Аньес Ледиг - За полшага до счастья

– Надеюсь, до скорого, – бросил он.

Жюли успела заметить тонкую цепочку, выскользнувшую из-под ворота футболки. В этот раз ее позвякивание было менее приглушенным. При каждом движении со стуком соприкасались два кольца. Обручальных…

В кафетерии они нашли свободный столик. Ромэн поставил на поднос две чашки кофе. Издали он жестом спросил, нужен ли Жюли сахар. Она кивнула. Он сел, придвинул ей стаканчик, положил рядом пакетик сахара и пластиковую палочку, чтобы перемешивать.

– Вам лучше?

– Да, прохладный душ пошел мне на пользу. Наверное, я не выспалась. Вчера вечером мы ходили в кино.

– Очень хорошо! Некоторые родители не понимают, что надо себя беречь, возвращаться к почти нормальной жизни. И вы увидите, что порой вы будете от души смеяться, а иногда упрекать себя за это. Когда в жизни человека случается большое горе, ему кажется, будто взгляды окружающих не позволяют ему быть веселым, хотя в глубине души он осознает, что только это помогает ему держаться. Японская пословица гласит: «В дом, где смеются, приходит счастье».

– Мне кажется, японцы состязаются с арабами.

Ромэн улыбнулся.

– Можно подумать, вы через это прошли! – воскликнула Жюли. – То, что вы говорите, настолько верно…

Ромэн молча опустил глаза.

– Простите, меня это не касается, – извинилась Жюли.

– Я бы не хотел говорить об этом. Мои переживания столь нелепы по сравнению с тем, что испытываете вы.

– Да, изливающий душу мужчина выглядит довольно смешно. Вот почему они обычно этого не делают. А вот женщины поняли, что смешное не убивает. А порой действует даже благотворно. Высказать то, что у тебя на сердце, вовсе не означает выставить себя на посмешище. Ведь у мужчин тоже есть сердце?

– Да. И иногда оно разбивается. Моя жена ушла…

– Ушла? То есть покинула этот мир?

– Нет, она покинула меня. Но для меня это одно и то же…

– …

– Она ушла от меня к адвокату. Конечно, адвокат лучше. Он представительнее, больше зарабатывает… Она без малейшего сожаления поставила крест на своей прежней жизни. Моя рана постепенно рубцуется. Но вот бедная Шарлотта… Я не понимаю…

– Шарлотта?

– Моя дочь. То есть наша дочь. Вот видите, я уже дошел до того, что забываю о том, что у нее есть мать.

– Но ведь у родителей равные права на ребенка?

– Она не захотела. Ее дорогой адвокат счел, что это обременительно.

– Но все-таки она видит дочь?

– Редко. Они переехали в Париж.

– Вы ее очень любили?

– Очень.

Жюли даже не знала, что сказать. Как это возможно, чтобы мать бросила ребенка ради другого мужчины? Ей это казалось непостижимым. Совершенно непостижимым.

Ромэн машинально прикоснулся пальцами к обручальным кольцам. В другой руке он так же автоматически вертел стаканчик с кофе.

У Жюли внезапно замерзли ладони, она обхватила стаканчик, чтобы согреть их.

– Все раны рано или поздно затягиваются; хорошо или плохо, но кожа заживает. След остается, но жизнь сильнее.

Оба молчали. Только робко прихлебывали кофе. Решительно, их отношения буквально притягивали множество ангелов…

Жюли продолжала медленно помешивать свой кофе пластмассовой палочкой. И ни о чем не думала.

– Мне кажется, за это время сахар уже растаял.

– Да, – согласилась Жюли и рассмеялась.

Они изредка взглядывали друг на друга, ощущая несомненную общность, которую заметили, должно быть, еще при первой встрече, но которая теперь, за этим маленьким квадратным столиком, среди гомона безымянного кафетерия, обрела форму.

– А что папа Людовика?

– Вы разве не в курсе?

– Ах да, верно, это записано в истории болезни. Он никогда не хотел признать своего отцовства?

– Никогда.

– И вам никогда не хотелось найти для сына приемного отца?

– Каждый божий день с утра я надеюсь, что найду отца для Людовика. А заодно мужчину для его мамы.

– И что же?

– И каждый вечер еще чуть-чуть сильнее утверждаюсь в своем атеизме.

– Но ведь вы очень симпатичная.

На губах молодой женщины мелькнула улыбка. Трогательный комплимент… Она едва заметно покраснела. Словно на ее щеки опустились два розовых лепестка…

Жюли была рада, что может не встречаться глазами с Ромэном. Она была уверена, что на дне еще осталась песчинка сахара, и принялась неистово перемешивать кофе.

– Спасибо…

– Я вполне искренне…

– Трудно найти идеального мужчину, который подошел бы и Людовику, и мне…

– Неужели вас не предупредили? Сказки существуют только в книжках!

А что, если Жюли хочет в них верить? В сказки! А? Это что, кому-то мешает?

Она уже была готова ответить, но Ромэн продолжал:

– Если вы слишком высоко ставите планку, ни один мужчина не будет достаточно высок, чтобы перешагнуть ее. Все будут проходить под ней.

– Вот вы, например, какого роста?

Вместо ответа Ромэн улыбнулся.

– Я знаю, что идеального мужчины не существует, – снова заговорила Жюли. – Но я не спешу выбрать. Один раз я уже обманулась, и мне бы хотелось уберечь Людовика от новой ошибки.

– Никогда не обманываешься, если любишь.

Именно в этот момент подал голос его бипер. Ромэна ждали на отделении. И это было очень кстати.

Металлические двери лифта уже закрывались, и Поль никак не мог ожидать, что неизвестно откуда вдруг возникнет чья-то рука, чтобы придержать их. Рука Манон.

Буквально впрыгнув в лифт – она такая, вечно спешит, живет на скорости двести километров в час, – Манон никак не могла ожидать, что обнаружит в нем Поля, который уже нацелился пальцем на нужную кнопку и был удивлен, что ему помешали.

– Я чуть было не стал невольным свидетелем зрелища отрубания пальцев! – воскликнул он.

– А я чуть было вас не упустила!

– Вы уже в некотором роде упустили меня.

Манон покраснела. Да еще это замкнутое пространство…

– Мы направляемся в одно и то же место? – спросила она, чтобы сменить тему.

– Полагаю, что да. Вы нервничаете или…

– Или мне не нравятся лифты. Но восемь этажей пешком…

– А почему не нравятся?

– У меня клаустрофобия.

Тут лифт внезапно остановился между двумя этажами, и кабина погрузилась во тьму.

– Это вы его остановили? – спросила испуганная Манон.

– Нет, ни в коем случае. Зачем мне подвергать вас такому испытанию, когда вы только что сказали, что страдаете клаустрофобией?

– И что же теперь делать?

– О, на такой случай у меня есть целый арсенал предложений.

– Даже не вздумайте шутить, я это ненавижу.

– Вам не нравится мой арсенал, хотя вы даже не знаете, что в него входит.

– Я ненавижу лифты, особенно когда они ломаются.

В кабине горела всего одна крошечная лампочка, так что в темноте можно было различить лишь два смутных черно-белых профиля. Манон нервно нажимала на все кнопки подряд.

– А если лифт упадет?

– Мы разобьемся вместе. По правде сказать, мы не слишком высоко, так что отделаемся несколькими ушибами. Я могу обнять вас, тогда мое тело смягчит удар.

– Прекратите! Ничего смешного. Я боюсь.

– Боитесь? Уж не меня ли?

– Разумеется, не вас! Я боюсь, что мы отсюда не выберемся.

– С чего вдруг мы отсюда не выберемся?

– Умрем от голода, от жажды. О нас забудут.

– Жажда дает нам пять дней отсрочки. Кстати говоря, в подобных обстоятельствах лучше пить поменьше, иначе последствия могут быть непредсказуемыми. Что же касается голода, должно пройти пять-шесть недель, чтобы это привело к смертельному исходу. Так что у нас еще есть время. Особенно у меня, если сравнить наши запасы.

– Лучше бы я поднялась по лестнице. Тогда со мной не случилось бы этого.

– Но вы бы упустили меня.

– Ладно, давайте серьезно. Что будем делать?

– Позвоним технику, – предложил Поль, нажимая на кнопку вызова.

Раздался звонок, прозвучавший в кабине словно крик отчаяния. Но никто не ответил.

– А что будем делать теперь? – нервничала Манон.

– Я мог бы действительно обнять вас, пока не подоспеет помощь. Мне кажется, вам стало бы лучше.

Манон тотчас подошла к Полю и тесно прижалась к нему.

– Вы недолго раздумывали.

– Жюли мне о вас рассказывала. О вашей способности успокаивать. Мне сейчас это просто необходимо.

– Манон, мы в больнице, они не могут о нас забыть… Не волнуйтесь.

– Жюли была права. Ваши руки успокаивают.

– Уж не хотите ли вы, чтобы поломку подольше не исправляли?

– Ну нет, до такого я еще не дошла.

В этот момент лифт вздрогнул, и одновременно в тесном пространстве зажегся свет, внезапно заставив их осознать, в какой тесной близости они оказались. Манон отступила на шаг и смущенно улыбнулась, прежде чем привести в порядок голову.

Хотя они оба, кажется, были готовы потерять ее…

Жюли не слышала будильника. Промаявшись в пробках почти сорок пять минут, она очень поздно приехала в больницу.

Она не любила опаздывать, хотя знала, что найдет Людовика все в том же положении, с неподвижным телом и закрытыми глазами. Но она сердилась на себя за то, что он может оказаться один, когда очнется. Тогда она вспомнила, что говорила та медсестра, и спокойно припарковалась, в глубине души зная, что Людовик непременно дождется ее, чтобы выйти из комы.

Она торопливо шла к главному входу, когда увидела едущий ей навстречу старый автомобиль. Такие участвуют в осенних ралли по винодельческим шато. Только в последний момент она узнала почти скрытого отражением деревьев в лобовом стекле Ромэна, который махал ей рукой и едва заметно улыбался. Надо же, чуть не разминулись! Верно, ведь по вторникам он приезжает рано, чтобы успеть в центр реабилитации, где в десять часов начинается еженедельное совещание.

Жюли помахала в ответ. Ромэн заметил ее в зеркале заднего вида. Жюли остановилась. Она была разочарована тем, что сегодня ей не удалось перекинуться с ним несколькими словами. Его работа с Людовиком стала для нее неким ритуалом. Опоздание на сеанс заставило Жюли осознать, что рядом с этим человеком ей становится легче дышать, что он дает ей поддержку, возможность восстановить силы, чтобы выстоять, сохранить твердость духа.

Однако после краткого момента отчаяния Жюли убедила себя, что еще будут другие утра, так что одним больше, одним меньше…

Придя в палату, она нашла там Людовика все в том же состоянии. То же безучастное лицо. Те же приборы вокруг него. Та же кровать, та же палата, та же кома…

Честное слово, бывали утра повеселее…

Поцеловав Людовика, Жюли заметила клочок бумаги, положенный на край постели…

«Маме Людовика».

Она развернула записку.

«Видимо, вас что-то задержало…

Я хотел предложить вам посетить наш центр, чтобы вы осмотрели его и поняли, чем мы занимаемся. Детей сейчас немного, как раз было бы очень удобно.

Сегодня днем, около двух, у меня будет небольшое окно, я мог бы отвезти вас… Я приеду в больницу к другому ребенку. Оставляю вам номер своего мобильного, скажите, что вы об этом думаете и можете ли вы…

До встречи.

Ромэн Форестье».

Разумеется, Жюли хотелось бы побывать в центре, где Людовику предстоит провести часть своего детства. Неизвестное всегда немного страшит, так что если представляется возможность, надо ее использовать.

Жюли схватила мобильник и забила в его память номер Ромэна. Она уже вполне овладела управлением этим аппаратом. Некоторое время она обдумывала, как записать: «Массажист» или «господин Форестье»… Пусть будет «Ромэн».

И она отправила ему сообщение, что с удовольствием посетит центр во второй половине дня.

Жюли взяла ручку Людовика в свою, стала перебирать его пальчики, указательным пальцем вывела спираль на его ладошке, потом прижалась к ней щекой и, глядя на сына, тихонько заплакала.

Всего несколько слезинок, чтобы излить слишком переполненное горем сердце. Слишком много печали. Сегодня плохой день. Не может же солнце каждый день светить. Иногда небо бывает хмурым, освещает жизнь по-другому, немного более тускло, с каким-то серым оттенком, менее радостным.

Жюли привыкла к таким минутам отчаяния, они неизбежны. Она посмотрела в окно. Небо – и в реальной жизни – было серым. Скоро хлынет дождь. Капли уже стучали по стеклам, подгоняемые порывами ветра. Вдоль оконных переплетов струилась вода, сперва это были единичные крупные капли, они постепенно сливались с другими такими же, и вот уже поток ускорялся, становился шире. И этот водный танец непрестанно повторялся. Пейзаж за окном был размыт, словно в дымке; можно было различить очертания, но не детали, точно как в будущем, смутно вырисовывающемся перед Жюли. Словно эскиз картины, которую она надеялась впоследствии дописать, раскрасив ее в яркие цвета…