Наталья Нестерова - За стеклом (сборник)

Он немного помялся, как человек, который не решается на откровенность, посмотрел на Лену.

— Смелее! — сказала она. — Здесь все свои.

— Большие деньги, — повторил Канарейкин. — Вот на Украине был недавно скандал. Одна фирма завладела патентом на «способ вибрационного контроля машин», не бог весть какая эврика, но в нефтяной промышленности весьма и весьма… Понимаете, патент может купить государство, если, конечно, имеются каналы влияния. Украинское правительство отвалило почти сто миллионов долларов, если из гривен перевести… Или еще… Какое-нибудь предприятие вроде ярославского хлебозавода заключает с фондом изобретений контракт на использование патентов «способов получения хлебобулочных, макаронных и мучных изделий», платит ежемесячно фиктивные многомиллионные вознаграждения изобретателям, от налогов эти суммы уводит… Но я! Я к этому не причастен! Только теоретически! Только на первичном этапе!

— Да! — вдруг подал голос Ваня. — Кто снимает и кто пленку проявляет — разная ответственность.

— Простите! — подался вперед Родион. — Э-э-э… Петр Сергеевич, правильно? Не могли бы уточнить некоторые детали?

— Еще лучше — начать сначала, — сказала Алла, не отрывая глаз от блокнота.

— Всем интересно! — заверила Настя, которой интересно вовсе не было, но если дядя Родион так разгорячился!

Володя, пока Канарейкин начинал сначала, ушмыгнул на кухню, где был телефон, и позвонил Егору Иванову.

— Слушай! — возбужденно заговорил Володя. — Тут такая петрушка! Ворованные идеи — чепуха, мелочь, дорожки ведут далеко и высоко!

Он пересказал Егору информацию Канарейкина. Следователь не только не обрадовался новым данным, не только не попытался ввернуть какую-нибудь байку или анекдот, но даже разозлился и повысил голос:

— Я же вас просил! Кто вас просил? Хотите под программу защиты свидетелей? Обеспечу! Тебе тут не Америка! Знаешь, где я тебе программу устрою? В тюрьме! Эх, рано тебя выпустили! Кстати, вы с Леной будете сидеть в разных изоляторах и даже перестукиваться не сможете. Куда вы лезете?! Пироги должен точать сапожник, то есть пирожник. Вовка! Я тебя как человека прошу!

— Значит, ты все это знал? — сделал вывод Володя.

— Вопрос, откуда ты знаешь?

— От верблюда! Верблюд, он же Канарейкин, сидит у меня дома и исповедуется. — Володя прислушался. — Вот уже закончил про детские годы и перешел к отрочеству.

— Почему у тебя? — удивился Егор. — В общем, так! Пусть Канарейкин завтра придет ко мне в одиннадцать, нет, в двенадцать. И принесет подробное чистосердечное признание. Лучше — в трех экземплярах. У нас опять в ксероксе чернила кончились. Вот жизнь! Чернила раньше квартала заканчиваются. Володя! Дай мне крепкое мужское слово, что самодеятельности разводить не будешь!

— Может, мне Лену с детьми к родителям в Сибирь отправить? — разволновался Володя.

— В Сибирь мы всегда успеем. Пока! Ты слово дал! — напомнил Егор и отключился.

Володя вернулся в гостиную. Канарейкин рассказывал о своих первых изобретениях, сделанных тридцать лет назад. В качестве референтного лица, к которому обращал пламенную речь, Канарейкин выбрал Милу, юриста-нотариуса. И очень нервировал Гену, провоцировал на ядовитые вопросы и уточнения. Алла прилежно стенографировала и просила по буквам медленно диктовать технические термины.

Иван Лобов крутился вокруг изобретателя и делал снимки. Канарейкин вздрагивал от вспышек фотокамеры.

— Вот, возьмите. — Володя протянул Канарейкину листок. — Здесь фамилия, имя, отчество, рабочий телефон и адрес следователя. Он ждет вас завтра в двенадцать с чистосердечным признанием в трех экземплярах.

— В трех разных? — опешил изобретатель.

— Просто копии, — успокоил Володя и не стал говорить, какие материальные трудности испытывают органы правопорядка.

Володин жест настолько походил на блатное протежирование — мол, следователь у нас свой, карманный, что все опешили. Только Канарейкин возликовал:

— Я скажу, что от вас, да? Огромное спасибо! Елена Викторовна! По гроб жизни!

Он до выхода рассыпался в благодарностях, и Лена с Володей испытывали неловкость людей, которые только сказали, где анализы сдают, а вовсе не обещали хороший результат.

— Дядя Родион! — Насте хотелось поучаствовать в творческом процессе писателя. — Ведь это прекрасная идея: человека убивают из-за шпунделя!

— Шпинделя, — автоматически поправил Гена.

И склонился к уху жены. Он весь вечер ей что-то шептал. Красное ухо Милы с дорогой сережкой напоминало приплюснутую креветку с бриллиантовой висюлькой.

— Если вокруг тебя будут виться такие шпиндели, даже если они шпундели, то я за себя не отвечаю!

— Родик! — нахмуренно проговорила Алла, рассматривая свои записи. — Многие технические детали, термины… не гарантирую. Но мы всегда можем проконсультироваться у Лены.

— Я репетитора по английскому прогулял, — сообщил Ваня. — И не жалею.

— «По английскому прогулял»! — передразнил Петя. — По английскому не прогуливают, а только уходят невоспитанные личности.

Петя добился того, чего желал весь вечер.

Папа, мама, Настя посмотрели на него с уважением.

— Строго говоря, — сказал Родион, — не по английскому, а по-английски. Но это стилистические мелочи и придирки. Друзья, у нас еще осталось выпить? Гена, разливай дамам ром с текилой. Дети, налейте себе воды. Я хочу предложить тост за семью Соболевых, за Лену и Володю. На первый взгляд они совершенно обыкновенные простые люди…

— Но я готов им все органы отдать! — перебил Гена.

— Ничего другого. — Мила кокетливо прихлопнула его рот ладошкой. — Ничего другого мой… — она запнулась и решилась, — мой муж предложить не может. И тем он прекрасен!

У Гены не было слов, знамя подхватила Алла:

— Если бы вы знали Лену! Если бы вы знали их так, как знаю их я!

— А мамина работа и «Олимп» накрылись медным тазом! — встрял Петя.

Его ставки рухнули, сестра привычно врезала ему в бок.

— И пусть! — оптимистично воскликнула Лена, у которой глаза заволокло слезами умиления. — И пусть! Зато…

Она так выразительно посмотрела на мужа, что мысль ее стала всем понятна. Баланс счастий и несчастий в семье Соболевых пришел в норму.

— За ТО! — проговорили все разом.

И сдвинули фужеры.

Степан Пряхин и Коля Новиков поспорили. Говоря красиво, заключили пари. Предметом их спора была не женщина. Это только в кино для закручивания сюжета герои спорят, что один из них охмурит женщину. Потом сам в нее влюбляется, потом она узнает о споре. Героиня взлетает, оскорбленная, на недоступную нравственную высоту, а он, униженный, внизу барахтается, но к финалу все-таки покоряет вершину. Никто не задумывается, что, не будь возмутительного спора, красавец Рыбников не обратил бы внимания на мелкую Румянцеву в «Девчатах». А мымра Фрейндлих в «Служебном романе» не удостоила бы взглядом рохлю Мягкова.

Но, повторяю, не о женщинах спорили Степан и Коля. Они давно и прочно женаты, дети — школьники, жены проверены в семейных баталиях, тещи по старости присмирели. Степан и Коля работают в типографии: один — технолог-печатник, другой — мастер по оборудованию. Сегодня запускали тираж нового иллюстрированного журнала. Был аврал как в полевом госпитале, когда хирургов и медсестер не хватает, а раненые все поступают и поступают, кровью истекают. Только с хирургов за умерших из зарплаты не вычитают, а Коля и Степа материальную ответственность за брак несут. Словом, денек выдался! В туалет не сбегать, не то что пообедать.

Степан везет Колю на своем «жигуленке» домой, они живут по соседству. По радио диктор рассказывает о конкурсе по скоростному поеданию пельменей. Победитель за шесть минут умял двести штук.

— Слабак! — Коля сглатывает набежавшую голодную слюну. — Я триста штук в один прием легко съедаю. Причем пельмени производства моей жены Гали в три раза крупнее стандарта.

На разговоры о еде желудок Степана отвечает длинным и тоскливым подвыванием. Ни Коля, ни Степа никогда пельмени не пересчитывали и поштучно не ели. Но сейчас им кажутся единственно достойными порции, состоящие из сотен и сотен пельменей.

— Полтыщи штук — моя средняя норма, — говорит Степа. — Под рюмочку! Пельмени без водки — ноль пять десятых удовольствия.

— Точно! — соглашается Степа. — Я тут по телевизору видел: едят пельмени и пьют коньяк!

— Извращенцы. Они бы еще шампанским запивали. К пельменям только водка! — решительно заявляет Степан.

— Она, родимая, — подтверждает Коля.

Несколько минут они молчат. Воображение рисует картины: парок над тарелкой с горячими пельменями, кусочек масла на поверхности скользит и тает, рюмка запотевшая, потому что водка из холодильника, тягучая, как жидкое стекло… От этих видений слюна литрами вырабатывается, желудки тоскливо урчат, перекликаются. До дома еще минут двадцать ехать. И не факт, что там ожидает ужин в виде пельменей. Но хочется именно пельменей.

— Про полтыщи ты загнул, — качает головой Коля. — Если в охотку, то и четыре сотни можно принять. А пять — вранье! Ты же рыбак, верно? По-рыбацки и сочиняешь. Поймал рыбу с… — Коля насмешливо округляет пальцы рук, — с во каким глазом!

— Не веришь?

— Как профессионал? Не верю!

— Ты, значит, в пельменях профессионал, а я — любитель?

— Вроде того.

Степан тормозит на красный свет светофора, поворачивается к Коле и протягивает руку:

— Спорим?

— Спорим! — соглашается Коля.

Не разнимая рукопожатия, они уточняют детали:

— Кто больше съест?

— Точно. Но не на скорость, чтобы не давиться, а в удовольствие?

— Под водку?

— Ясен пень!

Зажегся зеленый свет, Степан вернулся к управлению автомобилем.

В магазине, куда они завернули, чтобы сделать покупки, продавщица возмутилась:

— Вы что, мужики? Как это взвесить два раза по пять сотен пельменей? По штукам? По штукам не отпускаем, только на килограммы.

— Сколько штук в килограмме? — спросил Коля.

— А я считала? — вопросом на вопрос ответила продавщица.

— Зависит от сорта, — подала голос женщина из очереди. — Если мелкие ручной работы, то больше, а если из машины, то меньше.

— Нам ручные, — сказал Степа.

— Ручных у меня три кило осталось, — заглянула в морозильник продавщица. — Еще есть сибирские и дальневосточные с рыбой.

— С рыбой — это не пельмени, — авторитетно заявил Коля. — Дайте сибирских!

— Сколько?

— По пять кило на брата, — принял решение Степа.

— И по полтора ручных, — добавил Коля.

Отпуская пельмени, тетка сменила гнев на милость, даже на заискивание. Льстиво предлагала:

— Мальчики! Вы у меня оптовые покупатели, могу сделать скидку на вареники с вишнями. Возьмете? Сосчитать пару-тройку килограмм?

— Как вареники, так считать! — упрекнул Коля.

— Вишней закусывать? — брезгливо сморщился Степа.

— В мое время, — тяжко вздохнул старичок из очереди, — закусывали вареной колбасой и кильками в томате. А теперь? Сырыми пельменями?

— Ага, отец! — развеселился Степан. — Мы их сгрызем. Какое время, такая и закуска!

— Не те оттенки бежевого! — бросил загадочную фразу Коля.

Он подмигнул Степану, оба рассмеялись. Сегодня они взмокли, добиваясь нужных пяти бежевых оттенков в журнальной рекламе пудры. Установят цвет пудры, а у девицы, эту пудру рекламирующей, личико становится нездорового морковного цвета. Изменят параметры — девица на глазах зеленеет. Представитель журнала, заказчик, тычет в нос типографскими пробами, сделанными до подписания контракта. Мол, где обещанная цветопередача, что вам стоит машину настроить! «Голубчик! — хотелось взреветь Коле. — Ты можешь каждый раз свой аппарат настроить на победный секс? А тут машина!» Степа заказчику пудрил мозги про новые немецкие краски, тонко сочетаемые. Хотя на самом деле типография покупала краски на подмосковном химкомбинате, давно числившемся в закрытых и не работающих.

Во времена старичка с кильками заказчики в типографию на полусогнутых входили, годами очереди дожидались. А нынче за ними гоняются, ковровые дорожки стелют. По сути — это правильно. По факту — для таких, как Степа и Коля, — непроходящая головная боль. Они ведь не купоны стригут, а на старых машинах с плохими красками чудеса полиграфии показывают.

В винном отделе проблем не возникло. Тут всегда просто — взял бутылку и до свидания. И расчет прост — сколько мужиков, столько поллитр.