Когда Рут впервые пришла к ней семь месяцев назад, Маргарет Каммингс увидела женщину, которая не дает выхода накопившейся ярости. Сейчас та же самая женщина вытаптывала дорожку на ковре, и природа сил, бушевавших внутри нее, оставалась столь же загадочной, что и в прошлом феврале. Обе не приблизились к решению проблемы, которая, похоже, была скрыта в Рут.

— Из-за этого я не могу держать себя в руках, — продолжила Рут, остановившись перед висевшей на стене литографией Дали и сердито глядя на нее. — Знаешь, Маргарет, есть два вида злости. Один придает силы и помогает добиться своего, вроде окончить медицинский колледж. Второй доводит до состояния жалкой беспомощности. Только представь: Рут Шапиро стала беспомощной!

Постояв у литографии, Рут подошла к серванту, погасила еще одну сигарету и вернулась к креслу.

Находиться в кабинете Маргарет было приятно, он располагал к беседе. Он мало отличался от кабинетов в большинстве домов, был обставлен удобной мебелью, одну стену занимали книги и несколько растений. Письменного стола не было. Казалось, тетя Мегги пригласила тебя на чай, и ты подумала, что самый раз облегчить душу, потому что она умеет слушать и хранить секреты.

Рут опустилась на кресло и взглянула на подругу, сидевшую на диване. Настоящая тетя Мегги: Маргарет Каммингс выглядела столь же скромной, что и ее кабинет. У нее были седые волосы. Она надела простую юбку и свитер, туфли-лодочки на низком каблуке и часы «Таймекс» с большим циферблатом. Глядя на Маргарет Каммингс, нельзя было догадаться, что она пользуется репутацией самого лучшего и популярного психолога в этом городе.

— Не знаю, что и делать, Маргарет.

Психиатр поерзала на диване:

— Давай поговорим о твоем муже. Что ты о нем думаешь прямо сейчас?

— Арни? Эта тень, с которой я живу?

— Ты сердишься на него?

— Мне следует сердиться на него. Похоже, у него начался роман.

— Значит, ты все же сердишься на него?

Рут отвела глаза:

— Я в этом не уверена. Не могу сказать. Как раз в этом и заключается трагедия моей жизни — ничего нельзя сказать определенно. Моя жизнь все равно что оболочка без содержания. Я знаю, как должна себя чувствовать, но кажется, что меня в самом деле злит не столько его роман, сколько то, что он о нем молчит, предоставляя мне самой все выяснить.

Подлокотник кресла заканчивался декоративной окантовкой, и теперь Рут водила по ней кончиками пальцев.

— Такое ощущение, будто все валится из рук. Я не успеваю подготовить колонку в срок, у меня больше пациентов, чем удается принять. Даже собственные дети, похоже, стали мне чужими. Я смотрю на них и вижу пять незнакомых лиц. Рейчел в этом месяце исполнилось четырнадцать. На днях она вернулся из школы с английской булавкой в ухе. Я была ошеломлена. Ведь она еще вчера была совсем маленькой девочкой! Разве я еще неделю тому назад не сидела с календарем в руках, соображая, когда забеременела ею?

Рут потерла лоб.

— Маргарет, моя жизнь укладывается в сжатые сроки. Я теряю представление о времени. Я стала много думать о прошлом, о медицинском колледже. Господи, какое это было время! — Она посмотрела на доктора Каммингс и улыбнулась. — Тогда я испытала много чудесных, ничем не обремененных интимных связей.

— А как проходят интимные связи с мужем?

— Их просто нет. Он совсем лишен воображения. Наверно, женщина, с которой он встречается, сидит без денег.

— Как ты думаешь, он восприимчив к новому и готов экспериментировать?

Рут пожала плечами:

— Ради чего? С какой целью?

— Ты сказала, что подозреваешь его в измене?

— Нет еще. Не знаю, как с этим поступить. Мне в голову приходит столько разных мыслей. Столь многое надо успеть сделать. Иногда кажется, что стены обрушиваются на меня.

— Сейчас тоже?

Рут оглядела кабинет.

— Да. — Она снова опустила голову и изучала окантовку из велюра, будто сейчас для нее важнее занятия не было. Рут знала, что делает: она знала, что ходит кругами, наносит ложные удары, словно состязаясь в остроумии, осыпая Маргарет искренними заявлениями, поскольку понимала, что от нее ждут как раз этого. Однако Рут понимала, что долго не сможет играть в жмурки, потому что Маргарет ее все равно раскусит. Поэтому она тихо сказала: — Он вернулся. Этот сон вернулся.

— Тот, который ты видела подростком?

— Он начался, когда мне было десять лет. Это был кошмар, который я переживала все детство, когда была толстой и отец все время твердил, что мне пора сесть на диету. Всякий раз, когда он критиковал меня, я видела этот сон. — Рут обхватывала окантовку пальцами, затем стала щипать ее. — Сон исчез, когда я училась в медицинском колледже, и снова вернулся, когда мне девять лет назад сделали генетический анализ. Я его снова видела на прошлой неделе, в день моего рождения. Кстати, мне исполнилось сорок лет.

— Разве твой день рождения не совпал с годовщиной смерти отца?

Рут взглянула на нее:

— Да, совпал. Вечером, когда исполнился ровно год после его смерти, сон вернулся, и все повторилось, он был точно таким же, как прежде, ничего нового, все повторилось до мельчайшей детали. — Рут опустила голову на спинку кресла и уставилась в потолок. — Это короткий сон, в нем ничего особенного не происходит, но когда я его вижу, то испытываю настоящий страх. А когда просыпаюсь, сердце сильно стучит в груди.

Огромное черное пространство засасывает меня. Не знаю, то ли это помещение, то ли пещера, то ли океан. Я ничего не вижу. Я слепа. И я каждый раз верю этому сну. Можно подумать, что с каждым сном я должна поумнеть и однажды сказать: «Минуточку, я это уже проходила. Это всего лишь глупый сон». Но нет! Сон меня каждый раз дурачит. Всякий раз я испытываю страх перед Пустотой. Я становлюсь бестелесной, бесплотной. Я существо, парящее в ужасном, враждебном забытьи. Я начинаю впадать в панику. Я не узнаю себя. Я не в состоянии думать. Я не в состоянии логически рассуждать. Я недоразвита. Я представляю либо начало, либо конец чего-то. Не знаю, что именно, и от этого меня охватывает еще больший страх. Страх от того, что может произойти, во что я могу превратиться или страх от того, что все уже осталось позади, и так будет вечно.

Рут обхватила руками подлокотники кресла, ее пальцы вонзились в ткань.

— Ты представить не можешь, как меня пугает окружающее пространство, пугает сознание того, что я есть и в то же время меня нет. Неподдельный, леденящий кровь страх.

Она подняла голову и взглянула на доктора Каммингс.

— Вот и все. Сон на этом кончается.

Маргарет внимательно смотрела в ее неспокойные карие глаза.

— Как по-твоему, что это значит?

— Не знаю. Погоди, да, я знаю. Должно быть, это означает, что я считаю себя бесформенной. Либо я еще не родилась, либо уже умерла. Не знаю, что именно. Я только знаю, что мне от всего этого стало страшно ложиться спать, ибо я понимаю, что обнаружу себя парящей в этом кромешном аду.

Обе несколько минут сидели молча, Рут рассматривала подлокотник кресла, а Маргарет ждала, когда та скажет еще что-то. Наконец, словно давая понять, что час истекает, доктор Каммингс придвинулась к краю дивана и сказала:

— Рут, я хочу, чтобы ты вела дневник этих снов. Каждый раз, когда ты увидишь очередной сон, запиши все, пока он еще не остыл в твоей памяти. Не пропускай ничего. Даже если тебе кажется, что ты снова повторяешься. Опиши любое малейшее ощущение, любое переживание, и затем опиши, что ты чувствовала, когда проснулась.

— Но ведь получится ужасно много повторов.

Маргарет улыбнулась.

— Если обнаружится малейшее изменение, новая подробность, какой бы незначительной она ни казалась, мы сможем кое-что понять.

Рут посмотрела на часы. Вечер еще не наступил. Сегодня у нее нет приема ни в кабинете, ни в больнице. Конечно, на столе лежала эта противная куча почты, но она подождет. Рут повернулась к окну и, прищурив глаза, смотрела на пылинки в лучах солнечного света, проникавших через оконные стекла и падавших на ковер. Неплохой день для прогулки.

Когда обе встали и направились к двери, Рут сказала:

— Маргарет, на следующей неделе я не приду. Друзья пригласили меня провести несколько дней в Лос-Анджелесе. Может быть, если я куда-то на время уеду, сменю обстановку, встречусь со старыми друзьями, все образуется.

— Неплохая мысль.

Рут насмешливо улыбнулась:

— Я дам тебе знать, если меня вдруг посетит фрейдовское озарение.


Рут редко заходила в рынок на Пайк-стрит, и всегда не одна. У нее в хвосте плелись девочки, выклянчивая мороженое, а Арни бросал долларовые бумажки в открытые футляры уличных гитаристов. Она раньше никогда не приходила сюда одна, ее охватило странное волнение и какое-то рискованное любопытство.

Вдруг ноги сами привели ее к галерее.

Рут долго стояла перед ней и смотрела сквозь толстое стекло витрины. Прохожим могло показаться, что она разглядывает выставленные в ней экспонаты — высокие тотемы, пики, украшенные перьями орла, большие написанные маслом картины с изображением вигвамов у безмятежной реки. Однако на самом деле ей хотелось заглянуть в сумрачную галерею, не входя туда. Она сейчас там? Та Анджелина, которая делала горшки с такой скоростью и мастерством? Каким образом Арни нашел эту галерею? Что он нашел сначала — галерею или эту девушку?

Солнце падало не под тем углом. В стекле Рут смогла разглядеть лишь свой печальный лик — невысокую темноволосую женщину, которая выглядела на все свои сорок лет. По лицу Рут было видно, что она не знает, как поступить.

«С какой стати я пойду в эту галерею? По какому поводу?»

По тому же поводу, по какому любая жена хочет взглянуть на «другую» женщину: чтобы посмотреть, что в ней «такого, чего у меня нет».

Даже входя в галерею, Рут во всем винила Арни. Это по его вине она так низко пала. Это же нелепо приходить сюда и притворяться, что ты хочешь что-то купить! Рут знала: что после того как уйдет отсюда, она будет чувствовать себя ужасно, думать, что совершила ребяческую выходку. И в этом она также винила Арни.

Выставленные экспонаты были прекрасны, некоторые из них Рут не отказалась бы приобрести. Например, этот рыжевато-коричневый батик в круглой оправе с каким-то большеглазым индейским демоном с неровными зубами и перьями орла, спускавшимися с нижней части обруча. Батик был поразителен, над камином он смотрелся бы сногсшибательно. Почему Арни вместо горшков не мог купить ей эту вещь? Потому что горшки делает Анджелина.

«Рут, ты ведь точно не знаешь. Это все может быть плодом твоего воображения».

Рут остановилась перед гравюрой индианки, на спине которой сидел толстолицый ребенок.

После занятий на курсах он ходит на чью-то квартиру, вероятно, чтобы вместе учиться или, возможно, к кому-то, кто любит спорт, и они пьют пиво и спорят. А эти горшки… Что такого, если их сделала одна и та же женщина — ему просто мог понравиться именно этот стиль.

«Рут, уходи прямо сейчас, пока не оказалась в глупом положении».

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Рут увидела молодую женщину, очень хорошенькую. Та улыбалась.

— Да, — торопливо ответила она. — Я ищу что-нибудь для своего мужа. Подарок. Он мне раньше говорил об этой галерее. Мы здесь приобрели несколько вещей. И вот я подумала…

— Разумеется. Вы имеете в виду что-то определенное?

— Горшки. Большие горшки. На которых изображены сюжеты из мифов.

— У нас есть несколько красивых экземпляров. — Молодая женщина повернулась и перешла на другую сторону галереи. Она остановилась у большого горшка, стоявшего на пьедестале. — Это очень красивый экземпляр. Горшок сделан в стиле пуэбло, но украшен он в духе Северо-Запада.

Рут медленно подошла к нему, не веря своим глазам. В ее гостиной стояла уменьшенная копия точно такого горшка.

— Да, он очень любит работы одной художницы, которую зовут Анджелина.

Молодая женщина подняла одну стройную руку и осторожно коснулась ей горшка.

— Этот горшок сделан Анджелиной.

Рут не спеша осмотрела горшок и неохотно согласилась, что он красив и что Анджелина, кто бы она ни была, одарена настоящим талантом.

— Я сгораю от любопытства, — как бы невзначай сказала она. — Вы случайно не знакомы с Анджелиной? Она живет в этом районе?

Девушка еще больше расплылась в улыбке и чуть покраснела.

— Анджелина — это я, — тихо ответила она.

Для Рут ее слова прозвучали словно гром с ясного неба, она стояла и тупо смотрела. «Это и есть Анджелина? Индианка?» Рут с удивлением услышала собственный голос и обнаружила, что она еще держится: