводить порядок в шкафу, который не открывали много лет. С помощью Маргарет Каммингс она могла бы сделать это, но при условии, что Арни не будет ее подводить.

Ее глаза остановились на письме в рубрику «Спросите доктора Рут». Оно было от Мики. Новое сообщение о том, каких успехов она добилась в лечении Сондры.


Дефекты разгибательных мышц сведены к минимуму посредством пересадки сухожилия от четвертого пальца ноги на второй палец руки. Я также восстановила соединительные ткани между третьим и четвертым пальцами рук пересадкой сухожилия с третьего пальца. Я буду держать руку в шине на протяжении трех недель, после чего шину можно будет снять и, бог даст, восстановится значительная часть подвижности.


Хотя гнев Рут распространялся на все: детей, мужа, старых друзей, даже птиц, летавших над головой, — она признала, что Мики действует смело. Страдания Сондры тоже производили впечатление: многочисленные хирургические операции, неподвижное состояние, когда половина тела скована гипсом, бесчисленные швы и инъекции, разрезания и зашивания… Оставалось лишь дивиться и молиться об успехе.

В некотором смысле Рут завидовала им. Мики и Сондра четко обозначили пределы возможного, их цели были ясны, узнаваемы. К тому же обе работали вместе, в паре, как старые подруги, чего Рут не испытывала неизвестно с каких пор. С тех пор как в своей студенческой квартире по очереди мыли посуду.

Если жалеешь о том, что снова не учишься в колледже, тогда все понятно — скоро тебе стукнет сорок лет. Рут жалела о том, что Мики написала, жалела о том, что она завидует им и сравнивает свою жизнь с их жизнями, потому что ей никогда не удастся победить.

Что ж, у них все скоро закончится. Это письмо было отправлено две недели назад. Через несколько дней с Сондры снимут шины, и обе увидят, чего удалось достичь; тогда станет ясно, как у них сложится жизнь и что их ждет в будущем.

Что же касается Рут, то ей пора отправляться в Сиэтл и нанести визит Маргарет Каммингс.


— Но как раз в том-то и все дело, — сказала Рут, встала с кресла и снова начала расхаживать по кабинету. — Я не знаю, на что злюсь. Или на кого. Вот что так выводит из себя. Такое ощущение все время не покидает меня, оно охватило меня, словно щупальцами, присосалось к спине, и я не могу стряхнуть его. Нет ни минуты покоя. Я просыпаюсь сердитой, я засыпаю сердитой. И мне не на что излить свою злость.

Доктор Маргарет Каммингс наблюдала, как ее пациентка все ходит по кабинету, курит сигарету, затем, не докурив, сплющивает ее в большой стеклянной пепельнице, стоявшей на серванте. Затем возвращается к креслу, берет сумочку, достает новую сигарету, закуривает ее, и все начинается сначала. Все время, пока она говорит рублеными предложениями, ее короткое, плотное тело являет собой комок нервов.